17
1 октября 2023 г. в 13:00
До базы он добрался на одной из тех неприметных машин, которые теперь менял ежедневно в случайном порядке, почти без пробок. Коротко поприветствовал тех, кто был занят своим делом. Добыл из сейфа телефон погибшего, выпил кофе и дождался, пока стемнеет окончательно и надежно. Выключил свой телефон, отправился к одному из складов Мэй Ци. Встал неподалеку, убедившись, что не попал под камеры. Достал телефон из коробки с глушилкой. Включил. Принялся отсчитывать секунды про себя.
Телефон лежал на сиденье рядом экраном вниз и ничем особенным не выделялся. Телефон как телефон. Если не считать того, кому он принадлежал. Чэн искоса взглянул на него. Еще раз и еще. Подумал: ты это заслужил. От начала и до конца. За то, что ты с ним сделал, и в этот раз, и в тот, когда он был совсем еще ребенком. Ты гниешь на дне канала не просто так. И так и должно быть. Если бы это я нашел его такого, в синяках, с ожогом от цепи, в ссадинах, с израненными кулаками… Чэн взглянул на время на приборной панели, потянулся к телефону и брезгливо выключил его. Спрятал в коробку, сунул ее в бардачок и выехал из переулка с противоположной стороны.
Если бы я нашел его таким и привел его к себе домой, я не стал бы разбираться с тобой в ту же ночь. Я бы не оставил его одного наутро. И вообще до тех пор, пока он бы во мне нуждался. Лечил бы его раны, ставил капельницы, покупал йогурты и мази. Делал бы то, что я и так вообще-то делал. До тех пор, пока не убедился бы, что он в порядке.
И только после этого я бы нашел тебя. И каждого, кто притронулся к нему хоть пальцем. И тех, кто просто наблюдал и ничего не делал, тоже. Я бы выжег все ваши дома дотла. Нашел бы каждого. И каждого убил бы. Собственной рукой. И не остановился бы, пока эта удушающая ярость не иссякла бы внутри меня.
Чэн поймал себя на том, что дышит чаще, чем пульсирует в ушах. Достал одной рукой сигарету из пачки, зажал ее зубами и поджег. Опустил стекло почти до упора. Свернул в первый попавшийся переулок и остановился.
Дождь заливался в приоткрытое окно. Проезжающие мимо машины поднимали брызги из луж.
Куда меня понесло, спросил себя Чэн, включая собственный телефон. О чем я вообще думаю. Дело уже сделано без моего участия — это раз. Я не имею к Гуаньшаю отношения сейчас и тем более не имел тогда — это два.
Чэн покачал челюстью и все-таки додумал: и мне нужно все-таки туда поехать. Это три.
Он взглянул на время. Клининг, конечно, в такое время можно вызвать, и не в такое вызывали. Но зачем. Лучше сначала оценить, что там вообще нужно сделать. Сколько всего привезти. Предупредить его, что там снова будут посторонние. Девчонок он, конечно, так не испугается. Но все равно. Он уже немало времени провел там, взаперти, наедине с собой. А теперь там постоянно кто-то появляется. Если можно сообщить заранее, почему бы нет. И запасы, опять же. Не Лю Хи же посылать оценивать.
Да, сказал себе Чэн с нахлынувшей решимостью, лучше вот сейчас и съездить. Заодно скажу про документы. Когда-нибудь пора же ему о них рассказать. И можно привезти ему поесть. Пусть приготовит себе что-то свежее. Сидит же до сих пор на сублиматах. И консервах.
И есть еще то, о чем я должен рассказать. Теперь для этого самое время.
Чэн открыл знакомый чат. Замер на мгновение на последнем сообщении.
Теперь ты меня не спрашиваешь, в порядке ли я, подумал Чэн с тяжелой горечью. Но сейчас все по-другому.
Сейчас я все равно что бросил тебя. И ты, быть может, злишься. Может быть, теперь я наконец увижу твою взрывоопасность. Или как там говорил мой брат.
Может, ты молчишь именно потому что тебе есть что мне сказать.
Вот и узнаем, подумал Чэн с мрачностью. Пролистнул «Не беспокойтесь о мусоре» с тем же горьким ощущением. Открыл список покупок, снова подумал: как давно это было. Будто в другой жизни. Будто не со мной.
Чэн завел машину, прикинул, как быстрее добраться до круглосуточного супермаркета. Без лишних колебаний нажал на педаль газа.
На покупки и на то, чтобы добраться до убежища, понадобилось чуть больше часа. Опять к ночи приехал, подумал Чэн, заезжая на парковку. Заглушил мотор. Скосил глаза в сторону бардачка.
Оставлять телефон в машине не хотелось: хоть парковка и была защищенной, риск лишиться такого козыря заставлял сомневаться даже в проверенных вещах. Но брать телефон с собой в студию хотелось еще меньше. Принести его с собой… Чэн похлопал ладонью по рулю, поморщился и вышел из машины. Открыл багажник, достал пакет.
Тащить в студию к Гуаньшаню телефон того, по чьей милости он перестал считать себя ребенком — это все равно что плеснуть в него уличной грязи, подумал Чэн, щелкая кнопкой сигнализации. Или все равно что избить его заново. Не буквально, но и этого достаточно. С парковкой все всегда было в порядке. А вот с Гуаньшанем чаще всего наоборот.
В лифте сердце почему-то дернулось, будто это сейчас он должен был войти в убежище, полное вооруженных и, возможно, не совсем уж верных людей. Чэн растер ладонью над ребрами. Выдохнул. Сказал себе: это уже позади. Если это что-то вроде мышечной памяти, то поздновато. И бессмысленно.
Когда дверь в студию открылась, в голове у него снова мелькнула мысль про мышечную память. Или что-то похожее. По телу прокатился страх, от макушки до самых стоп, отскочил от пола и поднялся вверх. Застрял где-то между животом и грудью.
Аккуратно сложенный плед привычно лежал на краю дивана. Кресла были развернуты под углом друг к другу, так же, как они и стояли до вторжения людей А Цю. Студия разве что не блестела чистотой. И была абсолютно пустой.
Чэн обернулся, чтобы проверить кеды. Наткнулся взглядом на пустое место.
Сердце подскочило и заспешило. Чэн быстро заглянул вглубь комнаты, чтобы убедиться, что кровать тоже пуста, развернулся и выскочил в коридор. Позвал дрогнувшим голосом: Гуаньшань!..
Заглянул в пустую кухню, перебарывая подступивший от воспоминаний холод. Обернулся на щелчок двери.
Облегчением окатило с головы до ног. Гуаньшань, держащий в руке намыленный кед, стоял с испуганным лицом у двери в узкую каморку со стиральной машиной. Бегал глазами по лицу Чэна, будто выискивая там очередные страшные новости.
Чэн выдохнул. Проглотил чуть было не вырвавшееся «Ты здесь». Привалился плечом к стене, сказал: потерял тебя. Привет.
Гуаньшань, сжимая кед в руке, быстро пробежался взглядом по всему Чэну целиком, будто проверяя. Кивнул.
Кусок пены соскользнул с носка кеда и влажно шлепнулся на пол. Чэн только сейчас заметил, что не снял обувь. И что держит в руке пакет с продуктами.
Гуаньшань смотрел по-прежнему пристально, так, будто Чэн вот-вот должен был исчезнуть. И было еще что-то у него во взгляде. Что-то слишком острое. Такое, что могло бы предназначаться не Чэну.
Чэн похолодел. Подумал, и сам глядя на Гуаньшаня внимательнее: он знает об отце. Ян Жун рассказал ему. И сейчас он снова спросит меня, может ли он мне доверять.
Гуаньшань на мгновение нахмурился сильнее — и тут же расслабился. Опустил напряженные плечи, спросил: все в порядке?
Чэн почувствовал, как напряжение отпускает и его, быстро и решительно, как анестезия в последние минуты. И как сразу же вслед за этим снова накатывает горькая беспомощность. Не могу я ему сказать это сейчас, подумал Чэн. Он только-только снова остался один, в более-менее привычной обстановке. Только-только перестал ежесекундно находиться в напряжении. Я скажу ему сейчас — и отниму это. Теперь уже до самого конца, пока он будет здесь. Не будет больше этого мгновения, когда он расслабляется. Вместо этого будет только скорбь. И осознание того, что если в ту ночь все сложилось иначе, ничего этого в его жизни не было бы.
Сказать ему, чтобы он снова принялся рычать на Тяня и отказываться говорить с ним? Потому что это уже больше, чем просто изменить привычный ход вещей. Больше, чем то, что мой младший брат уже с ним сделал. Отнять право жить как прежде — это Гуаньшань, по-видимому, еще может кое-как простить. Пусть даже спустя немало времени. Отнять жизнь его отца, пусть не собственной рукой, а только в виде последствия одного решения… Как после этого я смогу отправить его к Тяню, как после такого он вообще сможет просто находиться рядом с ним?
Гуаньшань продолжал смотреть в упор, не моргая и не отводя глаз.
Я не могу, подумал Чэн. Я скажу — и отниму у тебя последнюю возможность простить моего брата. И отправиться к нему с хотя бы видимостью доброй воли. Не по принуждению. Потому что ты все равно здесь не останешься. Здесь у тебя не будет жизни. А там, с ним и с твоей матерью, все еще может быть иначе. Все, что для этого нужно — просто продолжать держать тебя в неведении. Позволять тебе вот так вот расслабляться.
Чэн прочистил горло. Сказал: порядок. Как ты здесь?
Гуаньшань неловко переступил с ноги на ногу. Качнул кедом в воздухе, ответил: вот, решил заняться… пока можно.
Чэн кивнул. Почесал бровь одной рукой. Сказал: я привез продукты. Спасибо, сказал Гуаньшань. Наклонил голову, почесал ухо о плечо, не отрывая от него взгляда.
Чэн опять прочистил горло. Посмотрел в комнату. Сказал: ты здесь все убрал. Не надо было. Сюда обычно клининг приезжает.
Я не знал, сказал Гуаньшань.
В воздухе повисло давящее молчание. Чэн снова пробежался взглядом по идеально чистой комнате. Подумал: он меня не упрекает. Он просто сказал, что не знал. И ни слова, ни звука даже о том, что я мог бы сообщить о клининге. И об остальном. Вообще хоть о чем-то сообщить, а не молчать две недели.
Что я мог бы тебе сказать, подумал Чэн возвращаясь к нему взглядом. Вот что?
— Проходите, — сказал Гуаньшань осторожным полувопросительным тоном. — Я скоро закончу. Минут пятнадцать. Почищу второй и закину вот в стиралку.
Чэн моргнул. Подумал: я уже знаю этот тон. Сейчас ты скажешь, что там льет уже третий день и лучше никуда не ехать. А можно даже поспать до ужина. Ты разбудишь, когда приготовишь.
Чэн открыл рот, чтобы сказать, что он не для этого привез продукты. И закрыл его. С кеда капнуло на пол еще раз.
— Останетесь, — добавил Гуаньшань тем же осторожным тоном еще тише. Помолчал, сказал уже на грани слышимости: — Поужинаете.
Только в этот раз я уже не перепачкан кровью, подумал Чэн, нахмуриваясь. И голова у меня не болит. И режим сна у меня есть, не самый здоровый, конечно, но в общей сложности я высыпаюсь достаточно для существования.
Ты же никогда не просишь для себя. Всегда зачем-то, всегда для кого-то. Что на этот раз? Какая будет мне от этого польза, что ты придумаешь?
Гуаньшань опустил голову, снова склонил ее на бок, приподнял плечо и почесал ухо. Добавил, глядя в пол куда-то мимо Чэна: если у вас нет других дел.
Чэн подождал еще немного. Никакого продолжения не последовало.
Гуаньшань тяжело сглотнул, мелко покивал, сказал: понял. Хорошо. Я тогда закончу. Спасибо за еду.
Скрылся за дверью.
Чэн уставился на пол, на небольшую лужицу с осевшей пеной. Развернулся, прошел вглубь кухни, оставил пакет у холодильника. Вернулся ко входной двери.
И про документы не сказал, подумал он у самого порога. А он меня впервые попросил. Не для меня и не для какой-то пользы. Просто так.
Может, наконец-то для себя.
Чэн закрыл глаза, сжал переносицу пальцами, наклонился и снял обувь. Подошел к кровати со своей стороны, выложил на тумбочку ключи и сигареты, открыл шкаф. Вещи в нем лежали ровными стопками, мятые, но явно чистые. Его собственное домашнее лежало на отдельной полке. Там же лежал и свернутый кольцом ремень.
Чэн отодвинул дверцу дальше. Заглянул в отделение с перекладиной. Пиджак висел там, аккуратно перекинутый через нее, без единой заметной складки.
Рубашки нигде не было видно. Чэн скосил глаза вниз, на знакомый пакет. Из него торчал объемный бок куртки. Чэн пожевал губу, взял с полки домашнее и подвинул дверцу на место.
Когда он вышел из ванной, держа в руках вещи и телефон, Гуаньшань уже стучал чем-то в кухне. Дверь была закрыта до конца. Шумела вытяжка.
Чэн снова открыл шкаф и неторопливо развесил свои вещи рядом с пиджаком. Внутри болтался коктейль из противоречивых ощущений. Оставаться было необязательно, и Чэн это прекрасно понимал. Так же хорошо, как понимал и другое: он действительно хотел остаться.
Только один раз, сказал себе Чэн, вытирая влажную шею ладонью. Наклонился вперед, стряхнул капли с мокрых волос. Больше и не придется. Я скажу ему о документах и о том, что теперь буду заезжать исключительно по делу. А совсем скоро и заезжать больше не придется. Приеду сюда как-нибудь попозже, потом, в пустую уже студию. Заменю диван, как и хотел.
Чэн постоял у постели еще немного. Перевел взгляд с дивана на ее противоположную сторону.
Нельзя было сказать наверняка, как именно он это понял, но он понял: Гуаньшань продолжал спать там, на своей половине. Неизвестно, все ли это время вообще или только сейчас, когда он наконец снова остался здесь один. Но то, что в этой постели спали, было хорошо заметно.
Ладно, сказал себе Чэн, направляясь в каморку с запасами. Ладно. С этим разберемся ближе к ночи. Сначала учет.
Он провел около двадцати минут поочередно во всех трех каморках, а затем перешел в ванную, отмечая в заметках, сколько и чего следует вернуть на полки.
То же самое нужно было сделать и в кухне. Чэн почесал нос, поправил еще влажные волосы и рывком открыл дверь.
Гуаньшань бросил на него торопливый взгляд и тут же отвернулся, будто смотреть на Чэна было запрещено. Застучал ножом по скрипучей подложке для овощей.
Здесь же и в самом деле нет ни единой разделочной доски, подумал Чэн, наблюдая, как блестит металл в руке у Гуаньшаня. Им незачем здесь быть. Здесь не должны были готовить. И не должны были жить. А ты каким-то образом одним своим присутствием, неловким и напряженным, умудрился сделать это место чем-то вроде дома.
Гуаньшань скованно повел плечами, будто услышал мысли Чэна. Дернул одним, чтобы поправить свисающий рукав футболки. Чэн против воли отследил тусклую линию на шее. Она все больше напоминала шрам, а не ожог.
Хорошо, что я оставил телефон внизу, сказал себе Чэн, испытывая острую необходимость занять себя хоть чем-то. Зачем я вообще сюда пришел.
Он подошел к кухонной стойке, поддернул штаны и присел на корточки рядом с местом, где полагалось находиться бару. Полагалось — это потому что там не находилось уже вообще ничего. Чэн кивнул своим мыслям, стараясь не позволить себе отвлечься от них. Тут можно просто затаривать все по новой, что под руку попадется. Можно будет даже поручить Лю Хи этим заняться. Он уже видел, что здесь было раньше, и побывал в процессе изнутри. И уже больше не боится спрашивать, опять же. А значит, риск остаться здесь в нужный момент голодным и без сигарет теперь значительно ниже. Проверить, правда, все равно придется. И обозначить границы допустимых трат. Но если хотя бы это он сможет взять на себя, уже будет лучше. И, может, вот так, по шажочку, ему будет проще вливаться в работу. С мелочей.
Чэн подвинулся чуть правее, запрещая себе поворачиваться и поднимать голову вверх. Стук ножа на секунду прекратился, чтобы тут же возобновиться в ускоренном темпе.
Тише, подумал Чэн, пытаясь сфокусироваться на том, что видит на полке перед собой. Тише. Пальцы себе отрежешь. Тут уже даже Чи не поможет. Да и сюда его не вызовешь на такое.
Если он приедет снова и увидит, как ты смотришь на меня вот этим своим острым взглядом, он вообще перестанет отвечать на мои звонки.
От Гуаньшаня хлестало напряжением во все стороны. Казалось, можно было протянуть руку и почувствовать это напряжение пальцами.
Чэн сжал зубы и велел себе отодвинуться подальше. Все равно не удавалось ничего ни разглядеть, ни запомнить.
Он и в самом деле отодвинулся, закрыл дверцу, поднялся и заглянул уже на другую полку. Кофе, сказал он себе. Пачек восемь самое меньшее. Десять блоков сигарет. Упаковка зажигалок — это как минимум, а лучше сразу пару.
— Я скоро закончу, — внезапно сказал Гуаньшань натянутым голосом. Рядом шумела вытяжка, очень близко, прямо над его головой, и Чэну показалось, что в этом шуме потерялась часть чего-то важного. — Потерпите. Пожалуйста. Минут сорок еще. Я постараюсь быстрее.
Чэн повернул к нему голову. Сказал, старательно удерживая голос ровным:
— Я потерплю. Я просто подсчитываю, сколько и чего нужно докупить. Сейчас в запасах почти ничего не осталось. Нужно все вернуть на место. Так здесь все работает. Чтобы все было готово к следующему разу.
Гуаньшань пристыженно опустил глаза. Сказал негромко: я понял. Я сейчас.
Он положил нож рядом с мойкой, быстро сполоснул руки, вытер их о небольшое полотенце и достал из кармана телефон. Покопался в нем, протянул Чэну. Сказал: вот. Я записывал. Как вы и говорили.
Чэн с недоумением уставился на экран. Пробежался глазами по списку. От неприятной догадки сжалось все внутри.
— Что это? — спросил он, плохо контролируя свой голос.
— Список, — сказал Гуаньшань, глядя в сторону. Уточнил, вскидывая глаза всего на секунду: — Того, что я здесь трачу. Пока тут были все, я вел приблизительно. Тяжело было конкретно мои траты подсчитать.
Чэн смотрел на него, не зная, что сказать. Слова мешались, наскакивая друг на друга, толкались и разбегались в стороны. Он открыл рот, но в голове было пусто.
Зато за ребрами драло.
— Я не за этим… — Чэн мучительно-медленно выдохнул. Старался игнорировать это жгучее желание вырвать телефон из рук и бросить его в стену. — Я сказал тебе вести список расходов не затем, чтобы потом с тебя спросить. Это не в долг тебе. Ни то, чем ты обедал, ни эти вещи, ничего. Это чтобы пополнять запасы. Ты не взаймы здесь, Гуаньшань, ты здесь не по своей… — Чэн споткнулся на полуслове и замер от очередной догадки.
Гуаньшань смотрел на него тем же острым, неспокойным взглядом. Хмурился. Сжимал губы так, что они белели.
— Ты поэтому ел всего один раз в день? — спросил Чэн, не особенно уже заботясь о том, что голос у него дрожит.
Гуаньшань напряженно поднял плечи. Медленно, будто сопротивляясь сам себе, покачал головой.
Чэн шумно выдохнул. Накрыл рот рукой, туго поскреб ладонью по пробившейся щетине. Грудную клетку, и живот, и руки, и все, чем Чэн был и чем чувствовал, раздирало от неуместной и бесстыдной жалости. Гуаньшаня хотелось прижать к себе прямо сейчас. Хотя бы на секунду. Просто чтобы он больше не боялся и не думал, что все вокруг такие, как сын Шэ Ронга.
Каким был сын Шэ Ронга. И каким уже не будет. Никаким больше не будет. И хорошо. И спасибо Тяню за это.
Что-то зашипело на сковороде, и Гуаньшань, опомнившись, вернулся к стойке. Плеснул из полупустой бутылки еще масла, помешал мясо, снова взялся за нож.
Руки у него дрожали.
Чэн схватил со стойки пепельницу, рванул раздвижную дверь в сторону и вышел в комнату. Достал из пачки сигарету, дернул занавеску в сторону, распахнул окно. Прикурил, зажимая фильтр зубами. Кончик сигареты прыгал вверх и вниз, и поджечь ее удалось только с третьего раза.
Он все это время жил здесь, думая, что рано или поздно я предъявлю ему счет, подумал Чэн, делая одну за другой две глубокие затяжки. За еду, за документы, за эту чертову одежду, которой он у меня не просил. За капельницы. За шприцы. Может, даже и за то, что я позволил ему спать, не упираясь лбом в кухонный стол, а взял его с собой в кровать. Туда, где не должно было быть вообще никого.
И все равно благодарил меня. И Тяню говорил о благодарности. О том, что я отношусь к нему по-человечески. По-человечески — это когда насильно пичкаешь консервами, за которые потом с него же и спросишь?
Чэн прикончил первую сигарету и тут же закурил вторую. Жалость перемешивалась пополам со злостью, и эта ядовитая смесь беспощадно выжигала внутренности.
Возвращаться в кухню не хотелось, и Чэн не вернулся: он сел в одно из кресел, вытянул ноги и попытался успокоиться. Принялся составлять список наобум, даже приблизительно не прикидывая, сколько на самом деле нужно докупить в запас. То и дело ловил себя на ненужных мыслях. Возвращался к списку.
Звонить боссу было уже поздно, и Чэн написал ему короткое сообщение с отчетом об отработанном маршруте. Подумал: остальное завтра. И отчет, и дальнейшие планы. И очередной кивок в сторону вопроса Лю Хи.
Гуаньшань вышел из кухни почти через час. Сказал отстраненно: все готово.
Чэн поднялся из кресла и прошел в кухню мимо него. Старался дышать спокойнее и удерживать ровное лицо.
Они поужинали в полной тишине, глядя каждый в свою тарелку. Чэн только однажды открыл рот, чтобы сказать, что документы оказались готовы раньше срока. И так и не сказал.
Мясо было по-прежнему вкусным, таким, какое получалось только у Гуаньшаня. Но в этот вечер желудок будто встал под самым кадыком, и Чэн прикончил свою порцию через силу. Говорить хотелось больше, чем есть. Но сказать было по большому счету нечего.
Гуаньшань не облегчал задачу. Он как-то неестественно съежился, как сжатая пружина, и Чэн впервые подумал: ясно теперь, почему Тянь называет тебя взрывоопасным. И правда наконец узнал. Только не из-за того, что предполагал.
Неужели с Тянем ты такой все время? Неужели вот такой ты настоящий?
Чэн привычно подобрал остатки соуса последним кусочком мяса. Прожевал, отложил палочки в сторону. Запил теплой водой из кофейной чашки.
Гуаньшань, помедлив, вскинул глаза и тут же их отвел. Спросил, глядя в центр стола: добавки?
Чэн покачал головой. Сказал: спасибо. Было очень вкусно.
Гуаньшань протянул руку, чтобы забрать тарелку. Чэн схватил рукой тарелку с другой стороны.
Гуаньшань бросил взгляд в лицо Чэну. И будто зацепился. Глаза у него потемнели.
— Ты мне ничего не должен, — тихо сказал Чэн, не выпуская край тарелки из пальцев. — Ты это знаешь?
Гуаньшань моргнул. Сказал, снова утыкаясь взглядом в поверхность стола: спасибо.
— Этого тоже, — добавил Чэн с настойчивостью. — Незачем постоянно благодарить меня. Ты не обязан.
Гуаньшань пошевелил губами, будто хотел что-то сказать, но сдерживал себя. Чэн подождал. Потянул тарелку на себя, пока она не выскользнула из пальцев Гуаньшаня. Поставил ее рядом с собой почти на самый край стола.
— Я хочу, — наконец выдавил Гуаньшань. — Вы обо мне заботитесь. Я не дурак. Я понимаю, что вы могли меня вышвырнуть, потому что я вам тут обуза, а не носиться с моими проблемами. И с болезнями, и с едой, и где мне спать.
Он помолчал. Потер друг о друга пальцы, которыми держал тарелку. Костяшки у него побелели. Все зажило, подумал Чэн мимоходом, облизывая пересохшие губы. И так все и должно быть. И так и будет. У тебя все должно становиться только лучше. Хватит с тебя худшего. На всю жизнь вперед уже запасся.
— Я знаю, это вроде как одолжение, — продолжил Гуаньшань с видимым усилием. — Не мне, а братское. Но все равно. Вы делаете больше, чем могли бы. Я… это вижу. За такое можно и сказать разок спасибо. Раз больше ничего другого я не могу сделать.
Ты можешь, подумал Чэн под частый стук сердца. Ты уже сделал несколько раз. И сейчас продолжаешь делать. В этом-то и проблема.
— Я сказал тебе то, что сказал, тогда, вначале, только потому, что мой брат обрисовал тебя совершенно другим человеком, — сказал Чэн, зачем-то поправляя тарелку. — Я ждал от тебя истерик и проблем.
Гуаньшань понимающе кивнул. Сказал, дергая головой, будто отгоняя воспоминание:
— Я бы не стал. И ситуация, и… не стал бы, в общем.
— Я тебя напугал, — констатировал Чэн с тенью сожаления.
Гуаньшань решительно помотал головой.
— Я сам себя напугал. Накрутил. Я ничего не понял, я спал, меня схватили, потащили куда-то среди ночи. Я вообще думал, это от Змея. От Шэ Ли, — исправился он, на секунду нахмурившись сильнее. — А приехали вы. И у вас лицо такое было, как будто мне все-таки… ну, не поздоровится. И просто. Я тогда думал, вы другой. Но вы…
Он поднял взгляд и посмотрел Чэну прямо в глаза, перепрыгивая из одного зрачка в другой. Чэн почувствовал, как под этим взглядом что-то внутри медленно скручивается в холодный узел и переворачивается вверх ногами.
— Вы внимательный, — сказал Гуаньшань дрогнувшим голосом. — И беспокоитесь. Всегда. Хоть и не должны.
Он помолчал, пошарил еще взглядом по лицу Чэна. В ушах шумела кровь. Чэн сухо сглотнул. Снова облизал губы.
— С вами спокойно. Не знаю, надежно. Безопасно. — Он подался вперед, навис над столом, сцепил пальцы в замок и сказал с пронзительной искренностью, заглядывая Чэну прямо в глаза: — Спасибо. Хэ Чэн.
Что-то резануло поперек груди — то ли имя, то ли тон, которым оно было сказано. Ледяной узел внутри перевернулся и застыл, неприятно подпирая легкие. Чэн обнаружил, что дышит быстро и неглубоко.
Он сухо сглотнул, набрал в легкие побольше воздуха и хрипло ответил, сдерживая дрожь в голосе:
— Я рад. Гуаньшань.
Они посмотрели друг на друга еще секунду. В звенящей тишине было слышно только шумное дыхание Гуаньшаня. Чэн проследил, как у него приподнимаются на вдохе плечи. Сердце колотилось почти под самой челюстью, отбивая ее жесткими ударами.
Чэн поднялся, сгреб со стола обе тарелки и две чашки сразу. Встал около раковины. За спиной послышался длинный дрожащий выдох.
Чэн опустил взгляд на свои руки. Они крупно тряслись в такт сердцебиению.
Он открыл воду и принялся намыливать тарелки. Гуаньшань, держась на приличном расстоянии, взял со стойки один стакан. Помялся. Потянулся к шкафу за вторым.
Половину тела будто обожгло. Чэн, стряхнув пену с рук, отступил на шаг назад, чтобы не мешать Гуаньшаню дотянуться. И чтобы не соприкасаться с ним.
Гуаньшань, не оборачиваясь, наполнил водой оба стакана и вышел из кухни. Чэн вымыл тарелки как можно медленнее. Сполоснул чашки. Подержал руки под струей воды, потер ладони друг о друга, пока кожа не начала скрипеть. Закрыл кран. Оперся на край раковины. Повернул голову в сторону комнаты.
Сигареты остались на тумбочке у кровати. В ящиках и на полках было пусто, и продлить паузу еще на пару сигарет, не появляясь перед ним, не удалось.
Чэн сжал зубы, решительно выдохнул и вышел в комнату. Она была пуста. Из ванной доносились звуки льющейся воды.
Один из стаканов стоял на полу у дивана.
Чэн посмотрел на него, ощущая одновременно и облегчение, и разочарование. Взял с тумбочки сигареты и зажигалку, подхватил свободной рукой пепельницу и вернулся в кухню. Задвинул дверь. Включил вытяжку.
В голове вместо полноценных мыслей кружились странные обрывки слов, но большую часть сознания занимал этот короткий разговор за столом. Слова Гуаньшаня прокручивались раз за разом, как на повторе. По телу попеременно прокатывались волны жара и холода. Чэн выкурил две сигареты подряд, уговаривая себя прекратить об этом думать. И не смог.
Он выключил вытяжку, подвинул пепельницу вместе с сигаретами и зажигалкой подальше от края столешницы и погасил в кухне свет. Задвинул дверь, чтобы не пялиться в черный провал перед сном.
Гуаньшань уже лежал на диване. Напряженное плечо в чужой футболке торчало из-под пледа.
Чэн быстро почистил зубы, глядя на посветлевшие кеды, подвешенные на змеевике на шнурках. Щеток снова осталось всего две. Как и полотенец. Так, будто никого чужого здесь и не было. А всегда были только они двое.
Чэн обреченно закрыл глаза. Погасил свет и в ванной. Прошел по коридору, сделал то же самое и в комнате. Пробрался к кровати, подсвечивая себе дорогу телефоном.
За закрытым уже окном по-прежнему шумел дождь. Чэн забрался под одеяло, положил телефон на тумбочку рядом с ключами и закрыл глаза, отчаянно надеясь уснуть как можно скорее. Но сделать этого, конечно, не удалось.
Слова Гуаньшаня прокручивались в голове снова и снова. Слова, голос, то, с каким лицом он это говорил. Его глаза. То, как он навис половиной тела над столом. Пытаясь то ли достучаться, то ли… Чэн перевернулся с боку на бок, сдерживая вздох. Сердце продолжало отбивать тревожный ритм, будто прямо сейчас, лежа в знакомой постели, Чэн находился в опасности — если не в смертельной, то хотя бы близкой к этому.
Не должен ты говорить этого мне, подумал Чэн, сжимая веки плотнее. А я не должен хотеть это услышать. Эти слова должны звучать в других разговорах, не со мной, не здесь, не после этого всего. И у тебя есть все шансы сказать все это правильному человеку. А не мне. Сказать, почувствовать, поверить в это. Разделить и развить. И так все и должно случиться. И мне в этом нет места.
Я могу сколько угодно искать оправдания своим поступкам, сказал себе Чэн, снова переворачиваясь под одеялом. Убеждать себя в том, зачем я раз за разом приезжаю сюда и остаюсь, хоть и не должен.
Долг есть долг. Его я выполнял, когда предупреждал тебя об условиях проживания здесь. И когда убедился в том, что твои раны не станут причиной смерти, а характер — причиной голодовки. Долг закончился на этом. А то, что началось дальше, к долгу имело уже только косвенное отношение. Или не имело вовсе. Потому что делать остальное мне хотелось. И это-то как раз и было самым страшным.
Я прекрасно знаю, что это такое, подумал Чэн, пока в груди скреблось горячее и острое. И я знаю, как это случилось. Как знаю, что случаться этого не должно было.
Чэн поднялся на руках. Сделал несколько беззвучных глотков воды. Неслышно поставил стакан на тумбочку, старательно удерживая себя от того, чтобы бросить взгляд в сторону дивана. Снова устроился на боку, закрыл глаза. Глубоко вдохнул, помедлил, осторожно выдохнул.
Таким, как я, нельзя позволять себе подобных слабостей. Все это знают, все живут именно так. Никто из людей вроде меня не приходит в теплый светлый дом, по которому разгуливают беззаботные младенцы, счастливые жены и собаки в именных ошейниках. Те, кто поумнее, не рисуют мишень у себя над сердцем. Те, кто думает, будто смогут уберечь то, что им дорого, рано или поздно подвешивают трупы за ноги в порту. Дорогое обязательно отнимут. Исключений нет. Как нет и выбора.
Альтернатива есть только одна. Не позволять подобному случаться.
Чэн сглотнул снова пересохшим горлом. Потянулся за стаканом. Осушил его до дна. Застыл в кровати полусидя, держа пустой стакан в руке.
Гуаньшань сидел на краю дивана. В глубоком полумраке было видно только его очертания, но взгляд Чэн почувствовал на себе безошибочно.
Горло перехватило с новой силой. И стало еще хуже, когда Гуаньшань, дернув головой, встал с дивана и приблизился к кровати в пару шагов.
Чэн напряженно всматривался в темноту, пытаясь различить его лицо, но сделать этого не удалось. Гуаньшань протянул руку, чтобы забрать пустой стакан. Чэн, чувствуя, как сердце опять подскакивает к кадыку, позволил это сделать.
В темноте студии Гуаньшань ориентировался явно лучше Чэна: он направился в кухню, ничем не освещая себе путь и ни разу не наткнувшись ни на кресло, ни на угол дивана. На несколько секунд в кухне зашумела вода, и Гуаньшань вернулся обратно тем же путем, точно так же безошибочно и тихо. Поставил стакан на тумбочку. Постоял немного молча.
И так же молча обошел постель, чтобы забраться в нее со своей стороны.
Чэн медленно повернулся к нему. Пульс отдавался во всем теле сразу.
Гуаньшань, все так же не говоря ни слова, устроился на боку. Лица по-прежнему не было видно в темноте.
Чэн отпил из стакана еще немного, больше для того, чтобы дать себе время на раздумья. Но в голове не было ни единой мысли. Теперь там не прокручивались даже фразы, сказанные во время ужина. Только гулко отдавались удары обезумевшего сердца.
Грудная клетка тряслась так, что вместе с ней дрожало одеяло, когда Чэн забрался под него и отвернулся лицом к шкафу. Он хватал воздух ртом, стараясь не издавать шума. Выдыхал прерывисто, как Лю Хи, которому мешали слезы.
То, что собирался сделать Гуаньшань, было ясно, как белый день. И сейчас, после этого вечера и этого разговора, после почти трех недель молчания и мучительного ожидания, Чэн не смог бы даже притвориться, что не хочет, чтобы это повторилось.
Гуаньшань выждал еще пару чудовищно долгих секунд и наконец зашуршал простынями. Придвинулся почти вплотную.
Чэн зажмурился в болезненном предвкушении.
Гуаньшань прижался к футболке между лопатками. Потерся о нее лбом почти сразу же, горячо выдохнул в спину. Чэн вздрогнул. Сердце трудно толкнулось о ребра и замерло.
Воздух отказывался задерживаться в легких дольше, чем на секунду. Голова кружилась, и несмотря на то, что Чэн распахнул глаза, он все равно не видел перед собой ничего, кроме бездонного мрака.
Я не должен тебе этого позволять, подумал Чэн, откидывая голову назад, словно пытаясь дотянуться до Гуаньшаня затылком. И себе тоже не должен. И это следует прекратить сейчас же. И никогда не повторять такого больше, и никогда не вспоминать, и делать вид при следующих встречах, будто ничего подобного и не происходило.
Гуаньшань снова шумно выдохнул Чэну пониже лопаток. Волна жара покатилась вниз, по спине, к ногам, к кончикам пальцев. Чэн облизал сухие губы. Дернул кадыком с бесполезным усилием.
Гуаньшань, с дрожью прочистив горло, просунул руку Чэну под рукой. Прижал грудную клетку ладонью.
Ладонь у него тряслась сильнее, чем у Чэна. И сильнее даже, чем отбивался ошалевший пульс.
Чэн прикусил губу. Натужно поднял руку, завел ее себе за спину. Тяжело опустил на горячий бок уже знакомым жестом. Собственная ладонь подпрыгивала точно так же, как у Гуаньшаня.
Внутри все тоже прыгало и тряслось. Делать того, что он делал прямо сейчас, было не просто нельзя: это было непозволительно, и Чэн отлично это понимал. Нужно было отстраниться, встать, уйти, уехать, не оказываться здесь ни в этот вечер, ни в любой другой. Не велеть быть вежливым. Не позволять брату отселяться в студию дяди.
Сейчас, подумал Чэн. Сейчас. Еще секунду. Это крохи, крохи, я не возьму больше и никогда не попрошу еще. Но вот так, с тобою за спиной, я как будто начинаю жить.
За ребрами вдруг что-то будто выплеснулось через край, и Чэн рывком подвинул Гуаньшаня ближе, прижал, припечатал ладонью поперек спины. Горячее дыхание стало обжигать еще сильнее, будто кожа вдруг вывернулась наизнанку всеми нервами.
Я ворую это у тебя, подумал Чэн внезапно, выдыхая раскаленный воздух сухим ртом. Потому что это мне не принадлежит и принадлежать не может. И это даже не самое плохое. Хотя и этого уже достаточно, чтобы считаться вором.
Я ворую, потому что здесь должен быть мой брат. Я нашел такой хороший повод злиться на него и делать вид, будто его не существует. А пока его не существует, можно не оправдываться перед ним за то, что я перешел все разумные и допустимые границы. А это значит, можно продолжать делать то, чего делать нельзя. Это так удобно — злиться на него сейчас и продолжать заботиться о человеке, за которым я был должен просто проследить.
Вместо этого я уже давно забочусь не об этом человеке. А о том, о ком хочу заботиться сам, без обязанностей и подсказок.
Это я — тот самый человек, которого следовало бы подвесить за ноги со связанными за спиной руками. Я ворую то, что адресовано не мне. И продолжаю делать это прямо сейчас. И если я не остановлюсь, я потеряю не только свое имя и право называться братом. В конце концов я потеряю и то, что сам украл.
Людям вроде меня нельзя рисовать мишень над сердцем. Проще уже сразу перерезать себе шею на одной из площадей. Потому что когда у тебя над сердцем есть мишень, не нужен даже тот, кто тебя зафиксирует. Достаточно того, кто сможет в нее попасть.
Тех, кто сможет и захочет сделать это в этом городе, вдвое больше тех, кому это не нужно.
Да о чем я вообще думаю, спросил себя Чэн, задыхаясь. Рука Гуаньшаня, крепко прижатая к груди, ощущалась остро, как раскаленное клеймо. Мой брат убил за тебя. Тянь, ребенок, выросший у меня на руках. Мой ребенок. Вместо тех, которых у меня никогда не будет. Он тебя выбрал и поставил на кон все. Пустил всю жизнь наперекосяк. И твою, и свою в том числе. Он отдал бы все за то, что достается мне почти случайно. Почти что против моей воли.
Но только почти.
Я не могу добить его вот этим. И никогда не смог бы.
Он не простит меня и за все то, что уже было, если узнает об этом. Но это, то, что происходит сейчас, — это уже край. Дальше уже нельзя. И сюда добираться тоже не следовало.
Чэн беспомощно погладил выступающий позвонок дрожащим большим пальцем. Гуаньшань в ответ потерся лбом и носом.
Чэн медленно и трудно, будто выпутываясь из паутины, выскользнул из-под его ладони и подтянулся на руках.
Гуаньшань, приподнявшись на локте, настороженно замер в темноте.
Чэн повернулся к нему.
— Оставайся здесь, — сказал он тихо под оглушающий грохот сердца. — Если хочешь.
— Я хочу, — быстро и решительно ответил Гуаньшань.
Чэн кивнул. Потянулся к нему рукой, чтобы коснуться волос. Остановился на полпути.
Гуаньшань громко сглотнул. Торопливо прочистил горло.
Чэн, чувствуя себя бессильным и беспомощным, медленно поднялся и взял с тумбочки телефон.
Гуаньшань застыл, все так же приподнявшись на локте.
Чэн постоял у края кровати еще секунду. Развернулся. Направился к дивану. Лег.
Гуаньшань не шевелился около минуты. Ложись уже, думал Чэн, вглядывась в его очертания сквозь сумрак комнаты. Пожалуйста. Разозлись, отвернись, усни. Прости меня, я не могу, я не стану, хоть и хочу этого больше чего бы то ни было. Я не могу и ты не можешь тоже. Я не знаю, сколько здесь ко мне, а сколько — только в качестве замены. И потому, что больше у тебя никого и не осталось. По крайней мере сейчас. Я не знаю, как мы с тобой сможем это пережить потом, наутро, когда станет светло и придет время позвонить моему брату.
И я не знаю, как смогу отпустить тебя туда. Потому что как оставить тебя здесь, я тоже не знаю. Я не знаю ничего, кроме единственного: то, что я делаю сейчас, хотя бы не сделает хуже, чем есть. Поэтому пожалуйста, усни. Или хотя бы просто отомри.
Гуаньшань зашевелился спустя целую вечность. Перекатился на свою сторону, зло взбил подушку, плюхнулся на нее и дернул одеяло на себя. Вот так, подумал Чэн, прижимая сжатый кулак к ноющему сердцу. Вот так. Я и так украл у вас обоих слишком многое. Так будет лучше. Засыпай.
Гуаньшань шумно выдохнул. Резко и с натугой кашлянул, как тогда, когда на горле у него еще красовался свежий ожог.
Чэн бесшумно разжал кулак и прижал его туда, где еще теплели очертания трясущейся ладони. Медленно выдохнул ртом. Закрыл глаза.
Гуаньшань уснул примерно через час. Чэн, не издавая ни звука, встал с дивана, сунул в карман штанов телефон и подошел к кровати. Неслышно взял с тумбочки ключи, осторожно направился к двери. Подхватил обувь и прижал ее к боку локтем, не особенно заботясь о футболке. Приложил палец к панели на замке и вышел, не оборачиваясь, как был — в ночном и босиком.