4
1 января 2022 г. в 13:00
В машине пахло незнакомо. Приторно. А Цю за такое убил бы, наверное, и отнюдь не метафорически: к транспорту у него было особенное отношение. А хотя почему было, подумал Чэн, оно и осталось, наверное. Нужно прекратить думать о нем с такой тоской, будто его убили. Это как моя правая рука он все равно что умер. Но как человек-то он жив. Со всеми своими привычками и порывами. И ему должны были выделить какой-нибудь транспорт. Там, где он сейчас. Если там есть нужда в передвижениях — этого Чэн не знал, как и многого другого, с чем теперь приходилось сталкиваться А Цю. Но если такая нужда есть, должны были выделить. Так что теперь он там трясется над чем-нибудь, должно быть, так же, как трясся в свое время над байком и этим вот автомобилем. Называл его «девочкой» и намывал изнутри и снаружи при каждом удобном случае.
«Девочка», как и остальное принадлежащее Цю, перешла теперь в пользование Лю Хи и мерзко пахла лимонным освежителем. Чэн сдержался, чтобы не поморщиться, когда садился на переднее сиденье. А до того — когда официально передавал Лю Хи полномочия своего заместителя. Собрание принимало новость молча: те, на ком замена верхушки могла отразиться, знали о ней и без формальностей. Тем меньше поводов было у Лю Хи сиять самодовольством. Но ему это не мешало. Чэн не помнил, чтобы Цю так сиял, когда принимал должность. Цю вообще редко когда сиял. Вместо этого он предпочитал работать.
Неужели я всегда буду их сравнивать, подумал Чэн, глядя на тех, кто выходит из здания, сквозь затонированное окно. Пора прекращать. Лю Хи не делает ничего плохого. Кроме того, конечно, что абсолютно не походит на А Цю. Но за такое не наказывают. Напротив, его даже есть за что хвалить.
И вот это еще. Хвалить его нужно.
Чэн кивнул, сказал: молодец. Хорошая работа.
Подумал: трепаться ты и верно умеешь.
— Что дальше?
Лю Хи с достоинством склонил голову, расслабленно откинулся на сиденье А Цю и сказал, поглаживая ладонью руль:
— Завтра возьмем в мастерской в восточном квартале парочку неприметных машин и поедем в бар на юг. Посветим там телефоном, на пару минут буквально.
Чэн снова кивнул. Все правильно. Господин Мэй Ци часто позволяет ребятам отдохнуть после сложных дел. Поговаривают, будто он даже оплачивает своим людям этот отдых самолично. Чэн, конечно, неоднократно встречался с ним, когда господин Цзянь прибывал в город для переговоров. Хороший делец. Щедрый к своим. К чужим относится вежливо, к конкурентам — подчеркнуто вежливо. Всего один у Мэй Ци недостаток: несговорчивый. Не захотел делить с господином Цзянь зону влияния. Разошлись тогда, конечно, полюбовно — никому не нужна была война. Но Чэн знал босса слишком хорошо, чтобы не обманываться: такой обиды, почти что оскорбления, он просто так не спустит.
А теперь война на подходе. Очень удобная, тихая, почти немая. Пусть о ней и не знает еще никто, кроме Шэ Ронга. В этом-то и смысл: у того, кто сохраняет мир, меньше шансов остаться при своем. Тот, кто наступает, тоже рискует, конечно. Но тем, у кого нет пути назад, выбирать не приходится.
Чэн хранил бы мир, будь это в его силах. Но что теперь жалеть о совершенном.
Пожалеть теперь можно только Мэй Ци. Человека, который однажды осадил интересы господина Цзянь. А теперь неподалеку от бара, в котором его ребята отдыхают после важных дел, ненадолго подаст сигнал телефон погибшего недавно сына господина Шэ.
Пропавшего. Для всех пока что пропавшего.
Простые человеческие слабости. Привычки. Вот что разрушает мир.
— Потом?
— Через пару дней посветим у складов. Не у пагоды, а у тех, которые господин Мэй Ци арендует для товара, на востоке.
— Хорошо, — повторил Чэн. — Осторожно.
Лю Хи приподнял брови, изобразил ими: разумеется.
— Больше пока ничего не делать. До следующих распоряжений.
— Принято.
— Отчитываться лично.
— Конечно, — ответил Лю Хи и приосанился. Зря стараешься, подумал Чэн, на пацане-то футболка задним числом не нарастет. Ты начал промахиваться с самого старта. Потому и приходится уточнять. Не от большой любви к деталям.
Чэн мазнул глазами по циферблату, мысленно вздохнул. По пути еще искать круглосуточную аптеку. И продуктовый. Чи сказал — йогурты, нежирные. На завтра — кашу. Голодал недолго, но голодал, и сразу начинать с тяжелого нельзя.
А я ему консервы.
Но и с капельницами тоже я ношусь, а не кто-нибудь из тех, кто мог бы. Кого я мог бы заставить. Я исправляю за собой, где можно.
Чэн распрямил плечи, коротко размял шею. Взялся за ручку, приоткрыл. С потолочного светильника в салон пролился неяркий свет, блеснул под зеркалом. Взгляд зацепился сам собой.
Лю Хи проследил его направление, горделиво улыбнулся. Протянул руку, поправил зеркало, погладил пальцем по изогнутой спине. Сказал:
— Подарок матушки. Заговорен на карьерный рост. Работает!
Чэн почувствовал, как дернулась щека. Подумал, разглядывая амулет: вот, оказывается, из-за чего все. Не из-за того, что завязалось между моим братишкой и ржавым гвоздем, и не из-за того, что я недосмотрел. Карьерный рост у него случился. Из-за лошади.
Лошадь на дыбах в богатой сбруе слабо болталась под зеркалом, тускло сияла золотым боком. Приподнятый круп подпирала стопка монет. Металлический хвост замер в полете, словно растрепанный ветром.
Так это ты, значит. Из-за тебя все.
— Праздничная лошадь, — проговорил Лю Хи с теплом в голосе. — Мой самый счастливый талисман.
Не единственный даже, что уже само по себе смехотворно, а любимый.
Чэн представил А Цю суеверным, и внутри перестало так сильно жечь злостью. Он пошевелил ртом, сам не зная, выражает он улыбку или презрение. Сказал: до завтра. Выбрался на улицу, не дожидаясь ответа, и почти с наслаждением вдохнул воздух, не пропитанный синтетическим лимонным запахом.
Никогда раньше не замечал за собой сентиментальности, подумал Чэн, заводя машину. В своей пахло привычно и хорошо — ничем. Подумал еще и исправился: не замечал сентиментальности, не связанной с Тянем. Вокруг всегда было так много дел. За ними невозможно было отследить свои привычки. Да и что тут отслеживать, если ничего не менялось. Столько лет уже в управлении был филиал, в подчинении — Цю. Если не сказать на подхвате. И где-то на краю души — младший братишка. Рос, пока я был занят делами. Обзавелся зазнобой. Поставил на карту все, что было у нас всех. И все проиграл, одним махом.
А теперь оказалось, что привычки у меня были. И что лишаться их неприятно.
Сколько раз мы прощались с Цю, подумал Чэн. Навсегда. Взглядом, когда попадали в переделки вместе, как в тот раз, когда ушел Лей Цзен. Словами, когда нас зажимали стрельбой со всех сторон, задолго еще до кресла главы филиала. Когда двинуть в зубы могли еще нам обоим. Документами и поручениями, когда приходилось дробиться и уйти мог только один. И все равно это было иначе. Когда готовишься к смерти — своей или чужой, жизнь будто обостряется. Четче слышишь звуки, сильнее — запахи. Как животное. Рассвет и закат кажутся чудом, когда удается их застать, воздухом не надышишься. И то, чего ты можешь лишиться, ценится только сильнее.
Это, конечно, если есть время о чем-то думать, а не только стрелять в ответ.
Но когда жизнь продолжается, а у тебя отнимают ее часть, ничего не обостряется. Только пустеет. И в этой пустоте потом ветер гуляет.
Чэн сунул в аптечное окошко рецепт, наскоро начерканный знакомой рукой. Взглянул на часы. Уже перевалило за полночь, пацана, возможно, придется будить. Лекарства и кормежка.
Перед глазами всплыли комки консервы на ламинате. То, как пацан сжался, вытирая пятно на носке обуви. Чэн повел плечом и настойчиво подумал: нежирный йогурт. На ночь и парочку на завтра. Потом — каша, сам себе сварит, не сломается. И не забыть нормальный кофе. Тот, что стоит на полках в убежище, годится только на черный день, когда выбирать не приходится. Сейчас я пока что не прячусь. Незачем себя терзать. Зубную щетку еще ночью распаковал, лосьон в синей бутылке — если это лосьон… Бритвы есть.
Чистое белье, выстиранное с кондиционером без запаха, лежало в темном пакете на заднем сиденье машины. Больше, кажется, ничего не нужно. Все равно осталось всего всего три ночи.
Потом буду свободен, подумал Чэн и не сдержал острой усмешки. Буду, как же.
И список использованного теперь мне вести. И пополнять пока мне удобнее будет. Потом, как освобожусь, пусть этим кто-то другой занимается. Без разницы, кто. Кто-то, кто укомплектует убежище своими вкусами. Может, даже овсянка появится.
Мысль была какой-то отрешенной, будто чужой. Чэн постоял у полки с кофе, в упор не различая ни одной надписи, сгреб первую попавшуюся пачку и зашагал к выходу. Притормозил между рядами, сложил в бумажный пакет несколько шаобин. Пирожки так пирожки. Хуже, чем сегодняшнее сухое печенье, найденное в кухонном ящике, они точно не могут быть. И не позавтракать нельзя, иначе головная боль постучится в лоб еще до первого слета. Начинать день с обезболивающих Чэн не любил, но утро — время административных дел, которые он вел от лица господина Цзянь. Явиться на слеты с гудящей головой он себе позволить не мог.
Вот уходить оттуда с головой, будто вместившей улей пчел — другое дело. Привычное. Редко когда бывало иначе. После обеда, если он случался вовремя, отпускало. Когда такой роскоши, как спокойный обед, Чэн себе позволить не мог, боль разрасталась в голове, заполняла ее изнутри. К ночи обычно гудела тупой усталостью. Проходила к утру, если спал.
Сегодня спал. Чутко и неглубоко, вслушивался сквозь сон в сиплое сопение, но спал. Спать вдвоем было непривычно. Нет, подумал Чэн, забрасывая в пакет йогурты, вдвоем — неподходящее слово. Спать не дома, спать с кем-то на соседних койках в отеле, спать даже в этом убежище было не странно. Но все равно как-то не так. В этом убежище было тогда за десяток людей. Номер в отеле обычно делил с А Цю, если вообще делил. Сколько раз приходилось ночевать где придется, сказать даже страшно. Ощущения разные, но привычные. А теперь что-то неправильное. Чужое.
И опять этот диван. Похожие хрипы. Как под прицелом у судьбы, замираешь, ждешь: пристрелит или на этот раз обойдется?
Поморщился от собственных мыслей. Спать, подумал Чэн, нажимая кнопку в лифте. В душ — и спать.
Нет, подумалось само собой с каким-то злым удовлетворением, какое случается, когда жмешь себе на синяк, сначала — капельница, потом душ, и только потом — спать.
На подходе к студии Чэн поймал себя на мысли: пусть бы не спал. Будить… Чэн перебрал слова одно за другим, но не нашел никакого подходящего больше, чем «личное». Будить — личное. Не хотелось.
Нежеланием нависать над спящим пацаном сначала кольнуло утром. На тумбочке рядом с кроватью негромко завибрировал будильник. Чэн протянул руку и отключил его — возможно, выждав чуть больше, чем следовало, и открыл глаза. Сквозь неплотно задвинутые шторы на пол ложилась косая полоса серого еще утреннего света. Рыжий затылок прятался под пледом почти целиком. Стакан рядом с диваном был пустым.
Чэн полежал на кровати еще минуту, не сводя глаз со свернувшейся в калач спины. Подумал: должен был уже у него пройти жар или нет? Тянь сжимался под одеялом точно так же, когда был маленьким и температурил. Такие воспоминания о детстве у Чэна были и собственные: невыносимо горячее дыхание, тяжелая голова, ноющая от касаний кожа.
Отлеживался с температурой в последний раз он примерно тогда же, в детстве. Болеть главе филиала не полагалось.
Как и ухаживать за болеющими, подумал Чэн, поднимаясь с постели. Не знаю я, как себя в таких ситуациях вести. Как будить спящих.
Со мной уже давно никто не спал просто так, кроме своих. Но их будить не приходилось. А Цю в отелях просыпался на своей койке по моему будильнику. В убежищах будильников не заводили. Спали как придется. Когда не хватало лежачих мест, так и вовсе по очереди — те, кто не успел занять спальник раньше других, отсиживались в углах, подпирали спинами стены и ждали, когда футоны освободятся. Кто был попроще, мог лечь прямо на голый пол.
А даже если бы и пришлось кого-то разбудить. Из своих. Сделал бы и не задумался. Пнуть в голень задремавшего после обеда подчиненного — легко, особенно если впереди еще есть дела. Тронуть за плечо того, с кем ты спал наедине… Он мне не подчиненный. Что за бред, подумал Чэн и поморщился. Да просто встать над ним и позвать его.
Мо Гуаньшань, вспомнил Чэн.
«Малыш Мо».
Фу.
Стоило сделать пару шагов к дивану, как на нем быстро зашевелилось, и на месте рыжего затылка тут же появилось разукрашенное фиолетовым лицо. Глаза широко распахнуты, будто его в угол загнали. Тихо, подумал сонный еще Чэн, чего ты. Я тут затем, чтобы проследить за твоим лечением, а не наказывать. Вообще-то.
А понимает пацан разницу?
Чэн прошел мимо дивана, наскоро почистил зубы, умылся. Подумал: надо было его первым отправить. Сколько там капаться будет, час? Кофе выпью за пятнадцать минут. Остальное время что делать?
Остальное время пришлось просто ждать. Пацан опять утолокся в угол, стоило Чэну приблизиться с прозрачными лекарственными пакетами и шприцем, но руку протянул сразу. В глаза не смотрел. Кожа была горячей, но различить, жар это или еще сонное тепло, не вышло. Термометра в аптечке не нашлось.
Как только уже полностью готовый к выходу Чэн промыл шприцем катетер и закрыл его пластмассовой заглушкой, пацан сорвался с дивана и быстро похромал в ванную.
Чэн поджал губы, подумал: все-таки стоило отправить его в ванную первым. Дать слить ночное и только после этого начинать капать.
А вообще-то я здесь не для его комфорта. Подумал и лениво хмыкнул. А зачем же, а, глава филиала?
Затем, чтобы лечить, с нажимом повторил Чэн. Допил последний глоток кофе и поморщился. Мерзкий. Напомнил себе купить по пути сюда новый. Постоял немного посреди пустого пространства, оглянулся: все взял? Все.
Ждать, пока ржавый гвоздь покажется из ванной? Незачем вроде как. Чи сказал ему вчера, что питаться можно будет с вечера, а до того времени протянет на внутривенном. С лекарствами справились. Телефон у подушки. Прощаться не обязательно.
Вот и здороваться тоже, подумал Чэн, прикладывая к панели палец. В двери негромко клацнуло, и она легко поддалась. Пакеты с покупками слабо шелестели. Вчера в это время еще не спал. А может, у него просто сон чуткий. Утром услышал, как я босиком по полу шагал.
Что ж ты так, гвоздь, подумал Чэн, открывая дверь свободной рукой. Меня босого слышишь, а от сына Шэ Ронга удрать не смог.
А может, он и не собирался удирать. Кулаки счесаны до мяса, корка лопается. У удирающих так не бывает.
Пацан нашелся в том же углу дивана, в который забился вчера. Только на этот раз не сжимался так сильно. Уставился молча. Чэн уставился в ответ, тоже помолчал, отвел взгляд. Не спит — и хорошо.
Прошагал в кухню и быстро рассовал покупки по полкам. Один пакет с йогуртом шлепнул в холодильник, второй оставил на столе. Чашка из-под кофе, которую он оставил утром, уходя, стояла на том же месте, что и стакан из-под джина вчера. И тоже чистая.
Почему-то стало неприятно. Правильно, но неприятно. Как горькое лекарство. Чэн вымыл руки, молча подхватил из аптечного пакета лекарства. Шприц нашелся там же, где он оставил его утром.
Пацан следил за каждым движением. Наклонил голову сильнее, стоило к нему подойти. Взять за подбородок, подумал Чэн, и запрокинуть ржавую голову, проверить — обрабатывает? Чи рассказал ему, как, в кухню было слышно.
Посмотрел на сжатые челюсти. Они все еще цвели бордово-фиолетовым. Я все-таки ему не нянька, решил наконец Чэн. Молча взял его за запястье, подтянул руку к себе, уложил на подлокотник так, чтобы не пережималась трубка с лекарством. Промыл катетер, подключил пакет. Тронул сгиб локтя тыльной стороной руки, бросил взгляд на окно: закрыто. Не такой горячий, как вчера был.
Термометр, подумал Чэн и цокнул. Пацан вскинул глаза и тут же опустил. И голову опустил, хуже, чем раньше. Что ты дерганый такой, подумал Чэн, я же тебе не делаю ничего плохого. Только хорошее.
Перед глазами снова всплыли комки консервы на ламинате. Чэн мотнул головой. В этот раз не так. И в прошлый-то было потому, что хотелось вернуть братцу его игрушку живой. Может, еще напомнить заодно, кто тут на самом деле кем командует.
Пацан это вроде усвоил. Теперь иначе, подумал Чэн, пусть и похоже. Йогурт влажно хлюпнул в большой стакан. В этот раз правильно, как доктор прописал. И не насильно. Не должно быть насильно.
И уже второй раз за этот день Хэ Чэн спросил себя: а пацан поймет разницу между прошлым разом и теперешним?
И спросил себя первый раз: а меня это должно волновать?
Протянул стакан. Сказал:
— Йогурт. Второй пакет в холодильнике на утро.
Пацан забрал стакан, не касаясь пальцами пальцев. Сказал хрипло: спасибо.
— На полке справа каша. Сваришь себе днем.
Еще одно негромкое «спасибо».
Наблюдать за тем, как он будет пить свой йогурт, не хотелось. А хотелось спать. Пусть хоть отцепляется от пакета с лекарствами и сливает стакан в кухонную раковину в качестве протеста, подумал Чэн по пути к ванной, мне все равно.
Пусть только попробует.
Голова начинала медленно гудеть. Чэн сделал воду погорячее, встал под тугие струи, подставил им лицо. Торопиться было некуда: вместо того, чтобы сидеть под вытяжкой в кухне, можно было скоротать время здесь. И Чэн коротал. Запрокидывал голову, смаргивал воду, дышал паром. Позволял натруженным за день мышцам расслабиться. Подумал, когда взялся за гель, стоящий на полке: пацан теперь пахнет как я. Или я как он. Тряхнул головой, сказал себе: глупые мысли — признак тяжелого времени. Понюхал гель. Приятный запах, ненавязчивый. А Цю не купил бы сюда ядреный апельсин или что еще.
Нужно будет сказать Лю Хи брать сюда все с нейтральным запахом.
Тяжелое время, снова подумал Чэн и вздохнул. Теперь столько всего нужно объяснять, о стольком напоминать. Себе в том числе. Привыкать к новому.
А хотя еще неизвестно, стоит ли привыкать. Если будут промахи посерьезнее полуголого клиента, возможно, придется поискать замену. Торопливое вступление в должность встретили довольно прохладно — отвыкли ребята от перемен. Верхушка долго была стабильной. А еще обычно к официозу переходили позже. Через пару недель после сжатого курса молодого бойца. Молодого заместителя главы, если точнее. Если, конечно, предыдущий заместитель не выбывал из дел и жизни быстро и неожиданно.
Как А Цю. Но он хотя бы жив. Только для дел Чэна это большого значения не имеет, и на то, чтобы к этому привыкнуть, тоже, наверное, нужно какое-то время.
И привыкнуть взамен к Лю Хи. Или, подумал Чэн, вспомнив праздничную лошадь, и не начинать даже — пока мало что указывает на то, что мы сработаемся. Ночные вещи натягивались на распаренное тело неохотно, и Чэн немного побарахтался полусонной головой в футболке, подумал: попробуй пойми, к чему привыкать, а к чему бы не стоило.
К роли няньки определенно не стоило. Но пока особого выбора не было.
После душа в пакете с лекарствами снова оставалось еще минут на десять. Чэн за это время успел почистить зубы, захватить пустой стакан из-под йогурта под очередное сиплое «спасибо» и выкурить сигарету под вытяжкой.
Пацан опять поднялся, как только Чэн закончил с катетером. Взял пустой пакет, выдавил: спасибо, я сам. Пошагал сначала в кухню, потом в ванную.
Чэн забрался в постель с мыслью о том, что именно его раздражает — сами выцеженные благодарности или то, как именно пацан это говорит. И так и не успел понять. Сон надвинулся на него мягкой, теплой волной, и он провалился в эту волну так легко, будто шагнул со ступеньки.
Звонок вырвал из сна задолго до будильника.
Чэн открыл глаза и сморгнул сонную муть, не понимая до конца, где находится. На тумбочке рядом с постелью вибрировал телефон, бил в потолок мигающим пятном голубого света. В студии было темно.
На экране светилось короткое «Лю Хи».
В животе неприятно ухнуло. Ночь. И вчера впервые подал сигнал телефон сына Шэ Ронга.
Чэн подхватил мобильный, прочистил горло и ответил на звонок твердым голосом.
— Босс, Хэ Чэн, — торопливо и неразборчиво сказал Лю Хи, — проблемы. Нужна помощь.
Да с тобой иначе и не могло быть, подумал Чэн с нарастающей злостью. Спросил, поднимаясь с кровати:
— Куда ехать?
— В мастерскую, — ответил Лю Хи. Дышал тяжело. — Увязались. Пришлось отработать.
Чэн сжал зубы и медленно выдохнул через нос. Шагнул к выключателю, быстро хлопнул по нему. Внутри потряхивало от злости.
— Сорок минут. Тридцать, если трафик позволит. Целы?
— Живы, — емко ответил Лю Хи.
— Ладно. Сидеть тихо, — сказал Чэн и отключился.
Пацан уже смотрел на него со своего дивана, не моргая. Открыл рот, явно намереваясь что-то спросить, а потом закрыл его, мотнул головой и опустил взгляд.
Правильно, пацан. Не хватало мне сейчас только твоих вопросов. Лучше помолчи и не суйся в серьезные дела.
Серьезные дела, которые и начались-то по большому счету из-за тебя.
Чэн шагнул было в ванную, а потом подумал: капельница. Если в мастерской то, о чем я думаю, меня здесь не будет до глубокой ночи, потому что дела сильно затянутся. А Чи ясно дал понять — нарушать график нельзя. Лечиться так лечиться.
У меня есть дела поважнее, тут же сказал себе Чэн. Взялся за ручку двери. От меня и моего времени зависит исход слишком многих дел. Мне некогда всерьез плясать со шприцами над подранным пацаном. Я и так оказался втянутым в это из-за него. И то, что делаю, делаю даже в какой-то степени для его будущего благополучия. Так что то, зачем меня сейчас вырывают из постели до рассвета, уж точно поважнее каких-то капельниц. Для всех вокруг, и для самого пацана в том числе.
Только пацан и сам тут не по доброй воле. А тот, по чьей милости это убежище оказалось занятым, уже и так достаточно четко обозначил свои приоритеты. Сначала — этот пацан, потом уже все остальное. Об этом братец заявил открыто и бесстрашно.
Я не обязан думать так же.
Но я обязан думать о Тяне.
Я уже позволял себе не думать, и вот что из этого вышло. И в конце концов, я делаю все это из-за него. И для него. Чтобы он больше никогда не забрызгивал футболку кровью ради этого пацана.
Чэн отпустил дверь ванной и шагнул назад в комнату. Быстро покопался в аптечном пакете. Бросил в сторону, доставая лекарства:
— Если нужно в ванную, не дольше минуты. Времени у меня в обрез.
Пацан молча покачал головой.
Сказал, когда Чэн шагнул к нему со шприцем и пакетом в руках:
— Я могу сам.
Что ты там можешь, подумал Чэн и сжал зубы. Вены себе порвать, пока будешь пытаться одной рукой промыть катетер?
Я уеду, а ты истечешь тут кровью в закрытой квартире. Или еще что с тобой случится. Почем мне знать, чем все может закончиться. Великолепное будет завершение дня, если я найду тут ночью не тебя, а твой труп.
Сколько еще трупов может появиться, если братишка узнает о твоем, мне даже думать не хочется.
Руки работали быстрее головы. Чэн посмотрел на медленно плывущую по трубке каплю и крутанул колесико. Капля заструилась бодрее. Так должно быстрее влиться. Может, получится даже уложиться в обещанные Лю Хи сорок минут.
После минутного контрастного душа, взбодрившего полусонный организм, стало ясно: с такими темпами уложиться не получится даже в час. Чэн покачал челюстью, накинул на голую шею влажное полотенце и крутанул колесико еще сильнее. Из пакета стало убывать скорее. Чи вряд ли одобрил бы, но особого выбора у них сейчас не было. Или лечиться так, как позволяют условия, или не лечиться вовсе. Как пацан почти пропахал носом пол, мы оба помним. Выбирать не из чего.
Чэн быстро оделся, выпил стакан холодной воды — какой там кофе, подумал он, с тоской бросил взгляд на чайник. Некогда.
Вернулся в комнату — и на пару минут мысли о времени вылетели из головы.
Пацан полусидел на диване с неудобно вытянутой рукой. Голову запрокинул. Ожог на шее уже взялся коркой. Почему я вижу его только когда ты отключаешься, мельком подумал Чэн. Грудная клетка под великоватой футболкой двигалась быстро и мелко.
Пацан не отключился, но был близок к этому. Поднял голову на звук шагов, с трудом сфокусировал взгляд — и тут же опустил голову назад на спинку дивана. Фиолетовые гематомы ярко бросались в глаза. На бледном лбу выступила испарина.
В пакете заметно убыло.
Чэн быстро крутанул колесо в регуляторе почти до упора. Движение в трубке замедлилось до едва различимого. Шагнул в сторону окна, дернул вбок штору, приоткрыл створку. В комнату хлынул прохладный ночной воздух.
— Что болит? — спросил Чэн. Навис над диваном, заглянул в запрокинутое лицо.
Пацан разлепил пересохшие губы и сказал:
— Все нормально. Голова немного кружится. А так порядок.
Глаза пометались немного по разукрашенному лицу. Подумалось: говорил ты «Порядок» Тяню несколько дней назад, когда он волок тебя к себе полуживого? Тогда тоже хорохорился?
Чэн постоял еще немного, не меняя позы. В голове летали обрывки мыслей. О таком Чи не предупреждал. Что делать? Звонить ему, вызывать сюда? Придется ждать, пока он приедет. Тогда о сорока минутах можно забыть. А я даже не знаю наверняка, что там за проблемы — по телефону о таком не говорят. Оставить пацана как есть и ехать разбираться с Лю Хи? А если с ним тут что-то случится? Как потом объяснять это Тяню. Он же мне этого никогда не простит.
Я на его месте не простил бы.
И опять все на этом чертовом диване.
Чэн оттолкнулся рукой от подлокотника, навернул пару кругов по комнате, потер ладонью рот. Решать нужно быстро. И так уже время потерял.
Пацан слабо моргнул, прочистил горло и сказал:
— Уезжайте. Я сам закончу. Некогда же.
Чэн остановился посреди студии и скрестил руки на груди. Посмотрел на пацана, сжимая челюсти. Было и правда некогда, понимали это оба. Синяки на лице как будто стали выделяться меньше. Или это потому, что из-за приоткрытой шторы в комнату стал прокрадываться серый предрассветный сумрак.
Чэн достал из кармана телефон, посмотрел на время, качнул головой. Потом качнулся с пятки на носок.
— Мне некогда ждать врача, — сказал он зачем-то.
— Я знаю. Ничего. Вы и не должны. Все нормально. Мне уже лучше.
Голос у него еще хрипел, но не так сильно, как в первые дни.
Нужно с ним заговаривать хотя бы иногда. Чтобы слышать, становится лучше с голосом или нет.
А хотя Чи говорил ему поберечь горло. Так что все правильно. Пусть лучше молчит. Мне с ним вообще-то говорить не о чем.
Чэн вскрыл ампулу, высосал ее содержимое шприцем для промываний. Положил его на диван рядом со свободной от капельницы рукой.
— Видел, как и что нужно делать?
— Да. Спасибо.
— Окно оставить или закрыть?
— Пусть будет. Я потом закрою. Спасибо.
Пожалуйста, с раздражением подумал Чэн. Одернул себя: я сам велел пацану быть вежливым. Это его часть уговора. Открыл рот, чтобы сказать: набери меня, если станет хуже, но передумал. Чем я ему помогу, даже если хуже и правда станет? С дел не сорвусь — не позволят. Значит, до вечера.
— До вечера, — повторил он вслух.
Пацан кивнул, опять повторил: спасибо. Добавил, глядя, как Чэн оборачивается через плечо: все нормально. Мне правда лучше.
Что ты оправдываешься, подумал Чэн. Говорил же Чи — нельзя ускорять вливания, теперь это в голове четко всплыло. Но тут было без вариантов, пацан. Потерпи.
Меня с этого дивана уже утешали умирающие. Хватит уже, пережили это — переживем и остальное.
— Поменьше разговоров, — бросил Чэн уже с порога. — Болтать тебе нельзя. Ясно?
Пацан опять кивнул.
Чэн шагнул за дверь, приложил к панели палец и подумал: а он знает вообще, что в списке контактов телефона есть мой номер?
Из обещанных сорока минут оставалось двадцать. А все остальное — вечером. Что бы мне ни пришлось здесь этим самым вечером увидеть.
А на что еще я мог рассчитывать, с накатывающей злостью подумал Чэн, разглядывая содержимое багажника незнакомой машины. Не могло все пройти слишком хорошо. Не Цю ведь делал.
— В баре все прошло без заминок. Покружили немного вокруг, убедились, что внутри люди Мэй Ци, дали сигнал секунд на десять рядом со стоянкой.
Лю Хи стоял к багажнику спиной. Ему ничего не досталось, а вот водителя хорошенько чиркнуло пулей по плечу. Он отсиживался в мастерской с кое-как наложенной повязкой. Бледный, как пацан в студии.
Чэн заглянул в багажник в последний раз и закрыл его.
— Когда заметили?
— На выезде из района. Черт знает, почему за нами сорвались. Машина неприметная. Не из бара же они сигнал уловили.
Чэн молча посмотрел на Лю Хи. Лю Хи выдержал взгляд как человек, которому нечего скрывать.
— Да и что ловить? Господин Шэ Ронг еще не объявлял награду. Никто еще и не должен был никого искать.
— Или господин Шэ Ронг уже сообщил о пропаже сына господину Мэй Ци, — отрешенно сказал Чэн. — И не сообщил нам.
— Очень плохо, если так, — нахмурился Лю Хи.
Да уж без тебя знаю, что плохо, с раздражением подумал Чэн. Голова уже начинала тупо пульсировать. Надо было взять с собой вчерашние шаобин. Хотя бы в дороге перехватил.
А, они же с имбирем. Так и так не стал бы их есть.
— Где убрали?
Лю Хи скосил глаза на машину и сказал: у реки.
Что-то в последнее время это у нас прямо сверхпопулярное место для смертей, подумал Чэн.
— Дальше?
— Проверили телефоны. Никому они ничего не сообщили. Говорю же, вообще непонятно, почему они за нами увязались. Последние звонки еще до бара. Сообщений тоже никаких. Вряд ли они там на ходу что-то удаляли. Машину с телефонами мы подвезли к бару на выезде, по маячкам, если они есть, будет видно, что они снялись с места, постояли немного у реки, а потом поехали в другой бар. И зависли там или где-нибудь рядом.
И нечаянно застрелились. С кем не бывает. Предупредительно упаковались в багажник неприметного автомобиля, прежде чем умереть. Чтобы не доставлять никому неудобств.
Хорошие у Мэй Ци люди, с какой стороны ни посмотри. Приятные.
Не с той, правда, стороны, какой они лежали кверху в багажнике, а со всех остальных.
Это, конечно, ему уже сниться не будет. Этих людей он не знал и убил не он, и который это десяток мертвецов на его памяти, он тоже вряд ли сказал бы наверняка. Но эти жертвы были лишними, а лишнее Чэн не любил. Глава филиала должен уметь быть не только безжалостным, но и милосердным. Если можно избежать убийства, лучше не убивать. По крайней мере, таким было общее правило.
Жаль, что в каждом правиле есть исключения. И что в этот раз избежать убийств было нельзя.
Чэн потер лоб, подумал: и правда ведь не проверишь уже, зачем они сорвались за ничем не выделяющейся машиной. И ничего катастрофического в общем не случилось — это крупный город, мало ли сколько в нем за ночь могут умереть. Только вот время для рисков было совсем неподходящим. Делам господина Цзянь, как и моим собственным, меньше всего сейчас нужно, чтобы к нам вели какие-то концы. Пусть даже обрубленные на полпути.
И почему-то не удавалось отделаться от мысли, что если бы делом занимался не Лю Хи, все обошлось бы без лишних трупов.
— Мне стоило взять с собой в машину праздничную лошадь. Матушка говорила, что ее всегда нужно держать поблизости во время важных дел.
Горло обожгло яростным недоверием. Он что, серьезно? Чэн медленно повернул голову к Лю Хи и посмотрел на него долго и молча.
Отвернулся, подышал. Посмотрел на время, сказал:
— У меня первый слет через час. Пропускать подозрительно. Место тебе придется искать самому.
Лю Хи с готовностью кивнул. Потом моргнул и спросил:
— А делать-то что?
— Жечь, — коротко ответил Чэн. — Если есть рабочий эвакуатор без номеров — вызывай. Если нет или долго ждать — тихо сели и уехали своим ходом. Так будет даже лучше. Ключи же забрали?
Лю Хи кивнул.
— Давай, пока окончательно не рассвело. Машина с грузом чтобы не светилась рядом даже в одном квартале. Телефоны свои лучше вообще здесь оставить. Спроси в мастерской звонилку на один раз, на базу за ней кататься некогда. Место ищите не людное, там же и вернете их в машину, как они сидели. Телефоны верни им в карманы. Делать все быстро. Все должно прогореть до тех пор, пока заметят.
— Да, босс.
Интересно, подумал Чэн, он слышал, как ко мне вот так А Цю обращался, или ему кто-то подсказал?
— Отзвонишься, как сделаешь. Раненого отвезешь на базу. Я вызову туда Чи.
Подумал: можно велеть ему забрать Чи с базы после того, как с раненым закончат. Пусть едут в убежище. У Лю Хи есть доступ. Пусть впустит Чи, пусть Чи посмотрит, что там с пацаном.
Только пока все это можно будет провернуть, пройдет уже часов пять с момента, как пацану поплохело. Если там уже все, Чи ему не поможет. А мне пока нужна ясная голова, без раздумий о том, как я скажу об этом Тяню. Насколько возможно об этом не раздумывать, конечно.
— Но сначала — машина. Эту освободить от пассажиров и вымыть начисто. И желательно перебить номера. Ту, в которую пересадите пассажиров, сжечь. Доступно?
— Понял. Еще распоряжения?
Чэн подумал, проехался взглядом по машине. Глаза зацепились за блестящую побрякушку под зеркалом заднего вида. Чэн холодно усмехнулся и сказал:
— Помолись, если умеешь. Чтобы эта случайность не обошлась нам дороже одного раненого.
И чтобы трупов на нашей совести сегодня было два, а не три.
Лю Хи озадаченно кивнул. Явно не понял, серьезно ли Чэн это сказал.
Чэн отвернулся и зашагал к своей машине, пока Лю Хи не спросил. Всерьез это было сказано или нет, он и сам до конца не понял.