Огненные колеса или черти тоже боятся высоты

      Я слышала раздражающее пиканье. Снова и снова я пыталась не замечать его, но чем больше я старалась сконцентрироваться на ускользающем сне, тем резвее он начинал извиваться скользким угрем в моих руках. В конце концов, окончательно развеявшись туманной дымкой, сон растаял, и я медленно подняла тяжелые веки.       Я уставилась на натяжной потолок, лампы дневного света были выключены, но естественный свет болезненно резал глаза. У уха раздавалось разбудившее меня пиканье, и я слегка повернула голову. Импульсом пронеслась боль по шейным позвонкам, и я поморщилась, принимая это обжигающее чувство. С презрением я посмотрела на аппарат, следящий за моим ритмом сердца, на экране которого непрерывно рисовалась зеленая синусоида. Я опустила глаза ниже – согнутая в локте левая рука покоилась на моей груди в белоснежном гипсе.       Выдохнув через нос, я вернулась к потолку и проследила взглядом до окна. Светло-желтые занавески были распахнуты, и было видно голубое, чистое небо. Солнечные лучи освещали светлую палату и белую дверь, на противоположной стене плясал солнечный зайчик, отбрасываемый от лежавшего на подоконнике телефона.       С физической и моральной болью мне вспомнилось все до мельчайших подробностей: весь мой кратковременный полет с колеса до сцены. Неописуемым ужасом в моей голове мелькнула резкая мысль, что меня парализовало после падения. Сглотнув, я попробовала шевельнуть пальцами ног. Не сразу, но они поддались: кожу защекотала легкая ткань простыни. С облегчением я выдохнула – не хватало еще стать инвалидом после своего дебюта. По моему телу пробежала дрожь пережитого ужаса, болезненно запульсировало в затылке. Непроизвольно у меня дернулись пальцы правой руки, и я ощутила, как они чего-то коснулись.       Медленно я повернула голову и зашипела от вспыхнувшей боли в шейных позвонках. Я проскользила взглядом по своей руке, которая была повернута ладонью вверх, заметила введенный в вену катетер и резиновую трубку капельницы, через которую медленно капало очередное лекарство. Поверх моей ладони покоилась чья-то рука, и с заторможенностью от препаратов я заметила мирно сопящего Джимми. Он стоял на коленях у моей кровати, сложив голову себе на предплечье, и держал меня за руку. Слезы встали у меня в горле, скулы свело нестерпимой судорогой, и я тихо позвала:       – Джимми…       Глаза под веками мужчины хаотично двигались, и я улыбнулась сквозь слезы, гадая, что же ему снилось. У меня снова самопроизвольно дернулись пальцы под его ладонью, и Джимми нахмурился во сне. Его веки на мгновение приподнялись, медленно сомкнулись, и с заметным усилием глаза акробата распахнулись.       – Привет.       Прошептала я, когда мужчина сфокусировал свой взгляд на мне. Он с горечью улыбнулся и повернул голову так, что мне не стало видно его лица. Медленно Джимми распрямился, его позвонки в пикающей тишине палаты сухо захрустели. Я сглотнула проступающие слезы в горле и поинтересовалась с целью лишь бы что-нибудь сказать.       – Сколько дней я уже здесь валяюсь?       Джимми заметно напрягся и, все так же, не поднимая на меня глаз, ответил:       – Ты пробыла в коме два месяца.       На моих глазах все же проступили слезы, и я облизнула внезапно пересохшие губы перед тем, как спросить.       – Что со мной?       Мужчина взглянул на меня, и я готова была услышать самую страшную правду, которая только может существовать в этой вселенной. Он нежно взял меня за руку, и по моей щеке скатилась горячая слеза.       – Сотрясение и перелом руки, как видишь.       – И все?.. – с хрипотцой выдала я, ожидая, что список будет значительно длиннее.       – И все.       Отозвался Джимми, стирая пальцами мокрый ручеек на моей щеке, и с болью улыбнулся. И, кажется, я его поняла – список может пополниться, смотря еще как кома отразится на мне. Дверь в палату отворилась, и вошла женщина в белом халате и маске на лице. Она что-то быстро и воодушевленно проговорила мне и подошла к штативу, на держателе которого верх донышком стояли две стеклянные бутылки. Джимми поднялся на ноги и отошел к подножью моей кровати, я проводила его испуганными глазами, думая, что он сейчас уйдет. Медсестра отсоединила одну из игл капельницы от опустевшего пузырька и вынула из кармана халата полную бутылочку с прозрачной жидкостью. Непрерывно тараторя, она перевернула пузырек, поставила его на штатив и воткнула иглу капельницы. Проверив оборудование, женщина открыла поддон шкафчика, который, как оказалось, стоял за штативом, и взяла из него запечатанный шприц с крохотной ампулой. Колдуя с лекарствами, она продолжала говорить так быстро, что у меня голова готова была расколоться надвое. Постучав по шприцу пальцами, чтобы вышли последние пузырьки воздуха, медсестра повернулась ко мне. Я в наслаждении выдохнула от наступившей тишины и безмолвно взглянула на женщину. Она снова быстро затараторила, но на этот раз недолго, и мы обоюдно уставились друг на друга.       На этот раз вмешался Джимми, говоря так же быстро мягкими слогами. Я скривила физиономию – испанский язык начинал меня преследовать. Медленно я пришла к умозаключению, основанному на туманных воспоминаниях, что я все еще в Южной Америке, куда мы отправились на гастроли. Перебросившись еще парой фраз, медсестра и акробат замолчали. Я снисходительно улыбнулась мужчине.       – Перевод, пожалуйста.       Джимми нервно улыбнулся и потупил глаза.       – Тебе укол поставить надо.       – О, серьезно? А я думала, это для тебя.       Съязвила я не со зла и, готовая уже была перевернуться, как поняла, что что-то не так. За секунду Джимми понял, о чем я подумала, и быстро уточнил, показывая на свое предплечье.       – В руку.       Затем он пробормотал по-испански, и медсестра кивнула головой, подойдя ко мне ближе. Мне поставили укол, такой же острый, болезненный и неприятный, как и в России. По сути не важно, где ты находишься, в какой стране, уколы одинаково болезненные. Обработав мне руку спиртом, женщина сказала мне несколько слов не местном языке и покинула палату. Я угрюмо уставилась на акробата.       – Она ведь что-то еще говорила. Почему ты мне не сказал?       Джимми замялся, раскрыл губы, словно хотел что-то сказать, но слова встали поперек его горла, и он выдохнул, захлопнув рот и мотнув головой.       – Ну, говори уже.       Надавила я, и мужчина бегло осмотрел палату, должно быть, в надежде найти какое-нибудь спасение. В конце концов, он глубоко вздохнул.       – Она говорила, что… – неуверенно начал он, боясь посмотреть мне в глаза. – В новостях рассказывали о тебе. Журналисты уже два месяца пытаются прорваться для эксклюзивных снимков.       – Да… Мой дебют вызвал фурор…       Джимми взъерошил свои и без того торчащие в разные стороны волосы и украдкой посмотрел на меня.       – Я…       – Как там остальные? – поинтересовалась я, пытаясь отвлечься от пожирающих мое эго мыслей. Мужчина повел плечом и потупил глаза.       – Уехали. В Чили.       – Почему тогда ты остался?       Джимми опять пожал плечами.       – Должно быть, потому, что наш номер приостановили. Рональд уехал домой.       Я кивнула и отвела глаза, чувствуя, как комок слез возвратился, распирая горло. Тихо и словно оправдываясь, Джимми добавил.       – Я… Мне надо идти… Извини.       Я резко подняла на него глаза, понимая, что веду себя как капризный ребенок, выпрашивая новую игрушку в магазине, и прошептала.       – Не уходи… Пожалуйста…       Джимми подошел ко мне и взял меня за руку. Во мне все содрогнулось, когда я ощутила его теплые пальцы. Я стойко держала слезы в себе, готовые пролиться в любую секунду, и сомкнула свои пальцы, желая запомнить этот момент не только в памяти, но и тактильно.       – Мне страшно. Не… Не оставляй меня здесь одну.       – Я вернусь… Алекс, я вернусь. Мне надо билеты выкупить…       – Домой поедешь? – спросила я, шмыгнув носом, и мужчина кивнул.       Больше не имея возможности держаться, я отпустила ставшие в глазах слезы.       – Я могла бы догадаться… Прости, я такая эгоистка.       – Я улетаю завтра, но вернется Рональд. Ты не будешь одна.       – У нас с Рональдом взаимное непонимание: я не понимаю по-испански, он – частично по-английски.       Джимми улыбнулся и задумчиво посмотрел на свои наручные часы. Я с горечью выдавила улыбку в ответ и ощутила легкий холодок, когда пальцы мужчины выскользнули из моих. Понимая, что не имею на это никакого права, я тихо попросила, отчего немедленно густо покраснела.       – Поцелуй меня... Пожалуйста.       Акробат на мгновение опешил и сам смутился. Он подошел к изголовью моей кровати и наклонился ко мне. Честно говоря, я подумала, что меня ожидает «контрольный в лобик» или «дружеский чмок в щеку», но неожиданно для меня моих губ коснулись мужские губы, его пальцы переплелись с моими. Я всхлипнула от нахлынувших слез.       Джимми поцеловал меня один раз, слегка прижав мою нижнюю губу между своими.       Второй раз – мои скулы свело судорогой. В ответ я сомкнула пальцы, когда рука акробата крепче сжала мою кисть.       Третий и четвертый поцелуй – я распахнула полные слез глаза, увидела его опущенные веки и сразу же закрыла свои.       Пятый и шестой – в наших поцелуях не было и намека на страсть, пошлость или прелюдию, только чувственность и нежность, с которой меня никогда раньше не целовали.       Губы Джимми в седьмой раз притянули к себе мои, и он скользнул по моей щеке вниз. Я ощутила его горячее дыхание на своей шее и с трудом втянула воздух. Мне захотелось его обнять, но, вспомнив, что я не могу пошевелить ни одной рукой, я мысленно ругнулась, чувствуя, как слезы полились по щекам интенсивнее.       Распахнув глаза, я сглотнула накопившуюся влагу и с ужасным акцентом прошептала:       – Te amo… – Джимми шевельнулся и оказался ко мне лицом к лицу. Смотря в его карие глаза, я с трудом выдавила, давая понять, что ему здесь не зачем более торчать. – Иди… Джимми выпрямился и, дождавшись, когда я смягчу хватку пальцами, освободил свою руку. Он кивнул, пятясь назад, и спустя мгновение я осталась в больничной палате в одиночестве.