hallelujah

      Когда Даби проснулся, было уже за полдень, и солнце постукивало лучами в западное окно. Он всё ещё не привык к живому свету. Он много к чему ещё не привык. К раздвинутым шторам. К влажному воздуху. К тому, что Кейго уходит ещё до его пробуждения и кровать успевает остыть, потерять живое тепло и еле уловимый запах карамельной кожи.              Когда Даби проснулся, было уже за полдень. А у него было намечено дело.              Он неспешно переоделся, привёл себя в порядок перед большим зеркалом в ванной, в отражении которого его кожа всегда казалась особенно бледной, неспешно подогрел смесь для гастростомы и накормил себя.              Бездомная кошка, которую Кейго принёс домой месяц назад, бесстыдно потиралась о его ноги. Дурочка подходила слишком близко к мебели и, когда её голова соскальзывала с его ноги, она билась лбом о кухонный гарнитур. Даби пробурчал, что грех чревоугодия доведёт её до сотрясения, но кошке было всё равно. Она мелодично мяукнула и наконец вынудила Даби насыпать ей сухого корма.       У кошки не было имени – Даби и Кейго решили не связывать её с собой никакими обязательствами. Если захочет, уйдёт, а не захочет – останется.       Это не тот вид кошки, о которой мечтали Фуюми и Нацуо в детстве. Её не возможно было приласкать или хотя бы поймать, чтобы подержать на руках. Кошка была равнодушна к жителям её временного прибежища. И только когда ей нужна была еда, она пересиливала свой страх и подходила к людям.              Кошка как будто подозревала, что этот маленький мир сложно назвать настоящей жизнью. Это скорее странный отросток прошлого, вольная выдумка на тему оконченной истории. Как только стены их кукольного домика падут, кошка уйдёт, ничего и никого не потеряв. А если не падут – попросит ещё еды. Кошка была существом примитивным. И в отличии от них двоих не жила наивными надеждами.              Даби подумал о том, сколько вёсен он провёл на Окинаве? Сколько проводил закатов, сколько раз попрощался с мёртвым светом звёзд? Время тут текло по-другому: полубредово и полусонно. Он просыпался за полдень, а засыпал часов в одиннадцать. Иногда ему трудно было вставать с кровати: он вызывал сиделку и на весь день оставался в постели, покачиваясь то ли на волнах бреда, то ли на волнах дрёмы… Иногда ему трудно было принять еду и его тошнило после завтрака. Иногда он смотрел на красивую, сильную спину Кейго, который готовил ему перемешанную с лекарствами смесь для гастростомы, и думал, что, наверное, осталось ему недолго. Что смерть – это естественно и боятся её глупо. Что он не боялся её раньше. Но раньше было по-другому, не правда ли?              Даби подумал о том, что эта весна теплее предыдущей. Море приветливо шумело на побережье. Он как обычно шёл вдоль дороги по утоптанной тропинке, служащей в частном секторе вместо тротуара. Навстречу брели два-три школьника. Они замолкли, когда увидели перед собой облачённую в траурный чёрный фигуру, бесшумно проскользнули мимо него и робко зашептались, оставшись за его сгорбленной спиной. Окинава – город шепотков и слухов. По крайней мере – для Даби. Его имя произносили тут в полголоса. Тойя Тодороки? Даби? Убийца. Псих. Злодей. Но его всегда мало волновало мнение шумных улиц и внимание пустоглазых людей. Он не собирался устраивать перед ними шоу. Однажды Даби блеснул на сцене. И на бис он выходить не собирался. Не жди его, Окинава. Он не придёт.       Спи спокойно, Окинава.       Недалеко от рыбного рынка, мимо которого Даби проходил, спрятав нос в высокий воротник, была небольшая прогулочная зона, заставленная пекарнями, цветочными магазинами и кондитерскими. Даби любил эти запахи, лёгкие и полупрозрачные, как шлейф невесты. Они переплетались чудными сочетаниями, каждый раз удивляя его. Они что-то напоминали, но он не понимал что именно. Он приводил сюда Кейго. Кейго сказал, что тут пахнет непрожитым прошлым. Недоступными им воспоминаниями. Даби любил погружаться в фантазию этих ароматов, напитываясь чужой жизнью – мирной и спокойной.              Рядом с рамённой находился его любимый музыкальный магазин. Он приходил сюда по вторникам и четвергам, а ещё в последнюю субботу каждого месяца. В эти дни на работу выходил отец владельца этого магазина – старик Рю. В эти дни на входной двери вывешивали табличку: «Ваш сегодняшний кассир – инвалид первой группы. Пожалуйста, проявите понимание и терпение! В магазине ведётся видео-наблюдение».              Старик Рю весело улыбнулся, услышав перезвон колокольчика, висящего над дверью. Даби слабо откликнулся, и старик улыбнулся шире, узнав его голос. Он ласково называл его «щенком», делал комплименты его музыкальному вкусу и рассказывал байки о панк-рок концертах, на которые ходил в молодости, когда они с женой жили в Токио.              Даби верил старику Рю, как самому себе, но время от времени просил его дать ему походить по магазину. Ему нравилось трогать пыльные таблички с незнакомыми жанрами и скользить взглядом по пожелтевшим фотографиям музыкантов. Книгу, как известно, нельзя судить по обложке, но для Даби обложка была составляющей музыкального произведения – намёком на смысл, подмигиванием при тайном заговоре. Он искал в картинках то, чего не мог найти в переплетении звуков. Обложка виниловой пластинки была ключом для ещё не увиденного замка.              Иногда он всматривался в обложки, как в отражения.              Альбом лёг в его руку легко, как родной. В полутьме сложно было разглядеть, что именно было изображено там, за таинственной, пожелтевшей от времени плёнкой, но Даби увидел: волны моря или океана, может быть, даже волны Окинавы, а на фоне – замыленный силуэт парящей птицей. От этой простой картины что-то странно сжалось в груди – что-то, чего не должно было там быть. Он прикрыл глаза, пытаясь найтись в своих мыслях. Что он сейчас подумал? Подумал ли он о Кейго о герое Ястребе? Подумал ли о синем пламени и шуме волн, заменившем ему треск огня? Но мысли путались, а потом его окликнул старик Рю. Он спросил, почему он притих? Сказал тащить сюда то, что он нашёл.              Даби аккуратно достал пластинку и поставил её. В магазине стоял старый как мир граммофон, с которым он уже научился обращаться. Старик Рю вслушался в странную мелодию: ноты непостоянно, но естественно падали, складываясь в замысловатую композицию, похожую на дождливый день. Как будто дождь стучал по крышам, а потом замолкал, оставаясь лишь капелью, потом барабанил по улицам с новой силой, а затем лишь окликался брызгами луж.       Старик Рю сказал: «Это чёрт Фукуи, щенок. Джаз, старый, как наш мир. Знаешь, не ты находишь такие пластинки. Пластинки сами находят тебя».              Даби нёс пластинку домой, как сокровище. Боясь потерять. Боясь, что кто-то пробежит мимо и выхватит её у него из рук. Он сжимал её до побелевших костяшек, которые, почти полностью покрытые ожогами, лишь слабо отдавали в тело напряжением. Ему казалось, что у него в руках сейчас что-то важное. Что Кейго обязан услышать эти мелодии, прослушать каждую из них, а потом улыбнуться своей солнечной улыбкой и сказать…              – Твою мать.              Даби замер, калитка еле слышно захлопнулась за ним. Он закатил глаза, проклиная себя за то, что до сих пор не уговорил Кейго завести собаку или поставить охранную систему. Ну, или хотя бы поливалки, чтобы вандалы как минимум бежали обратно в город в мокрых штанах.              Это случалось скорее редко, чем часто, но повторялось раз за разом.              Побелённый кирпич и серая дверь. А на них голубая надпись. «ДАБИ».              (В паспорте он уже давно не Тодороки. Они с Кейго взяли фамилию «Укай» – ту, что носила его мать до того, как сбежала. Тойя Укай. Звучало неплохо, хотя и до сих пор непривычно. «Даби» ложилось на язык, как родное бранное ругательство, которое повторяешь из раза в раз. Тем не менее, это имя нельзя было произносить. (Никому, кроме Кейго, конечно.) Это имя было табу, проклятьем, шифром, кодом для своих.)              Откуда кто-то узнал о том, кто он и где живёт, Даби не знал. Зато он знал, как отмывается краска, а ещё – что он управится с этим до того, как Кейго вернётся домой. Он даже ничего не заметит.              Когда он вышел, то заметил, что калитка открыта. Семёрка (или по крайней мере тот, кто раньше носил это имя в Тартаре) осматривал сорванные ветки винограда.       – Вам надо избавиться от этой дряни. Мелкие поганцы явно залезают сюда именно таким образом, – сказал Семёрка.              Определённо нужна собака.              – Ты какого хера здесь делаешь? – скорее обречённо, чем злобно поинтересовался Даби, вымачивая тряпку в специальном растворе.              – Пришёл рассказать кое-что о…              – Мне неинтересно.              – …твоём статусе в Мусутафу.              Даби напрягся, но закусил внутреннюю сторону щеки, уговаривая себя, что ему это неинтересно.              – Плевать.              – Брось. Я знаю, что ты тут не ради того, чтобы спать в обнимку с кем-то вроде Ястреба.              Даби давно хотелось дать Семёрке между ног, но никогда с такой силой.              – О, не говори, так, будто хоть что-то обо мне знаешь, вшивый ты хуеглот.              – Мило. – Семёрка хмыкнул и подошёл ближе. Засранец пользовался тем, что Даби не мог использовать свою причуду, и пользовался он этим уже далеко не в первый раз. Все его слова, все вопросы и действия – он не провоцировал Даби, он просто знал, что тот ничего не сделает в ответ. – Правительство Мусутафу амнистировало преступника Даби. Точнее, уже не преступника, так? Полностью. Предположительно, посмертно, но это пока Тартар не скажет своё слово.              Даби повернулся к нему, чувствуя, как сердце разгневанной птицей бьётся в груди. Во рту пересохло, а пальцы начало пощипывать от того, что они, окоченевшие от холодной воды, начали нагреваться.              – Они, конечно, знают, что ты здесь, – хмыкнул Семёрка.              – И это, конечно, сообщил им ты.              – Я лишь заинтересованное лицо, по счастливому случаю назначенное присматривать за тобой. Окинава слила им всю информацию о вашей голубиной парочке, как только вы свили здесь своё гнёздышко.              Он, чёрт возьми, должен держать себя в руках.              – Так ты предлагаешь мне вернуться в Мусутафу и шататься по сомнительным ток-шоу, которые будут снова и снова мусолить мою историю, до старости лет? Сомнительные перспективы.              – Лучше, чем прозябать в богом забытом райончике Окинавы, разве нет? – Семёрка нахмурился. – Я серьёзно, Даби. Ты знаешь, что можешь сделать с геройским обществом. – Он резко схватил его за руку и повернул лицом к себе. – Что мы можем сделать.              Даби лениво, практически без препятствий вырвался из его хватки. Семёрка умел брать в захват, но не умел удерживать.              – Твои гомоэротические фантазии меня не интересуют.              – Ты понял, о чём я.              – Слушай, ты, – уже чуть более агрессивно начал Даби. – Мне плевать, чего хочешь ты и твоя очаровательная банда группиз, которая дрочит на мой светлый образ перед сном. Я, конечно рад, что ваша безумная идея спасти меня от смертной казни привела меня сюда, – он махнул на их с Кейго двор. – Но я вам ничего не обещал. Да-да, Семь, ты можешь сколько угодно ныть, что твоя миленькая подружка подохла в Тартаре зазря, мне всё ещё плевать. Я сделал то, что хотел. Старатель гниёт в могиле, а младшие Тодороки живут свои худшие жизни. Мне не нужна вся эта ваша история с революцией и изменением истории, окей? Не знаю, сколько раз мне ещё надо тебе это повторить…              – Он промыл тебе мозги, – пробормотал Семёрка.              – Ой, да захлопни свою богомерзкую пасть, Семь. Ты просто помешанный фанатик, который нашёл себе сомнительный моральный ориентир в моём лице. Я не ёбаный мессия, который пришёл залечивать чужие детские травмы. Срать мне на то, что происходит в других геройских семьях и геройском обществе – в целом. Я ебался со своим дерьмом, а вы ебитесь со своим и, будьте, добры, делайте это подальше от меня. Не надо прикрываться моим именем, чтобы набивать себе шишки.              – Надо было говорить с тобой, когда ты ещё сидел в Тартаре, – почти что плюнул в его сторону Семёрка, разворачиваясь на каблуках.              Даби, закончив с надписью, с размаху кинул мокрую тряпку в чужой затылок.              – Тебе надо было ещё лет тридцать назад стать выкидышем, сучий потрох.              Семёрка не обернулся. Только скинул с себя тряпку и ушёл. Даби было насрать на его оскорблённые чувства и, может быть, совсем чуть-чуть ему не было насрать на то, как обстояли дела в Мусутафу. В его родном городе. В городе, где ему было положено начало и где ему пришёл конец. В городе, который позволил Старателю сделать то, что он сделал с его жизнью. В городе, где он встретил Кейго.              В мире, где не было причуд, всё было бы намного легче. Он уже давно это понял. Этим ему нравилась Окинава. Она никому не врала, лишь забирала из их жизней этот небольшой хаос, который они не могли контролировать. Окинава никого не держала и встречала всех, кто хотел стать её частью. Даби любил, когда огонь сидел внутри – такая жизнь оказалась намного спокойнее. Жизнь, где он не тащил за собой запах костра, а Кейго мог приносить пользу людям не только своими крыльями.              Нотный шум чёрта Фукуи перелился в серое молчание.              А когда оно заглохло, Даби поднял голову.       Он уснул на диване.              Кейго стоял к нему спиной. Он вытаскивал пластинку из проигрывателя.              – Вернулся? – Голос Даби оказался густым и хриплым.              Кейго обернулся. Он улыбнулся и снял очки. Из-за того, что он теперь видел только на один глаз, его зрению требовалась поддержка. Даби знал, что Кейго несколько стесняется этого, но он сразу бесстрастно, но абсолютно серьёзно заявил, что очки это секси. Кейго только рассмеялся.              – Я не хотел будить тебя.              – Я не спал.              – Ну конечно.              Кейго сел на край дивана и зарылся пальцами в его волосы. Кожа головы Даби любила подушечки его холодных после улицы пальцев.              – Ты купил что-то новое?              – Это Рё Фукуи. Чувак начал играть на фортепиано только в 22, представляешь? Довольно поздно для музыканта, чтоб ты знал.              – Никогда не поздно, не так ли? – На губах Кейго гуляла шалая улыбка – такая, какую он показывал теперь только ему.              Даби усмехнулся. Маленькому секрету между ними и его фразе.              – Так говорят только наивные романтики.              – Виновен по всем статьям.              – Это я в тебе и люблю.              – Ничего себе, как мы заговорили…              – Позволь мне тоже побыть романтичным.              Даби никогда не знал, как быть романтичным на самом деле. Он много не знал про отношения, секс и даже поцелуи. Он не мог с точностью сказать, когда ему надо поцеловать Кейго, поэтому после переезда на Окинаву расслабился и всегда позволял ему сделать первый шаг.       Кейго нагнулся и коснулся его губ своими.              – Тогда позволь мне…              Он запустил свою руку в домашние штаны Даби.              – Чёрт, – тот инстинктивно вцепился в футболку на его плече. – Позволяю, раз уж ты спрашиваешь моего… Чёрт!              Кейго не нужно было разрешение на самом деле. С самодовольной улыбкой он уже запустил пальцы под ткань его нижнего белья и поглаживал чувствительный, несмотря на все недостатки тела Даби, член. Его пальцы всё ещё были прохладными, и они творили что-то невозможное с разгорячённой ещё больше, чем обычно, плотью Даби. Казалось, между ними бегало электричество; казалось, что они тянулись друг к другу, как магниты. Кейго не стеснялся в прикосновениях, быстро взяв на себя ведущую роль. Движения его пальцев на члене Даби были уверенными, а поцелуи на здоровой коже щёк, наоборот, – аккуратными и ласковыми, словно бы застенчивыми, спрашивающими разрешения. Но робость была ложной: Кейго улыбался в поцелуй каждый раз, когда Даби удавалось ухватить его лицо своими треморными руками и вгрызться в его губы.              – Твою мать, твою… – Даби рвано двигал бёдрами навстречу чужим прикосновениям. – Не останавливайся, Кейго…              – Позови меня по имени, – шепнул Кейго в раздражённые поцелуями губы Даби. – Позови ещё раз.              – Кейго… Кейго… – Даби знал – он бредит этим именем, он готов умереть за него. Его прикосновения, его голос, его тёплый взгляд и его сильная, испещрённая его, Даби, шрамами, спина, которую он видит, когда просыпается – он готов умереть за это. Он умрёт за него. Он знает – он умрёт у него на руках и будет благодарить Бога за это. – Кейго... Позови меня тоже, я…              – Даби, – уверенно и нежно шепнул Кейго ему на ухо.              – Нет, я… – Даби задыхался, чувствуя, что скоро кончит. – Назови меня Тойей… Прошу.              Кейго сомневался лишь секунду. Его голос стал тёплым и нежным, как молоко с мёдом.              – Тойя.              И Даби – тот страшный монстр, который пугал его семью, та надпись на двери, та идея, которой бредили ненормальные фанатики из Мусутафу – стал внезапно совершенно неважен. Он мог быть кем угодно – по крайней мере, в руках Кейго. Он мог возродиться, возрождаться раз за разом.              – Так ты… – неуверенно начал Кейго, когда Даби складывал тарелки в посудомойку, – хочешь, чтобы я называл тебя Тойей теперь?              Они только закончили ужинать, и Даби удивился, что Кейго решил заговорить об этом, потому что буквально пару секунд назад они обсуждали работу Кейго.              (– На меня повесили новую обязанность: теперь я также консультирую молодых людей, которые хотят завести детей. Сегодня ко мне пришла молодая женатая пара, и парень сказал, что он сомневается, что ему удастся смириться с тем, что их ребёнок может захотеть стать героем, если… ну, знаешь, вдруг посмотрит телевизор? Оказывается, в Мусутафу сейчас возрождают культ величия Всемогущего. Ты не представляешь, сколько моя секретарша даёт от ворот поворотов навязчивым журналюгам, которые хотят взять интервью у «настоящего героя, лично знакомого с легендой». В общем, он говорит: «Может мне стоит заблокировать японские каналы?» Да, вот и у меня было такое же лицо! В общем, я сказал им, что если они не готовы принимать выбор своего ребёнка, хотя тот ещё даже не родился, готовы ли они к нему на самом деле? Естественно, девушка расплакалась… В общем, мы договорились встретиться с ними в следующий раз, плюс ещё с психологом…)              Это было сложно (или сложнее, чем хотелось бы) объяснить, не вдаваясь в детали. Даби неопределённо пожал плечами:              – Не знаю.              – Ты имеешь полное право, – сказал Кейго, привалившись бедром к столешнице. – По всем документам…              – Я в курсе.              Кейго помолчал.              – Если тебе интересно знать, я не против.              Даби бросил на него долгий взгляд. Они молчали несколько секунд, а потом Кейго улыбнулся, привычным движением поправил очки на переносице и быстро, почти невесомо схватил Даби за руку, поцеловав его в костяшки пальцев.              – Метаморфоза.