hallelujah

1.

Послы знали, что Кейго будет с Даби, но на их лицах всё равно проскользнула тень удивления – как будто они не могли до конца поверить в то, что бывший второй герой Японии Ястреб приведёт с собой разыскиваемого злодея. Мир давно сошёл с ума, но даже этого сумасшествия не хватало для подобной сцены: бывшие враги в поисках убежища в беспричудной префектуре. Кейго нахмурился: ему не хотелось объяснять этим людям, как он связан с Даби. Объяснять снова. В переписке с представителями Окинавы ему пришлось рассказать обо всём в общих фразах, но даже в этой полуправде проскользнуло много того, что Кейго хотел бы оставить лишь между ним и Даби. Ему казалось, что слова (измена геройскому кодексу, партнёры, серые принципы) липли к нему, как грязь, как мокрая пыль. Всё это, вся их маленькая, короткая история – теперь в руках правительства Окинавы. Одна из послов – женщина со смуглой кожей и обветренными губами – протянула Кейго наручники и кивнула на Даби. – Вы встречаете его не как преступника, – прошипел Кейго. Наручники жгли ему кожу рук, и меньше всего он хотел заключать в них Даби. Он подозревал: Окинава боится. Боится не принять преступника (этим она, по словам местных журналистов, «уже грешила»), а боится принять именно Даби. Правителями Окинавы, конечно, двигали не идеалы Даби или Штейна, но их резкий антигеройский настрой вызывал подозрения со стороны японского правительства: не станет ли Окинава местом, где зародится новый Фронт? С одной стороны, после всего Япония не могла закрыть глаза на потребность людей в беспричудном обществе. С другой – на Окинаву всё равно посматривали как на потенциального внутреннего врага. Меньше всего в том «новом мире» ждали Даби – убийцу, злодея и революционера. Но отказать в беспричудном убежище нуждающемуся – всё равно, что изменить самим себе. Правительство Окинавы пытались держаться середины. Они согласились принять Кейго и Даби, но совершенно случайно забыли упомянуть, как с ними будут обращаться. Как с нежеланными гостями. – Это лишь мера предосторожности, – бесстрастно заметил другой посол. – Вы, я так полагаю, на всех ищущих политическое убежище напяливаете эту дрянь? – сквозь зубы процедил Кейго. Он не боялся остаться без огня Даби – чёрт возьми, самого огня Даби он боялся намного больше, чем наступающей на их пятки смерти (возможно, для него огонь и смерть давно стали синонимами). Ему лишь хотелось сразу расставить точки над i: они им не враги, и бояться их нет никакого смысла. Они не собираются превращать Окинаву в трагедию синего пламени. Они нуждаются в защите Окинавы, и самой Окинаве защищаться от них незачем. Даби коснулся его локтя кончиками пальцев. – Всё в порядке, – тихо сказал он. Въедливые взгляды послов направились на Даби. На их глазах сорванная в истерику революция превращалась в тихое смирение. Кейго не выносил мысли о том, что Даби всё ещё мирился со своей ролью, которую навязал себе в день смерти Тодороки Тойи. Но это больше не ты, это больше не про тебя – хотел напомнить ему Кейго – поэтому мы и уезжаем. Но сейчас – не время и не место для подобной лирики. И если уж Даби готов был играть по их правилам, Кейго оставалось только сдаться. Он тут больше ничего не решает – он решил всё, что только было можно. – Я не боюсь ваших побрякушек, – равнодушно добавил Даби, протягивая руки ладонями вверх. – Вперёд. Когда Кейго надевал на Даби наручники, щёлкая замками, послы не сдвинулись с места. Про себя он решил, что это хороший знак. Они не собирались атаковать исподтишка, не собирались застать их врасплох. Паранойя исходила гноем в его сознании, и он почти не верил в то, что всё получилось – точнее, что всё могло получиться. Даби, незаметно для всех, провёл пальцами по запястьям Кейго. Лёгкое прикосновение лишь больше разволновало, а не успокоило. Кейго не хотел смотреть на Даби в наручниках – не снова. Неужели никто, кроме него, не понимал, что пламя нельзя заковать, его можно только успокоить? В глазах Даби был лишь мертвящий холод. Кейго вздохнул и погрузился в их синеву. Послы встречали их у самого дома – до последней секунды Кейго казалось, что вот-вот – и за ними придут церберы Тартара. Но никто не пришёл, и в оглушающей тишине раннего утра их повели в сторону чёрного фургона, где Кейго и Даби сели в кабинку, больше напоминающую тюремную камеру. Окна были затемнены снаружи. Когда машины двинулись с места, сердце Кейго забилось быстрее. Через небольшую колонку он услышал голос одного из послов: – Мы едем в сторону Кюсю. Оттуда в Кагосиму, а дальше – на пароме. Кюсю. Кагосима. Окинава. Он родился в Кюсю, но этот город был ему чужим – этот город был лишь одним из нескольких десятков городов, в которых он побывал. Кейго возвращался в свои детские страхи. Ночные кошмары о заброшенном доме и провонявшем мочой и потом метро будили его в спальнях Комиссии ещё несколько лет до тех пор, пока он наконец не понял: он туда больше никогда не вернётся. Когда они приехали в Кюсю со Старателем – когда Старатель в первый раз встретился с Даби лицом к лицу – Кейго больше заботила битва с Ному, а не вязкие воспоминания из прошлого. Сегодня же Кюсю был лишь переходным пунктом к новой жизни. Судьба то ли ласково, то ли жестоко позволяла ему попрощаться не только с геройским, но и с догеройским прошлым. Поцелуй на прощание от Кюсю – то же, что оставшийся навечно шрам. Даби, казалось, чувствовал его тревогу. Он толкнул Кейго локтём и, не глядя в его сторону, произнёс: – Я рядом. Он рядом. Кейго до боли сжал ладони в кулак. Даби не отдаст его бесчувственному городу, не позволит вновь потеряться на малознакомых улицах, где никто, кроме немощной детской боли, его не ждёт. Интересно, вдруг подумал он, могла ли мама вернуться сюда? Вдруг она как ни в чём не бывало бесцельно бродит по тем же улицам, прячется на тех же станциях в метро, ищет спасения в тех же подземных переходах? Кейго перевёл взгляд на те немногие вещи, что они взяли с собой. Всего лишь один чемодан. Немного одежды и виниловый проигрыватель. Даби захватил с собой лишь одну пластинку – ту, что он слушал в день похорон Старателя. И больше ничего. Ни одной из тех вещей, что Кейго дарил матери, ни одной из тех, которыми был заполнен холодный дом в Мусутафу. Кейго оставил её позади. Когда они проедут мимо Кюсю, когда делегация Окинавы пронзит Кюсю насквозь, он оставит маму навсегда. Он не надеялся увидеть маму снова, ни разу не мечтал о том, что они всё ещё могут наладить свои отношения, поэтому то, что сердце всё ещё изъедалось горечью и обидой, неприятно удивляло его. Чем он лучше Даби, который не смог оставить ненависть к отцу? Ничем, пожалуй. Мама всегда будет преследовать его призраком – невыплаканным детством и непрощённой юностью. Она будет рядом даже тогда, когда он не будет о ней думать. Когда-нибудь он поговорит с Даби о своём прошлом – когда-нибудь, но не сейчас. Сейчас это прошлое ещё слишком живо встаёт перед глазами, воспоминания роятся растревоженным улием – воспоминания жалят. Их маленькая тюрьма ехала ровно, мимо мелькали сонные городские пейзажи, потом – деревушки-близнецы. Даби задумчиво глядел в окно, словно и сам прощался с ускользающими воспоминаниями. Кейго вдруг подумал: что творилось в голове Даби, когда того везли на казнь. С чем он прощался тогда? Прощался ли он с Кейго? Вдох и выдох – тяжёлые, как свинец. Смерть подбиралась к ним слишком часто: проскальзывала между губ, двигалась вниз по глотке, чтобы добраться до лёгких и поселиться в них одышкой. Кейго надеялся, что они едут туда, где смогут дышать спокойней.

2.

Кюсю пролетел мимо тяжёлым кошмаром, Кагосима – мимолётным наваждением. Набережная напомнила Кейго о его первых встречах с Даби – о далёких временах, когда и он, и всё вокруг были совсем другими. На выходе из кабины их встретили липкие запахи тины и рыбы. Даби поморщился, оглядываясь по сторонам. Кейго встал рядом, всё его тело было напряжено. Он до сих пор не верил, что их везут на Окинаву – это просто не укладывалось в голове, и ему было жизненно необходимо находиться рядом с Даби, держать его в поле своего зрения. Даби – мираж, Даби мог исчезнуть в любую секунду, поэтому за него надо было хвататься – пока ещё было за что. Будь Кейго Орфеем, он не смог бы устоять перед соблазном обернуться и проверить, идёт ли Даби следом за ним. Эта одержимость была почти болезненна. Солнце стояло в зените. Небо было бледным и неприветливым, оно не обращало внимания на Кейго или на Даби, отпускало их легко и безболезненно, как равнодушный любовник. В свете безликого полудня вода казалась тёмной и холодной. Волны с тихим шумом бились о причал, покачивая судна. В этом неприглядном месте Кейго и Даби прощались с их старой жизнью. Их проводили до теплохода, помогли им подняться на борт и проводили в небольшое помещение, которое с трудом можно было назвать каютой. В полутёмном пространстве воняло сыростью и холодом, но здесь их оставили вдвоём, и Кейго был этому рад. Как только дверь за ними закрылась, Даби обошёл каюту по периметру, а потом выбрал место под иллюминатором и уселся прямо на пол – в каюте не было даже голого матраса. Но это всё мелочи – решил Кейго. Удобство никогда не было их приоритетом. – Путь неблизкий, – тихо сказал Кейго, перетаскивая к Даби их вещи. Он расстегнул дорожный рюкзак и достал оттуда подготовленную заранее смесь для кормления через гастростому. Даби беспрекословно задрал на себе кофту. Кейго невесомо прикоснулся к его животу, наслаждаясь теплом гладкой, живой кожи. – Я попросил, чтобы тебя осмотрели, как только мы приедем. Нацуо помог снять воспаление, но я не думаю, что он справился бы с заменой гастростомы. Пусть этим займётся врач. – Уже организовал нам культурную программу? – хмыкнул Даби. Кейго поднял на него взгляд. – Я дальновидный. Плюс: на Окинаве всем должно быть плевать на тебя, и это надо обернуть в свою пользу. Он уже приготовил всё для того, чтобы накормить Даби, когда тот подал голос: – А на тебя? – спросил он тихо, почти робко. – Что? – На тебя им тоже плевать? Кейго пожал плечами: – На меня уже всем давно плевать. Без причуды я ничего не представляю. – Ты – не твоя причуда, – твёрдым голосом произнёс Даби. – Мы плывём на чёртову Окинаву, а тебе надо объяснять такие вещи? На губах Кейго расцвела сардоническая усмешка. Он медленно проделал всё необходимое, чтобы накормить Даби, а потом аккуратно убрал всё обратно в рюкзак, так и не подняв взгляда. – Эй… – Даби аккуратно подцепил пальцами его подбородок. Кейго уткнулся взглядом в его губы. – Ты можешь быть кем, блять, угодно. Без своей причуды. Без статуса героя номер два. И без этой дурацкой голливудской улыбки, от которой за километр несёт фальшью. Я вряд ли смогу выйти из дома, пока светит солнце, и при этом не напугать соседей, но… у тебя-то всё только начинается. – Я просто хочу быть с тобой, – тихо проговорил Кейго, отрывая каждое слово от сердца. Даби фыркнул, слова Кейго блеснули в его кривой ухмылке: – И я хочу быть с тобой, но ещё я… – Он потёр переносицу и, отбрасывая защиту-насмешку, сжал губы, как будто не был готов говорить дальше. Тем не менее, через пару мгновений он собрался и продолжил: – Ещё я хочу, знаешь… слушать музыку. Накупить кучу пластинок, ухаживать за ними, держать их в чистоте. Завести для них отдельную полку. Хочу ругать тебя за то, что ты не умеешь обращаться с проигрывателем. Хочу подпевать битлам, пока готовлю ужин. Хочу купить себе столько специй, что они займут на кухне целый ящик, и изучить их так хорошо, что у меня получится узнавать их по одному лишь запаху, по одному лишь цвету. Хочу сделать наш дом местом, где я буду жить, а не выживать, как раньше. Даби запустил пальцы в волосы Кейго и прижался своим лбом к его лбу. Его кожа хранила вечное тепло огненной причуды, и Кейго захотелось обнять его израненное, прекрасное лицо, чтобы согреться. – Знаешь, я просто хочу попробовать пожить. Хотя я и последний человек, который может себе это позволить. Но именно это Кейго и хотел ему дать – шанс или хотя бы мысль о шансе. Потому-то они и ехали на Окинаву – единственное место во всём мире, где Даби действительно мог бы сбросить с себя тяжёлую старую кожу – бремя прошлого. Кейго ещё не знал, каким станет этот новый, ещё не знакомый Даби, но он готов был протянуть ему руку. Он мог взять на себя роль спасителя. Да, голос он потерял, но будущее, которое он подарит Даби, станет его лебединой песнью. – И я сделаю всё это для тебя, – сказал Кейго. – Я сделаю всё это сам. – Даби прошёлся короткими когтями по коже головы Кейго, надеясь вернуть его, отстранённого и задумчивого, к себе. – Просто надеюсь, что когда мы окажемся на Окинаве, ты будешь там со мной, а не ради меня. Причал прощался с ними, провожая их спокойным морем и сероватым шумом волн. Морская вода усыпляла привкусом соли на губах, каюта – полутьмой. Шёпотом Даби рассказывал яркие сказки об их жизни на Окинаве, и Кейго, расслабившись в его объятиях, чувствовал, как шрамы на лице и спине теряют свою силу; что боль и страх уходят, уступая место иллюзорному счастью; и что Даби будет беречь то новое, чем он станет. Чем станут они. И чем станет мир вокруг них двоих.

3.

– Я должен спросить… Кейго поднял голову, отрывая взгляд от собственного отражения в так и не тронутом зелёном чае. Мужчина, сидящий перед ним за столом, вежливо улыбался, но и вежливость, и улыбка были натянутыми – профессиональная деформация государственных служащих. Люди на Окинаве оказались приветливее, чем послы, которые встречали их в Мусутафу. Их сопроводили к машине – обычной легковушке, уже ничем не напоминающей фургон для заключённых. Задние сидения были отгорожены от передних защитным стеклом. Они снова остались вдвоём; призрак водителя молча вёз их по незнакомым улицам. Кейго смотрел в окно, почему-то казалось важным запомнить их путь (даже несмотря на то, что в случае опасности отступать уже было некуда). Даби положил тёплую ладонь на его ногу и большим пальцем поглаживал подпрыгивающее в волнении колено. Когда машина остановилась возле чёрного хода больницы, Даби сжал пальцы на ноге Кейго сильнее. В его глазах появились синие искры смятения. – Всё будет хорошо, – тихо сказал Кейго. – Ты подождёшь меня здесь. Кейго не хотел расставаться с Даби. Но ещё меньше он хотел бы слушать, как тот отвечает на скользкие, липнущие к коже вопросы, которые ему задали бы при личной встрече. – Я всё-таки должен спросить, – прокашлявшись, повторил мужчина, чьего имени Кейго не запомнил. Он мельком глянул на табличку на столе, но от недосыпа иероглифы вонзились в мозг острыми иглами. – Готовы ли вы будете взять на себя ответственность за, – он пожевал губы, словно долго не мог подобрать подходящее слово, – за Тойю Тодороки? За всё, что с ним связано? – Иначе бы меня здесь не было, – чуть наклонившись вперёд в поклоне, ответил Кейго. – Это риск для нас, – задумчиво проговорил мужчина. – Но вы должны знать, что правительство Окинавы не разделяет взгляды Геройского общества Японии. Мы отказались от причуд, это так. Но не от заслуг героев. Поступки Ястреба, несмотря на то, что стало известно о вашем прошлом… Они могут рассказать гораздо больше, чем ваше детство или ваша родословная. Мы пошли вам навстречу только потому, что доверяем вам. И вашим решениям. Лицо Твайса промелькнуло перед его глазами лишь на секунду, но и этого хватило для зёрнышка беспокойства, забившимся в его груди. Могла ли Окинава надеяться на то, что Кейго убьёт Даби, если тот выйдет из-под контроля, или он попался в ловушку собственной паранойи, выискивая вокруг врагов? – Конечно. – Его голос был бледным и немощным. Руки хватались за всё ещё горячую чашку с зелёным чаем – и ладони жгло до белых пятен в глазах. Кейго пытался не вспоминать о Даби и причуде синего пламени, но у него не получалось. Надо было собраться. Взять себя в руки. Забрать у Окинавы право на Даби – отобрать, спрятать; надо было рычать диким зверем, надо было отпугивать их своими окровавленными руками. – Но я надеюсь на Окинаву столько же, сколько и Окинава на меня. – Понимаю, – доверительно ответили ему. Но они не понимали. – Если мне понадобится помощь Окинавы, – наступал Кейго, – то вы встанете на нашу сторону, а не на сторону Тартара и Двадцати пяти. Пока я держу под контролем зверя, вы будете беречь нас от охотников. Скользкая улыбка сминала загорелую кожу щёк мужчины напротив. Кейго был уверен: Окинава уже успела разболтать о том, что они с Даби искали политическое убежище. Это просто сделка: Окинава будет баюкать в себе его и Даби, как доброкачественную опухоль. По крайней мере, до тех пор, пока они не представляют угрозы. Япония и Окинава вели сложную партию. Кейго не мог предугадать, чем она закончится. Оставалось надеяться. Оставалось несмело заглядывать в будущее. Им с Даби, только-только освободившимся, хватит и рассеянного взгляда на нормальный мир, робкого подсматривания за кулисы завтрашнего дня. Хоть чего-то. Хоть чуть-чуть.

4.

– Если тебе интересно, – Даби улыбался, как нашкодивший мальчишка, – то все пересрались. В его голубых глазах плясали смешинки – те, которые когда-то заворожили Ястреба. Кейго не смог сдержать усмешки. – Медсестра чуть в обморок не упала. Вытаскивает мне трубку, а у самой руки трясутся. Как её с такой выдержкой в больницу-то взяли? – Не каждый день перед тобой оказывается… – …такой горячий парень? – Даби поиграл бровями. Кейго хотелось опуститься на колени и обнять Даби за ноги, как святого, как спасителя. Даби храбрился – по-детскому, по-глупому. Но Кейго был благодарен за это маленькое представление. Он вдруг почувствовал невозможную усталость от своих постоянных, постоянных попыток преодолеть себя. Усталость от миражной храбрости. Ему было страшно. Но Даби улыбался. И Кейго нравилась эта иллюзия контроля над всеми и вся. – Я хотел сказать «разыскиваемый экстремист и серийный убийца», но и в твоих словах есть, м-м-м, доля правды. – Только «доля»? – Не нарывайся на комплимент. – Зачем они вообще посадили меня в эту штуку? – Даби поёрзал в кресле-каталке. Кейго недолго ждал его – Даби вывезли в комнату отдыха спустя пару минут. Его живая кожа была бледнее обычного, но выглядел он неплохо – живо и бодро. Он сразу же задрал на себе футболку, хвастаясь торчащей из живота гастростомой – уже новой. – Я могу ходить. – У тебя дырка в животе, и из неё торчит трубка. Ты вообще понимаешь, насколько это дико? Даби лишь закатил на это глаза. С тем же успехом можно было говорить о его мёртвой коже или неспособности чувствовать прикосновения большей частью тела – для него это уже не дикость, а обычное дело. – Посиди так ещё чуть-чуть. – Кейго опустился на корточки и положил подбородок на обтянутую джинсой коленку Даби. Тёплые пальцы тут же зарылись в его растрёпанные от долгого пути волосы. Скорее всего, Даби устроил на его голове ещё больший беспорядок. В носу пощипывало от запаха неестественной химозной чистоты. Комната отдыха была пуста – и вряд ли это было совпадением. Мысли устало ворочались в голове: пустая комната ожидания, обычно полная людей – вот, что ждёт их всю оставшуюся жизнь. Замаскированная изоляция. Мир, к которому нельзя прикоснуться – мир за стеклянной перегородкой. Чуть лучше, чем в Мусутафу, но не идеально. Идеала им вовек не достичь. Как бы они не хотели перерасти самих себя, Кейго навсегда останется героем-убийцей, а Даби – безжалостным злодеем. Им не стать чистыми, обычными, как бы они этого не хотели и чем бы они это не доказывали. Кейго это знал. Даби знал тоже. Посидеть так ещё чуть-чуть – лишь оттянуть время до выхода в город, для которого они станут грязным проклятием, а их имена – богомерзкой бранью. Но их должны были понять: впервые в жизни они могли позволить себе быть эгоистами. Впервые в жизни Даби думал не о Тойе, а о себе. Впервые в жизни Кейго несмело прощупывал своё «хочу», которое не мог позволить себе Ястреб, – такое слабое и неуверенное, что его можно было раздавить одним неаккуратным движением. Если Окинава создаст им маленький мир на двоих – пускай. Они, одиночки, никогда не смогут насытиться своим вторым. Вторым – до конца.

5.

– Подожди, – сказал Даби, мягко прикоснувшись к руке Кейго, когда они оба услышали ещё не знакомый им щелчок двери. – Мы можем… немного пройтись? Кейго провёл пальцами по щеке Даби. Его глаза были красными от недосыпа, губы – обветренными; веки пересказывали их сегодняшний путь тонкими переплетающимися венами под почти белой кожей. По пути к дому он еле волочил ноги, задыхаясь в медицинской маске и постоянно поправляя большие тёмные очки, скрывавшие характерные для него ожоги под глазами. И меньше всего Кейго ожидал услышать от него о желании прогуляться. Нежно поддувал морской ветер, солёный и влажный. Он обволакивал их и ждал ответа от Кейго. – Конечно, – согласился Кейго. Он открыл дверь и не глядя бросил вещи прямо в прихожей. Их дом был ещё совсем новый, – Кейго пока ещё мог позволить себе такие покупки, – и от него пахло свежей краской и необжитым эхом полупустых комнат. Дом стоял совсем недалеко от побережья, к котором спускалась крутая деревянная лестница в нескольких десятках метров от дороги, редко становившейся радушной хозяйкой, встречающей плутающих за городом гостей. Вечерело. Безоблачное небо приглашало взглянуть на тусклый полумесяц, затерявшийся среди ярких звёзд. Эта тёмная синева казалась бесконечной. Она больше не принадлежала Кейго, а Кейго не принадлежал ей, и они, старые знакомые, любовались друг другом на расстоянии. Окинава – не то место, где ему удастся расправить крылья, но он решил жить на земле – по крайней мере, до того времени, что она его принимает. Сила притяжения тянула его вниз, глаза закрывались из-за усталости, а ноги еле волочились по остывшему песку. Кейго держал Даби за руку с тех пор, как они отошли от дома, и не хотел его отпускать. Чужая ладонь была тяжёлой и тёплой, очень живой, очень настоящей. Настолько настоящей, что в неё не верилось. Когда Кейго украдкой посмотрел в сторону Даби, чтобы убедиться – это не сон, тот, почувствовав на себе взгляд, снял очки и позволил золотистому слиться с небесно-голубым. Их цвета переплелись в причудливом узоре, который приятно сжал грудь Кейго. Сердце билось, и он был жив. Они оба были живы. Окружающее – и песок, и море, и потускневшая от холода зелень, тут и там встречавшаяся на диком пляже – казалось странным полусном, зачарованным миром, в который они попали по случайности. Как только они оказались достаточно далеко от дороги, Даби выскользнул из рук Кейго и опустился на песок. Он лёг на спину, заложив руки за голову. Голубой цвет его глаз манил своими холодными искорками. Как и всегда, Кейго последовал за ним. Было достаточно холодно, но Даби был равнодушен к холоду, а Кейго прижался к тёплому боку Даби, перенимая себе жар его тела. Они были тлеющими углями костра на диком, оставленном после весёлой посиделки пляже; они были упавшей с неба звездой, остывающей на чужбине Земли. Они были спокойствием, смирением, одиночеством, поделённым на двух человек. Кейго хотел дотронуться до Даби и сказать: «Я никуда не уйду. Никогда». Но Даби заговорил первым: – Ты сводишь меня с ума. – В хорошем смысле, я надеюсь? – Кейго улыбнулся. Он повернул голову, чтобы разглядеть в полутьме профиль Даби. Отцовский прямой нос, но нежные черты матери, которые были заметны даже несмотря на жуткие шрамы. Даби был накрепко связан со своей семьёй, эту связь нельзя было уничтожить или выжечь. Но Кейго не видел их – Рэй или Энджи. Он не видел и Тойю. Даби был кем-то другим, кем-то особенным. Может быть, был с самого начала. Может быть, стал, когда Кейго оторвал его от всех и присвоил себе; выкрал его из мира, перевезя на Окинаву. Даби – имя проклятья. Но проклятьем станет любой, в ком не рассмотрят хоть каплю благословления. И Кейго знал это лучше всех. – Я имею в виду… Это ведь не может быть реальностью, да? – Даби протянул правую руку в сторону, зачерпнул в ладонь горсть песка, а потом пропустил его сквозь пальцы. – То, что меня не казнили. То, что я оказался на Окинаве. То, что ты сейчас со мной. Я пытался держать себя в руках, пока мы добирались сюда, но… – Он прикрыл глаза рукой и тихо засмеялся. – Боже. Неужели ты правда спас меня, а, Таками Кейго? Кейго свернулся калачиком и прижался лбом к рёбрам Даби. Он боялся этой правды, но не мог не сказать её – она должна была открыться именно сейчас: – Ты спас меня задолго до того, как всё пошло под откос. Даби замолк. Они долго лежали в молчании дикого пляжа. Сердце Даби билось ровно, и Кейго казалось, что он мог почувствовать, насколько оно живое и горячее – там, за кожей, мышцами, рёбрами. Кейго казалось, что он мог почувствовать всё – всё, что было и когда-либо будет связано с Даби. Он всегда боялся потерять себя в другом человеке. Близость и уж тем более – любовь приводили его в ужас. Единственное, что он вспоминал – своих родителей. Свою мать с её нездоровым помешательством на его отце. Они были первыми людьми, которые показали ему жизнь, и жизнь эта была ужасной. Где-то глубоко внутри он знал, что его ждёт то же самое. Что как бы он ни бежал от прошлого, оно настигнет его. Теперь Кейго не боялся. Он был сильнее своей матери. Даби не был похож на его отца. И несмотря на всю неуместность его чувств, они были самым прекрасным, что он когда-либо испытал в своей жизни. Было больно. Было страшно. Было горько. Но если ему дадут ещё хоть раз посмотреть Даби в глаза, он сможет пережить всё, что с ним случилось, заново. Потому что из всего только Даби был настоящим. Голубое пламя обжигало. Но голубое пламя оказалось единственным цветным пятном в его жизни. Серость ушла. В этот вечер он различал в темноте даже самые застенчивые для человеческого взгляда краски. Кейго почувствовал, как Даби глубоко вздохнул и выдохнул – узкая грудь высоко поднялась, а потом опустилась. Пульс участился. Тепло Даби нежно окутало его с ног до головы, как мягкое одеяло. Он с удивлением обнаружил, что руки Даби оказались на нём: гладили по плечу, играли с волосами, в которых запутались жухлые травинки и холодный песок, нежно ласкали за ухом. Ему впервые в жизни было так спокойно. – Кейго. Я знаю, что меня сложно простить. За всё, что я сделал. – Даби провёл кончиками пальцев по ожогам на лице Кейго: от слепого глаза с выжженными ресницами вниз по изуродованной щеке к затерявшейся в шрамах линии подбородка. – А любить практически невозможно. И знаешь… Я много думал об этом, – прошептал он перед тем, как перевести дыхание. – Есть трагедии, которые люди вспоминают постоянно. Те, которые делают людей сильнее. А есть трагедии, ужасы которых хочется вырезать из памяти, как раковую опухоль из тела, которому ещё жить и жить. Я – то, чего люди стесняются; что они прячут в немых криках, просыпаясь от ночного кошмара. Я – табу. Обо мне нельзя говорить. Кейго терпеливо ждал продолжения. – Для них я остался прошлым. Они предпочли обо мне забыть. Потому, что семья из нас вышла так себе? Или, может, потому, что я сделал им очень больно… Потому что делал им больно всё то время, что мы провели вместе. Каждое слово размывало пространство между ними. Кейго казалось, что он чувствовал, как он врастает в Даби, а Даби – в него. – Поэтому до твоего появления я и не подозревал, что могу быть нужным кому-то, несмотря на… всё это. На то, кем я был и кем стал, на то, что я делал. Ты не оставил меня в прошлом. – Никто бы не различил дрожи в его голосе. Но Кейго знал, что теперь он – единственный, кто услышит Даби. Кто будет слышать его всегда. Если Даби даст ему на это право, Кейго примет все его слабости. – Так что теперь тебе придётся позаботиться о моём будущем. И я буду заботиться о твоём. Колыбельная ветра восхваляла их имена. Даби и Кейго.