7
1 сентября 2022 г. в 13:00
Неделя обошлась без непредвиденных эксцессов — учитывая то, что часть дел отошла под начало Лю Хи, отсутствие эксцессов Хэ Чэн считал практически чудом, — и следующий звонок господину Цзянь случился в заранее намеченный день.
Этот же день Чэн выбрал для поездки в студию. Сделать все самое неприятное разом, сказал он себе. На этот раз он звонил господину Цзянь из своего кабинета, а потому позволил себе негромко фыркнуть от этой мысли вслух. Подумал: вот бы и правда все неприятное на этом закончилось. И ни в какие студии больше кататься не пришлось, и ни с чем к студии прилагающимся носиться не надо было бы.
Хотя ужин, который устроил для него пацан в день предыдущего звонка господину Цзянь, назвать неприятным нельзя было при всем желании. Да — странным, да — неловким. Совершенно точно нет — неприятным.
Нет — настолько, что когда Чэн появился в студии спустя три дня, чтобы забрать мусор, пополнить запасы овощей в холодильнике и просто проверить, не случилось ли с пацаном ничего сверх того, что уже, чуть было не согласился на очередное неловкое предложение.
Переступив порог убежища, никакого запаха Чэн не почувствовал. То ли пацан заботился о том, чтобы чужое жилье не пропахло его едой, то ли тоже не любил лишние запахи. Но уже спустя полминуты Чэн его учуял: не такой дразнящий, как в тот самый вечер, но достаточно выразительный, чтобы в животе голодно заурчало.
Чэн в этот момент как раз забирал у пацана из рук заполненный всего на треть мешок с закрученным горлом.
От гематом на скулах у него остались только желтоватые тени, а на месте заживших царапин — полоски розовой, едва-едва затянувшейся кожи. Свет от потолочных фонарей ложился на его лицо неровно, от этого казалось, что пацан гораздо старше своих лет.
Чэну пришло вдруг в голову, что он еще ни разу с начала всей этой карусели не видел пацана при свете дня. Раннее утро, вечер. Сумерки.
Но чаще всего они встречались ночью.
Мысль всплыла из ниоткуда и тут же исчезла. Чэн решил не придавать ей веса.
Руки у него заживали хуже, чем лицо: сухая корка на костяшках заметно лопалась и обнажала кровящие трещины. Ему бы не сжимать кулаки какое-то время, подумал Чэн на автомате, перехватывая мусорный пакет. И тут же сказал себе: вот только этого как раз и не хватает. Пригнать ему сюда еще кого-то, кто должен будет его обхаживать, пока у него не заживут царапинки. Купать его и чистить ему зубы.
Как он готовит-то, интересно, с такими руками? Как держит нож?
Тушит говядину с кровью. Что за каламбур.
Как раз на этом моменте желудок очнулся и подал голос.
Пацан быстро и коротко посмотрел Чэну в лицо, переступил с ноги на ногу и сказал, как-то стесненно кивая в сторону раздвижной двери:
— Там больше, чем на одного. Если хотите.
Чэн бросил поверх острого плеча короткий взгляд в сторону кухни. Вдохнул запах поглубже.
Конечно, можно было и остаться. Чэн знал, что ужин к возвращению домой будет уже дожидаться его. Знакомый и привычный. Не тот, что здесь — это запомнилось ярко. За те несколько дней, которых Чэна не было в убежище, он ужинал и дома, и в ресторане, и всякий раз, склоняясь над тарелкой, вспоминал готовку пацана. Думал: что ты сделал, чтобы получилось так, как ни у кого больше не получается?
Можно было спросить. Остаться для начала и проверить, получится ли так еще раз. Может, в тот раз просто звезды встали в ряд и больше у него так и не выйдет. А если выйдет — уже вышло, подумал Чэн, принюхиваясь сильнее, — спросить, что именно он сделал с этим мясом. Чтобы передать его слова кухарке. И где вообще он этому научился.
Поговорить с ним.
Но зачем?
— Спасибо, — сказал Чэн сухо, — я поужинаю дома.
Пацан отвел глаза в сторону и кивнул. Сказал негромко: хорошо.
Чэн быстро окинул взглядом все тот же нежилой порядок студии. Аккуратно сложенный на диване плед, ровно стоящее кресло. Стоптанные кеды в углу. Подумал: почти стерильный. Если бы не запахи еды.
А что ему вообще-то здесь разбрасывать?
Глаза зацепились за свисающую с плеч футболку. Скользнули выше, прошлись по подсохшим звеньям ожогов. Пацан поймал взгляд. Поежился. Накрыл рукой шею и неловко потер ее.
Что ты там прячешь, в очередной раз подумал Чэн. Чего я там не видел.
— Какой размер одежды носишь?
Он моргнул раз, второй, открыл рот — и опять закрыл его. Нахмурился.
— Я не знаю. А… зачем?
Затем, сказал Чэн самому себе, что кое-кому больше заняться, наверное, нечем. Или как еще можно назвать вот это добровольное навешивание на себя задач, о которых даже никто не просит? И без которых можно было бы прекрасно обойтись.
— Затем, что здесь нет ничего твоего размера. Никто не собирался прятать здесь ребенка.
Пацан замер, как-то странно дернул бровью, будто чему-то удивился — и тут же запретил это себе. Сжал губы в полоску.
— Что? — сухо спросил Чэн.
Ржавая голова мотнулась из стороны в сторону. И надо было бы, наверное, оставить это и не лезть, но что-то во всем этом Чэну не нравилось больше, чем должно бы.
— Что? — надавил он тем голосом, который в таких ситуациях срабатывал безотказно. Подался вперед — и для эффекта, и… еще зачем-то.
Кадык напротив погладил след от ожога с изнанки кожи. Пацан вскинул взгляд. Забегал им с лица Хэ Чэна в сторону и обратно.
— Ничего. Меня просто давно не называли ребенком.
Чэн постоял перед ним пару секунд молча. Посмотрел в это хмурое, и в самом деле недетское уже лицо. Шагнул назад, и еще, и еще, пока не уперся спиной в дверь. Достал из кармана телефон.
— Встань под свет, — велел он, не меняя тона. Выставил мобильный перед собой. — И выпрями плечи.
Глаза смотрели из-под нахмуренных бровей внимательно и настороженно. Чэн отчетливо видел в них очевидный вопрос. Но вопросов ему было велено не задавать. Он напряженно шагнул в круг мягкого света, переступил с ноги на ногу и замер со сжатыми у бедер кулаками. Чэн прицелился и сделал снимок. Посмотрел на результат и тоже нахмурился. Повторил:
— Выпрямись.
Пацан послушался. Рукава футболки подтянулись повыше, открывая локти.
Чэн щелкнул камерой еще раз. Взглянул на снимок и опять на пацана. Перевел взгляд обратно.
Для консультанта в магазине в общем-то и этого было достаточно: заказать два-три полных набора одежды на человека вот такой комплекции по фото — не проблема. Проблемой было то, что своими глазами он видел что-то другое. Не то, что видела камера.
Пацан стоял на прежнем месте. Смотрел в ответ, не мигая. Будто готовился рвануть с места, как только Чэн пошевелится.
Как в ту первую ночь. Только одежды теперь на нем больше, а ран меньше.
— Подними подбородок, — сказал Чэн ровным тоном после паузы. — Ты сутулишься.
Подбородок и правда приподнялся — но ровно настолько, чтобы оставить след от ожога в своей тени.
— Выше, — процедил Чэн. И добавил — внезапно даже для себя самого: — Все, что ты там прячешь, я уже успел рассмотреть.
Пацан наконец моргнул, посмотрел исподлобья еще с полсекунды, а потом все-таки поднял голову выше, туго и через силу. Было похоже, будто кто-то взял его за челюсть невидимой рукой и сделал это вместо него.
Под кожей над этой самой челюстью у него гуляли желваки. Плечи были выпрямлены до звона.
Чэн быстро сделал еще два снимка и спрятал телефон обратно. Спросил, не отрывая от него взгляда:
— Все еще болит?
Пацан помотал головой, не опуская ее ниже ни на миллиметр. Сказал: тянет. Кожа.
Чэн обозначил понимающий кивок. Вдохнул последний раз соблазнительный запах мяса, сказал: буду через три дня. Нужное напишешь списком. Сказал себе уже по пути на парковку, тщательно вытирая руки после чистого на вид мусорного мешка: ничего он мне не напишет.
Так оно и оказалось. Никаких списков от пацана в следующие три дня Чэн не получил. Сокрушаться по этому поводу было некогда. На плечи Чэну поверх и так лежащих там обязанностей по координации отрядов и их обеспечению легло еще одно занятие. И вот его-то в отличие от ужинов с пацаном нельзя было назвать приятным, как ни старайся.
Хотя уже к середине второго дня Чэн мог бы сказать с чистой совестью, что все проходит лучше, чем он ожидал. От Лю Хи вообще было сложно ожидать чего-то кроме раздражающей горделивости. Когда он впервые прибыл в кабинет по распоряжению Чэна для введения в курс дел, эта горделивость хлестала из него во все стороны. От этого хотелось бесконечно морщиться и то и дело закатывать глаза.
Вместо этого Чэн уничтожал одну сигарету за другой и надеялся только на то, что все обойдется хотя бы без головной боли.
И хотя бы в этом ему повезло.
Когда голова не болела, Лю Хи было можно терпеть. Когда его терпели достаточно долго, он будто решал, что в удушении всего живого своим пафосом можно делать небольшие перерывы. Или просто забывал гордиться. Вычурность соскальзывала с него, как плащ, когда он сосредотачивался на чем-то действительно важном. Хэ Чэн, втаптывая в прозрачное дно пепельницы очередной окурок, думал: что, все время тебя вот так загружать надо, до скрипа шестеренок за сведенными бровями, чтобы из тебя проглядывал нормальный человек?
Лю Хи отчитывался в шифрах, кому, чего и сколько вынес из оружейной. Может быть, что-то из тебя и выйдет, решил Чэн, потирая большим пальцем пуговицу на манжете рубашки. Хотя бы без телефона. Выучил.
Как-то же ты сюда пробился. Не за взятку ведь и не угрозами. Господина Цзянь не возьмешь ни первым, ни вторым. И на слабость босса Лю Хи уж никак не похож.
Разве что на наказание. И то не босса, а мое. Но это мне и без того известно.
Ну, осадил себя Чэн, вообще-то не так все и плохо. Приятного мало, но могло быть и хуже. Все и всегда может быть хуже. От пары трупов, бывших людьми Мэй Ци, большой беды, похоже, не случилось. И поручение со складом Лю Хи выполнил. Не без подсказок, но тут уж пора привыкать к тому, что без подсказок больше не будет.
А как Цю косячил в самом начале, спросил себя Чэн, передавая Лю Хи список кодов доступа от серверов. Косячил же? Не мог не косячить. Оба тогда сопляками были. Хватались за все, что попадалось под ноги, обеими руками. Забывали, что одна рука всегда должна лежать на рукоятке или курке. Как вообще выжили, непонятно.
А хотя что непонятного. Просто держались спина к спине. Знали, что там прикроют. И там всегда прикрывали.
И косячили. Святых и идеальных в их рядах не бывает. Первое время — почти постоянно. Только это было так давно, что теперь уже кажется, будто этого и не было совсем. Будто расти им и не приходилось.
Но им ведь приходилось. И они росли. Меньше косячили — выше поднимались. Чем выше поднимались, тем дороже стоили просчеты.
Вот так и научились не лажать.
Лажал бы Цю, если бы получил свою должность сейчас? Лажает там, где он теперь?..
— Босс?
Чэн поднял глаза. Мысленно отмотал назад последние полминуты. Сказал вслух: нет, меняются раз в месяц. Сейчас будут чаще, точно не знаю, насколько. Свяжись с Ван Ю. Это его царство, мы туда особо не суемся.
И добавил уже про себя: А Цю здесь уже не будет. Хватит себя вскрывать.
Лю Хи сосредоточенно кивнул. Чэн оставил пуговицу на манжете в покое и открыл карту с адресами офисов.
— Теперь смотри сюда. Вот это локации всех наших точек. Тут у нас ясли. Самые свежие низы. Ты через ясли в структуру попал?
Лю Хи мотнул головой. Ответил со своей этой удушающей гордостью, моментально проглянувшей сквозь приподнятый подбородок:
— Я через порт.
Оно и видно, подумал Чэн с тут же вспыхнувшим презрением. Было бы чем гордиться. Попал бы через ясли — тебя бы, скорее всего, отсеяли еще при переводе на склады. В яслях-то хотя бы проверяют, есть у тебя что-то в черепушке или нет. То ли дело порт. Кто задает меньше вопросов, тот и пробивается наверх.
Только это совсем не то, за что ценят заместителя главы филиала.
А Цю, правда, тоже не задавал. Но как-то так вышло, что ему и не приходилось.
Так, сказал себе Чэн. Я ему позвоню. Сегодня же или завтра. А сейчас нужно заняться делом.
— Ясно. Кто с яслями работает, знаешь? — Лю Хи ожидаемо покачал головой. — Тогда на ближайшем собрании выяснишь и наладишь контакты. С ребятами из яслей сейчас будешь общаться часто. На местах нужны будут новые люди. Средней надежности.
— Где тогда у нас люди с низкой надежностью, босс? — спросил Лю Хи заинтересованно. — Если в яслях со средней.
— С низкой надежностью людей у нас нет нигде, — отрезал Чэн, уменьшая масштаб карты города. — С портом связи остались? — Лю Хи кивнул. Уже хорошо, подумал Чэн. Сказал: — Хорошо. Через порт тоже будешь набирать в низы. Еще ясли вот здесь. Сюда переходят подающие надежды из вот этих яслей.
— Минутку, босс, — перебил Лю Хи, доставая из кармана телефон. Добавил серьезно: — Запишу про собрание и ребят из яслей.
Чэн молча достал из пачки новую сигарету. Подумал с нажимом: он просто старается.
Лю Хи покосился на сигарету, но ничего не сказал.
Потерпишь, подумал Чэн. Я по твоей милости уже гораздо больше вытерпел. И что-то мне подсказывает, что это лишь малая часть от того, что ждет меня впереди.
В этом Чэн не ошибся тоже: половину запаса его терпения безжалостно отхватило неуместное величие, с которым Лю Хи велел задержаться после сборов ребятам из яслей. Хэ Чэн никогда не относил себя к нетерпеливым людям, но за те почти что четверть часа, которые его помощник потратил на полный драмы рассказ о нападении на склад, вера в собственную стойкость пошатнулась.
Рассказ Лю Хи на отчет не походил и близко и был именно рассказом. Собрание внимало с откровенным недоумением: с учетом масштаба дел господина Цзянь и обстановки в городе в целом нападение на склад с одним погибшим и одним пострадавшим было не тем, о чем стоило распинаться с таким карикатурным сожалением в глазах.
И ведь даже не смотрит в мою сторону, думал Чэн, с равнодушным лицом поигрывая в кармане пиджака тяжелой зажигалкой. Как нарочно. Как будто понимает, что обрывать его речь я не стану, чтобы не раскачивать и без того потрепанную лодку власти. Достаточно уже того, что А Цю сместили без пояснений. Это если никто до сих пор об этих самых пояснениях не знает. Хотя на этот счет Чэн дал указания весьма однозначные.
Так что пусть уже заканчивает. Должен же он когда-нибудь уже с этим справиться, думал Чэн, старательно не позволяя себе разозлиться окончательно. Не стану его перебивать. Пусть зарабатывает авторитет. Подумал и тут же глубоко вдохнул и медленно выдохнул, чтобы не хмыкнуть. А о том, что авторитет у нас зарабатывают не эмпатией, я ему расскажу позже. И о том, что такое отчет. И о том, где у нас место эмоциям. Нигде. Наедине с собой разве что. Но этого обычно стараются избегать всеми силами.
И никто, тем более заместитель главы филиала, не может изливать озадаченному этой драмой собранию свои сожаления о погибшем. Имя еще назвал, боги. Как будто его кто-то знал и кому-то есть до него дело. Его едва-едва во вторые ясли перевели, если Чэн правильно помнит. Кто из тех, кто входит в собрание, мог его знать? Кроме того, кто отвечает за дела района. Чэн посмотрел на того, в чьем районе располагались вторые ясли. Лицо такое же недоуменное, как и у остальных.
Для кого стараешься, подумал Чэн, переводя взгляд на состроившего скорбную физиономию Лю Хи. Мертвому словами не поможешь, а у живых ты только отнимаешь время.
— Тот, кто отдал жизнь за защиту наших интересов, непременно будет отмщен, — пообещал Лю Хи загробным голосом. Да, подумал Чэн, отмщение обязательно будет. Только не во имя того, кто оказался недостаточно внимателен на задании, а во имя все организации в целом. — А тот, кто остался жив, обязательно вернется в наши ряды еще более сильным, чем был раньше. И хотя мы не обошлись без потерь, нельзя сказать, будто удача совсем от нас отвернулась. Везение — важная часть нашего дела.
Если я его сейчас не перебью, он себя самолично зароет в глазах собрания, подумал Чэн с язвительным весельем. Не хватало здесь только разговоров об удаче и талисманах. Пусть еще лошадь свою притащит. Для полноты и ясности картины.
— Лю Хи, — сказал он, не меняя выражения лица, — время.
— Да, — спохватился Лю Хи. Посмотрел на часы, присвистнул. — В самом деле. Тогда на сегодня все. До новых встреч, господа — кроме ребят из яслей. С вами мы еще задержимся. Обещаю, что ненадолго.
Чэн пробежался взглядом по лицам тех, кому было велено остаться. Так ярко, как Лю Хи, эмоциями не фонтанировал никто из них, но прочитать в глазах у каждого сомнения в обещаниях его заместителя можно было легко. Даже слишком.
Чэн взглянул на полного энтузиазма Лю Хи и с удивлением обнаружил, что к раздражению примешивается легкая жалость. Вот это да, подумал он, поднимаясь с места. То ли я старею, то ли у этого человека талант бить эмоциями невпопад.
Сейчас ему провести короткую лекцию по уместности и неуместности пафосной скорби или позже?
Это не крупное, сказал себе Чэн. Значит, и страховать необязательно. Я не должен делать за него вообще все. Тем более в том, что сделать не сможет никто, кроме тебя самого. Например, заставить кого-то тебя уважать. Не лебезить и не бояться. И не делать вид.
В том, чтобы не толкать человека с обрыва и не спасать его, когда он сам об этом не просит, все-таки есть разница. Меня, сказал себе Чэн, выходя из здания в прохладный почти ночной уже город, никто и ни о чем и не просил. То, что велено, я выполняю и без просьб. И вообще-то у меня и кроме этого есть чем заняться.
То, чем Чэну было заняться помимо плясок над Лю Хи, не подавало голоса вот уже третий день. Неужто до сих пор не расправился с овощами, подумал Чэн, заводя машину. На всякий случай проверил телефон, убедился: пусто. Любопытно. А если к нему не приехать? Ни сегодня, ни завтра, ни еще пару дней. Решится все-таки? Напишет?
Вежливый. И это даже не сарказм. И было бы в самом деле интересно, как он станет просить. Станет вообще или все же перейдет на сублиматы?
В голову тут же прилетело непрошеное воспоминание. Я не знаю, какие они на вкус, сказал пацан. Чэн покачал головой. И лучше бы не приходилось узнавать. И хоть это и было бы познавательно, морить ребенка голодом незачем. Но я же ему одежду хотел привезти на смену этому его рванью. А все магазины уже — он посмотрел на время и зачем-то кивнул сам себе: конечно, уже все закрыто. Значит, переносится на завтра. Разобраться со всеми проблемами в один и тот же день: слегка поубавить артистичности Лю Хи, отчитаться господину Цзянь, пройтись по магазинам и поработать разносчиком отходов для пацана. Не для пацана, точнее, а для брата. Вот так. И все неприятности у меня на учете, сказал себе Чэн с издевкой.
Как же.
— Что там с яслями? — спросил Чэн, откидываясь на спинку кресла. — Познакомился?
Лю Хи поднял голову и уставился в ответ ошарашенным взглядом. Логистика давалась ему хуже остального: разбираться в транспортном снабжении они пытались уже третий час. Чэн — параллельно просматривая отчеты по районам. Периодически поглядывал на вращающего так и эдак карту Лю Хи. Выглядел заместитель совершенно несчастным, и учитывая то, что для адекватной работы ему были нужны еще и похвалы, быть может, говорить ему сейчас о неуместности его манеры речи было все-таки не лучшей мыслью.
Но Хэ Чэн всегда считал, что начинать лучше с тяжелого и горького. По-хорошему следовало бы сказать и раньше. Самые сложные дела вообще лучше делать утром. Именно поэтому все слеты с договорами, прошениями, аналитикой и будущими планами всегда приходились на начало дня. Жаль, что отзвониться господину Цзянь нельзя было тоже утром. Каких масштабов дела приходилось решать в начале каждого дня самому боссу, с трудом представлял даже Хэ Чэн.
И вот осталось еще моменты подбирать, когда сказать своему заму о том, что он не справляется.
Лю Хи соображал еще пару мгновений. Наконец осторожно кивнул.
— Да, босс. Я должен знать что-то еще о яслях?
— Не о яслях, — сказал Чэн ровно. — В общем. Поменьше эмоций.
Лю Хи смотрел в ответ с недоумением и даже обидой. Чэн устало опустил веки.
— У нас на собраниях поименно озвучивают только тех, кого там могут знать. Вот так, как вчера, больше не делай. Это отнимает время. И пользы от этого никому нет.
— Мы разве не чтим память о наших людях?
Чэн почувствовал, как сам собой подпрыгнул угол рта. Сдержал снисходительную гримасу. Подумал: а кто они, наши люди? Для нас с тобою — точно разные.
Какие люди вообще твои?
— Память о наших мы, конечно, чтим. А кто такие наши?
Лю Хи подобрался, как на экзамене, сцепил руки на коленях, выпрямился и сказал:
— Все, кто служит господину Цзянь. И вам, босс.
Чэн помолчал. Сложил руки на стол. Подался вперед.
— Ясли к нашим не относятся. Собираться стать нашим и стать им — совершенно разные вещи.
— И если человек отдал жизнь за наше дело, босс…
— То ему следовало быть внимательнее на задании, — жестко закончил Чэн вместо Лю Хи.
— И никакие почести ему… — начал было Лю Хи после паузы и осекся.
Хэ Чэн молча склонил голову набок.
— Не все всегда зависит только лишь от нашего внимания, — сказал Лю Хи с опаской. О, подумал Чэн ядовито, да у меня тут демагог завелся. — Это же может быть просто делом случая. Или везения.
— Вот это, кстати, тоже, — заметил Чэн, доставая сигарету. — У нас полагаются не на везение, а на себя и на свои умения. Это и есть твоя удача — то, чему ты научился. Не говори о тех, кто выжил, будто им повезло. Потому что это оскорбительно. И сам на удачу не особо полагайся. В наших кругах такими категориями не мыслят.
Лю Хи опустил взгляд на свои руки. Сглотнул, воровато стрельнул глазами из-под бровей.
Внутри у Чэна напряглось.
— Что? — спросил он сухо. Достал незажженную сигарету изо рта.
Лю Хи помотал головой. Выдавил виновато, как школьник: нет, ничего, босс. Хэ Чэн.
— Что? — переспросил Чэн с нажимом.
Лю Хи поерзал на стуле. Поднял взгляд.
— Матушка всегда меня учила, что важна любая человеческая жизнь. И те, кто был в складах… они ведь тоже люди. Пусть и не совсем еще наши, босс.
Матушка, сказал себе Чэн. Матушка. Та самая, которая про талисманы. И вот, оказывается, которая еще и гуманистка.
И ты, похоже, не усвоил эти поучения. Кто ты такой, что вот так легко разбрасываешься ее словами.
Хэ Чэн задумчиво постучал зажигалкой по столу. Все-таки прикурил, сощурился. Спросил, глядя на помощника сквозь кольца дыма:
— Матушка здравствует?
— Хвала божественному духу, — Лю Хи почтительно склонил голову. — Благодарю.
— Увези ее, — вырвалось у Чэна. Лю Хи вскинулся. Чэн сжал зубы, выдохнул и сказал спокойнее: — И всех, кто может пострадать случайно — тоже. Ты видишь, что происходит в городе. Среди погибших было мало виноватых.
Лю Хи всматривался Чэну в лицо, не мигая. Кивнул несмело, побегал глазами по сторонам и медленно вернулся к карте.
Похвалить, подумал Чэн. Чтобы вот так не горбился с несчастным видом. Сказал негромко: в остальном молодец. Договорил уже мысленно: я только и сам не знаю, в чем таком остальном. Лю Хи, как видно, этими вопросами не задавался, потому что тут же довольно улыбнулся, поблагодарил и приосанился. Как мало нужно человеку для того, чтобы гордиться. Совсем пустяк по мнению Хэ Чэна.
Хэ Чэн уставился в окно, не различая, что за ним. Подумал: ученик из тебя никудышный. Держи хотя бы в тайне, кому служишь. У матерей обычно и без того хватает поводов для тревог.
А может, подумал Чэн, вспоминая праздничную лошадь, нет тут никакой тревоги. Только гордость. И заговоры на карьерный рост. И при чем тут тогда цена человеческой жизни?
Или это просто я ничего не понимаю в семьях.
Немудрено, сказал он себе, бросая взгляд на телефон. Раздавил окурок о толстое стеклянное дно пепельницы. И главное, вполне закономерно.
Семья — или то, что периодически служило Чэну ее усеченным аналогом, внезапно объявилась пополудни. Отец ему писал, а не звонил — и это было первым знаком недовольства. Лю Хи уже отчалил на обед, после которого был должен отоспаться, чтобы ночью прокатить мобильный сына господина Шэ в еще одни склады — на этот раз уже поближе к пагоде. Подальше от арендованных владений Мэй Ци, конечно, но и от тех складов, которые снимал их филиал, подальше тоже.
Второй знак недовольства представлял собой все сообщение целиком. Чэн пробежался по нему глазами, и поскольку был один, позволил себе отреагировать на прочитанное так, как хотелось.
Он запрокинул голову, мазнул затылком по висящему на спинке кресла пиджаку. Закрыл глаза, сжал телефон одной рукой и изо всех сил хлопнул по столу второй. Ладонь тут же обожгло острой болью, но Чэн все равно провел некоторое время, не шевелясь и не открывая глаз. Дышал тяжело и ровно, сдерживался, чтобы не прихлопнуть еще раз.
Столько лет прошло, а ничего не меняется. Родителем всегда считается отец. Все заслуги и успехи Тяня закономерно соотносятся с отцом. Только воспитывает Тяня отнюдь не он, и это так удобно. И все, что Тяню не удается, считается по умолчанию просчетом Чэна.
Отец похож на господина Цзянь. Поэтому они и спелись так удачно. Еще в те времена, когда на свете не было ни Чэна, ни тем более Тяня. Когда была жива еще их мать.
Хэ Чэн пошевелил пульсирующей ладонью. Ее обожгло новой волной боли. Под пальцами противно хрустнуло.
Босс не опустился до упреков в ночь, когда Хэ Чэн явился с новостями. И отец повел себя по-деловому. Он не стал кричать и причитать. Впрочем, Чэн не обманывался этим видимым покоем и не думал, будто нынешняя ситуация вдруг изменит устоявшийся порядок дел.
И она, конечно, ничего не изменила.
Под ладонью исподволь растекалось теплое. Чэн вздохнул, разблокировал экран и уставился на сухие иероглифы.
«Тянь нервничает сам и бесконечно портит настроение другим. Это становится невыносимым.»
Да, подумал Чэн, а знаешь, что еще невыносимо, отец? То, что это не только мой ребенок, но и твой. И не моя вина, что то, каков твой младший сын на самом деле, ты для себя открываешь только лишь сейчас. Только тогда, когда его, забрызганного кровью, пришлось волочь к тебе едва ли не насильно. Как в самое последнее из всех возможных мест на континенте, где можно спрятаться среди почти-своих. Даже смешно, как накоротко хватило твоего отцовского терпения.
Даже смешно, что ты, пожалуй, никогда не вспоминал, что я вообще-то тоже был твоим ребенком. И что у меня-то не было ни брата, ни отца — почти что никого из тех, на кого можно было положиться. Кроме себя самого и А Цю. Какое занимательное знание: осознавать, что твой отец готов пустить на фарш любого, кто осмелится навредить тебе и заодно его репутации. И что эта угроза репутации — один из очень немногих способов напомнить отцу о том, что ты вообще существуешь.
Кроме, конечно, тех случаев, когда ты должен позаботиться о брате. Тогда да. Тогда ты есть, ты можешь и обязан.
Отец сбросил со своих плеч заботу о детях, не спрашивая, готов ли кто-то это подхватить. И эта забота — о ребенке, не о себе — со временем приросла к Чэну намертво. Наживо. Насовсем. Так что теперь, когда все вывернулось наизнанку, и виноват остался только Чэн, и все издержки и неудобства по решению проблем по умолчанию не имели отношения к отцу.
И это отец давал Чэну понять весьма доходчиво. Думая снова только о том, как неудобно ему.
О том, почему именно Тянь нервничает и вдруг осмеливается всем портить настроение, подумать снова оказалось некогда.
В висках тяжело и тупо заныло. Привет, подумал Чэн, давненько тебя не бывало. Потянулся было ладонью к виску, остановился на полпути. Досадливо цокнул.
На белой рубашке расцветало ярко-красное пятно, ширилось, плыло. Чэн повернул руку ладонью кверху, сложил ковшом, чтобы не наставить новых пятен. Подумал: говорил же, нельзя мне фарфор в кабинет. Кофейные чашки у главы филиала должны иметь характер. А не рассыпаться на крошащиеся осколки от малейшего проявления эмоций.
Чэн отложил телефон, поддел пальцем неповрежденной руки самый крупный осколок. Сбросил его на поверхность стола, к остальным осколкам и луже из крови и остатков кофе. Пошевелил израненной ладонью, согнул кулак. Порядок. Все шевелится, все работает, сухожилия целы, из ран не хлещет, а капает. И пока я дышу, на мне все заживет. На мне и похуже уже заживало.
И на других похуже заживало, подумал он. Повел плечами, запрокинул голову, чтобы кожа над кадыком натянулась. Закрыл глаза. Сглотнул.
А на ком-то больше ничего не заживет. Не срастутся раскрошенные кости. Красно-белая футболка больше никогда не будет просто белой. И у стремления испортить настроение всем окружающим теперь всегда будет причина посерьезнее, чем подростковое упрямство и фарс.
Рука противно саднила — неприятно, но более чем терпимо. Чэн поднес ее к лицу, не открывая глаз, и глубоко вдохнул знакомый грязный запах.
Кровь у всех одинаково пахнет. И у меня, и у сына господина Шэ, и у того, на ком все заживет. Разница не в том, чья кровь. Разница в том, откуда она. Череп — самое противное. Череп и потроха.
Хуже разбрызганных мозгов могут быть разве что выпущенные кишки. Спасибо, братец, что не изрезал однокласснику живот, подумал Чэн. Неловко придержал целой рукой картонную коробку, достал двумя израненными пальцами сигарету. Сунул окровавленный фильтр в угол рта, прикурил и выпустил дым в потолок.
Теплая кровь щекотно сползала в рукав по запястью и медленно капала на живот. Чэн отстраненно наблюдал, как по рубашке расползаются новые пятна. Подумал: кажется, эта была из новых. Виски уже стягивало тугим ноющим обручем. Он затянулся, подхватил телефон и ответил отцу: я разберусь. Посмотрел пару секунд на отправленные слова. С сожалением бросил взгляд на кофейно-кровавое крошево. Сказал себе: я действительно разберусь. Задержал взгляд на рубашке. Хорошо, что люди выдумали пиджаки. И совершенно не зря их редко делают белыми. И совершенно не зря — с подкладкой.
Рубашку, подумал Хэ Чэн, потирая висок, выброшу сразу же, как сниму. Зря, что ли, я покупаю их сразу комплектами.
Зря, что ли, белые расходуются быстрее остальных.
После звонка господину Цзянь головная боль взялась за Чэна всерьез, и последний рабочий час прошел почти бесполезно. Есть в таком состоянии не хотелось совершенно. Самым здравым решением, конечно, было бы отправиться домой и лечь спать пораньше, чтобы в случае чего быть готовым подхватить Лю Хи на ночном дежурстве. Если бы он не пообещал себе самому еще вчера, что заедет в студию сегодня. Мусор… и растущий организм. Даже язвенник не будет сыт одними овощами. А если не овощи, то консервы, сказал себе Чэн. Сжал зубы, потер переносицу и обреченно вздохнул. Он же не напишет и не попросит, потому что я велел ему мне не мешать.
Приехать и сказать — ты мне не мешаешь? Мешай?
В голове гулко пульсировало. Чэн обхватил лоб ладонью, сжал виски так, будто хотел их проломить. Сказал себе, открывая дверь машины: все неприятное в один день. Завтра должно быть лучше.
Хлопок от закрывающейся дверцы скрыл негромкий, но тяжелый смешок. Хэ Чэн, дамы и господа. Восходящий, хоть и не очень юный комик. Шутит, правда, только для себя. Зато всегда смешно и хлестко.
Список для покупок Чэн за неимением нового использовал прежний, тот, в котором значилась говядина. В этот раз проблем с ней не возникло — то ли потому, что Чэн уже принял решение, что из этой карательной терминологии может считаться вырезкой, то ли потому, что добавлять себе проблем еще в этом просто не хватало сил. Управляться с тележкой одной рукой было раздражающе непросто. Чэн мрачно взглянул на облепленную пластырями руку. Вот к чему приводят эмоции. К неудобству и раздражению.
У пацана такие обе, подумал он, снимая с полки свежие бананы. Заглянул в список, повертел головой в поисках цукини. С неодобрением уставился на стручковую фасоль. У него, конечно, не изнутри ладони, а снаружи, но кулак не сожмешь ни так, ни эдак. А сжимать все равно приходится, и заживлению это никак не помогает.
Чэн сжал губы. Подтолкнул тележку ногой поближе к витрине, чтобы занимать в проходе меньше места, и забрался целой рукой в карман. Полистал контакты, ткнул пальцем в нужный. Открыл чат. Подумал: очень удобно. Не нужно описывать ничего словами, когда есть фото повреждений. Это было предусмотрительно с моей стороны. И не с одной лишь стороны, как я думал изначально, а сразу с нескольких.
Файл уже начал загружаться для отправки, когда Чэн вдруг зацепился взглядом за напряженное лицо — и почему-то резко передумал. Нажал на отмену, постоял, зачем-то глядя по сторонам. После пары секунд сомнений все же отправил фото. Обрезал его аккурат по нижней челюсти, чтобы было видно и подсыхающий ожог, и треснувшую корку на костяшках.
Чи открыл сообщение почти сразу же. Чэн отправил вслед за фото: подскажи мазь. Или что-нибудь. Заживает и сразу лопается. Очень мешает жить.
Подумал, пряча телефон в карман: наверное. Мне вот мешает, а у меня такое всего полдня. И я уже совсем забыл, каково это — когда целого на тебе меньше, чем болящего.
Чи ответил только у самой кассы. Сообщение было коротким и сухим: название препарата и способ использования, но в этой лаконичности Чэну почудилось что-то еще. То, какими глазами Чи смотрел на него под вытяжкой. Его легкий и непринужденный тон, каким он намекал, будто пацан не просто так был искалечен и упрятан.
Не просто так, подумал Чэн, подхватывая пакет одной рукой. Но я причастен к этому лишь очень косвенно. Если бы это касалось меня напрямую, я бы сделал все, чтобы такого не случилось.
Да и пацан едва ли выжил бы, касайся он меня.
А я еще не выжил из ума настолько, чтобы позволять себе такие слабости. Что бы там ни думал Чи и на что ни намекал бы своим беззаботным тоном. Тут ты, друг, промахнулся с подозрениями.
Промахнулся, повторил он, глядя на сообщение. Свернул в аптеку, ткнул телефон с названием лекарства в окошко. Забросил мазь в пакет к остальным покупкам.
В магазине одежды девчонка в униформе подскочила к нему раньше, чем он успел осмотреться. Сверкнула улыбкой. Чэн открыл заготовленное фото. Протянул телефон девчонке, закрывая лицо на экране пальцем. Сказал:
— Два комплекта одежды вот на такого человека. Ниже меня, — он помолчал, прикидывая, — да, примерно на полторы головы. Низ, верх и белье. Потемнее и посветлее. — И тут же исправился, глядя, с каким вниманием девчонка слушает: — Три комплекта. Один потеплее. С верхним. И тоже белье. И что-то хотя бы одно с высоким горлом.
Девчонка покивала, сверкнула ровным рядом белоснежных зубов еще раз. Проводила его в зону ожидания и предложила кофе. Голова отозвалась на предложение почти что благодарной болью. Да, сказал Чэн, уже сидя на диване, с удовольствием. Благодарю.
Отхлебнул из аккуратной чашки и правда с удовольствием. Потерял девчонку из виду тут же, как только она упорхнула в торговый зал. Между рядами сновали десятки таких же, как она: одинаково изящных и миловидных, с аккуратно сложенными стопками вещей в руках.
Жесткий холодный свет неприятно резал глаза, и Чэн опустил взгляд. Опустил было и веки, но в темноте, пусть и не окончательной, в висках застучало сильнее. Чэн со вздохом достал из кармана телефон и разблокировал его.
С экрана на него взглянуло напряженное лицо. Глаза не то испуганные, не то настороженные. Натянутые под футболкой плечи. Цепь, намотанная вокруг шеи.
Звенящий беспокойством комок нервов. Готовность сорваться с места и дать отпор.
Глупый ребенок, подумал Хэ Чэн, глядя в эти встревоженные глаза. Что бы ты делал, бегал вокруг дивана? Заперся бы в ванной или спрятался в кухне под столом? Что ты такой недоверчивый. Я тебя больше не трону. Мы же уже сыграли во взаимную вежливость. И до сих пор, похоже, продолжаем играть. Ну и пусть. Так даже лучше. Ты не создаешь проблем мне, я — тебе. Почти что деловые отношения. В том, что ты оказался там, где оказался, больше даже моей вины, чем твоей. Незачем защищаться, не от меня.
Чэн дважды ткнул в экран. Лицо тут же скакнуло ближе. В нем и правда почти ничего не осталось от ребенка. Так и должно быть, конечно, когда человек учится в каком там классе старшей школы. Старшей же? Кому-то раньше, кому-то позже приходится избавиться от детской округлости лица и добродушной наивности во взгляде. Почему тогда кажется, что все равно слишком рано? Что не так ребенок должен взрослеть. Не по таким вот поводам.
Так, сказал себе Чэн. Мысли знакомые, но не о том человеке. Как-то спаялись в моей голове Тянь и этот пацан, и теперь непонятно, кого я на самом деле жалею.
Он усмехнулся, убрал телефон и отпил еще кофе. Глава филиала у нас теперь, оказывается, главный по жалости. Шутит, жалеет, лечит болезных и учит отстающих. Мир определенно сдвинулся с привычных ориентиров.
Картой, сказал он снова улыбающейся девчонке, поднимаясь с места. Добавил, взвешивая кофе в руке: отличные чашки. Крепкие.
Девчонка молча моргнула и непонимающе усмехнулась. Даже не спрашивай, подумал Чэн, расплачиваясь. Лучше тебе не знать.
Лучше не знать никому.