Змеиная колыбель

Я отпустил пораньше свою ученицу Анко Митараши, чтобы побыть в одиночестве. Когда спустя годы я думал о том, зачем вообще взялся за её обучение, я, пожалуй, не мог найти одного единственно правильного ответа. Не желание проводить над ней опыты — как потом поговаривали в Конохе с лёгкой руки Третьего Хокаге — было тому причиной, вовсе нет. Однако не стану скрывать, что мотивы мои были далеки от человеколюбивых. Мне нравилось быть сенсеем; нравилось откровенно, я получал от этого удовольствие. Не сказать, чтобы Анко отличалась какими-то особыми способностями (действительно способный ученик появился у меня немного позже, и я смог ощутить разницу), но за время обучения мы с ней продвинулись довольно далеко. Более того, Анко не просто не шарахалась от меня, как от прокажённого (хотя даже и это было нетипично по меркам Конохи), нет. Она меня боготворила. И, сказать честно, это нравилось мне не меньше, чем быть сенсеем. У неё был довольно громкий голос, и я едва не повредился умом, пытаясь научить её разговаривать тише. Резких звуков я, как и было в детстве, по-прежнему не выносил. Время от времени она начинала говорить какие-то глупости. Однажды она дошла до того, что спросила меня, женюсь ли я на ней, когда она вырастет, если она будет делать всё, что я захочу. — Прости, но нет, — ответил я. Анко удивлённо вскинула брови: — Почему, Орочимару-сама? Я развёл руками: — Ну, вероятно, потому что я не собираюсь жениться ни на ком вообще. Она упрямо покачал головой: — Это неправильно. Все люди должны жениться. Я взглянул на неё, сощурившись. — Это кто такое сказал? — спросил я. — Третий Хокаге, — ответила Анко. Эти два слова она произнесла с таким священным трепетом, будто Третий Хокаге и впрямь был божеством. Я вспомнил, как накануне мы с Божественным Третьим Хокаге от души развлекались в сэнто. (он обожал подобное времяпрепровождение; я же нет, но он всякий раз настаивал на том, чтобы я сопровождал его, и я соглашался исключительно из-за собственных низменных плотских желаний), и чуть не рассмеялся. — Он тебе наговорит, — сказал я. — Разве хокаге не наместник богов на земле? — нахмурилась Анко, и я тут же отмахнулся: — Нет, конечно. Хокаге — человек. Такой же, как я или ты. — А я бы хотела, чтобы вы когда-нибудь стали хокаге, Орочимару-сама, — вдруг заявила она. — Это ещё почему? — Тогда я бы стала ученицей хокаге, — просто ответила Анко, и я усмехнулся. — Нет в этом ничего особенного, — сказал я, — поверь. Давай лучше заниматься, это быстрее приблизит нас к совершенству. Анко тут же замолчала. До конца занятия она не произнесла ни слова. Так вот, в тот день я её отпустил. Не оттого, что плохо себя чувствовал. Проспавшись, я, кажется, проснулся, можно сказать, в отличном расположении духа. Голова после саке у меня в кои-то веки почти не болела, а на такие мелочи, как саднящие порезы на ноге, я давно привык не обращать внимания. Мне просто хотелось побыть одному. Что до порезов… привычка втыкать в свои руки и ноги острые предметы появилась у меня ещё в приюте. Каким-то образом Хизэо-сама это понял. Со мной была проведена серьёзная воспитательная беседа, а учителям строжайше запретили давать мне какие-либо колющие и режущие предметы. О том, рассказал ли директор приюта об этой моей маленькой особенности Хирузену, я так и не узнал: Хизэо-сама умер несколько лет назад, а сам Хирузен никогда не упоминал об этом. Возможно, он пропустил это мимо ушей, сочтя очередным детским «баловством». Как ни крути, теперь спрашивать об этом было совершенно бессмысленно. Я как раз пребывал в раздумьях касательно того, чем сейчас будет полезнее заняться, когда в дверь постучали. Я усмехнулся и покачал головой, подумав, что обычно ко мне никто никогда не ходит. — Никого нет дома, проваливайте, — нарочито грубо отозвался я, думая, что, вероятно, занесло какого-то попрошайку, но голос, раздавшийся с улицы, попрошайке явно не принадлежал. Более того — он был хорошо мне знаком, и я узнал бы его из тысячи. — Даже для старых друзей? — произнёс он. Я отложил книгу, которую уже почти было собрался читать, и помчался к двери. — Чёрт возьми, Джирайя! — не веря своим ушам, воскликнул я, и распахнул дверь. Это действительно был он, и, долго не раздумывая, я бросился ему на шею. Такого рода эмоции возникали у меня крайне редко, и всякий раз я полуосознанно их подавлял. Но это явно был не тот случай. Мы пошли в какой-то бар (его выбрал Джирайя: мне было всё равно, где пить) и, разумеется, набрались от души. В баре было душно, но, несмотря на это, мои пальцы были очень холодными, и отчего-то это ужасно меня раздражало. Голова моя уже кружилась, но мне всё ещё удавалось сохранять трезвость мышления и речи. — Как Цунаде? — спросил он. Я покачал головой. — Не знаю, — ответил я, — мы считай не общаемся. —Жаль, — отозвался он. Я выразительно взглянул на него: — Друзья детства не всегда остаются таковыми на всю жизнь, Джирайя. Он покачал головой: — Ты всё такой же зануда. Я развёл руками: — Ужасный, и тебе это известно. Мог бы найти себе более приятную компанию, чтобы нажраться до беспамятства. Джирайя в очередной раз закинулся саке. — Твоё занудство, — заявил он, — никогда, заметь, мне не мешало. — Как знаешь, — я пожал плечами и тоже закинулся. — Что до Цунаде, я бы скорее подумал, что, возвратившись из очередных странствий, ты первым делом помчишь к ней. — Помчу, но не первым делом, — парировал Джирайя. — Кстати, хотел тебе кое-что подарить, но уже предугадываю твою реакцию и думаю, нужно ли. — Свою очередную книгу про проституток, — я усмехнулся. — Точно, — ответил Джирайя. И отчего-то обиженно добавил: — Только она не про проституток. Она вообще-то про любовь. Я прыснул, едва не подавившись саке. — Ну, у тебя своеобразное представление о любви, — сказал я. Он вернул взгляд: — Как и у тебя. Я кивнул: — Совершенно верно. Я не забиваю себе голову подобными глупостями. Надеюсь, ты вернулся не для того, чтобы в очередной раз попытаться жениться на Цунаде. Джирайя покачал головой, выразительно глядя на меня, и, кажется, решил сменить тему. — Как Сарутоби-сенсей? — спросил он. Я отхлебнул саке. Мне этого показалось мало, и я сделал ещё пару глотков. «Отлично. Вчера едва не свернул мне шею и порвал своим сраным членом мой задний проход. Стараюсь не обжираться особо, так как опорожняться пока что проблематично. Не хочешь написать об этом книгу?» Разумеется, ничего подобного я вслух не произнёс. Я сказал, что у Сарутоби-сенсея всё лучше не бывает, и задумался. Отчаянную преданность Джирайи Хирузену я не мог понять никогда. Даже в период своей юношеской влюблённости в нашего сенсея. О том, что многие сенсеи в Конохе обращаются с учениками не лучшим образом, я слышал неоднократно — то тут, то там, от разных людей. Ирония состояла в том, что Третий Хокаге считался образцово-показательным учителем, и никто и никогда даже не додумался бы подозревать его в чём-либо подобном. Как часто бывает в таких случаях, и жертва, и свидетели молчали. А если бы они вдруг решились заговорить, им бы всё равно никто никогда не поверил. Горькая права состояла в том, что Джирайю Хирузен искренне ненавидел и всячески измывался над ним. Когда у него не выходило выполнить упражнение достаточно хорошо и — как любил говорить наш сенсей, — чисто, последний всем своим видом показывал, как несказанно Джирайя его раздражает. Обычно в такие моменты он складывал руки на груди, иногда закуривая трубку, недовольно притопывал ногой, цокал языком, закатывал глаза и строил рожи, как самая настоящая обезьяна. Всякий раз, глядя на это, я думал, что, если бы эти рожи были адресованы мне, я бы, наверное, по старой привычке воткнул себе что-нибудь в руку или ногу после тренировки. Джирайя однако терпел. И это ещё сильнее распаляло в Хирузене желание поиздеваться. Один раз на тренировке он заставил нас стоять в планке, пояснив предварительно, как полезно это упражнение. Джирайя продержался недолго. Он сопел, пыхтел, и в итоге, всё же согнул руки в локтях и рухнул на землю. — Встань, — скомандовал Хирузен. Джирайя тут же замотал головой. — Сарутоби-сенсей, я не могу, — сказал он. — Я сказал, встань, — повторил Хирузен. Джирайя снова сказал, что не может. Тогда Хирузен поднял его с земли и силой поставил обратно в планку. Джирайе явно было тяжело и, для того, чтобы хоть немного облегчить своё плачевное положение, он начал было поднимать корпус выше, чем было нужно. Хирузен заметил это моментально. С гаденькой улыбочкой он поставил ногу на спину Джирайе. Теперь у него был вид победоносца. — Если будешь задирать задницу, я тебе по ней врежу, — предупредил он. Мы все продолжали стоять — и Джирайя тоже. Лицо его покраснело, и я на какой-то момент испугался, что он сейчас потеряет сознание. — Сенсей, мне плохо, — сказала вдруг Цунаде. — Меня тошнит. — Отдыхай, — спокойно ответил ей Хирузен и вновь повернулся к Джирайе, на спине которого по-прежнему покоилась его нога. — А ты стой. Я внутренне обрадовался, увидев, что, когда Джирайя рухнул во второй раз, Хирузен не стал его снова поднимать. Я продержался дольше всех. Он похвалил меня. Если бы не предшествовавшая этому кошмарная сцена с ногой на спине Джирайи, я бы наверняка был счастлив. После тренировки я ринулся искать Джирайю, который куда-то запропастился. Я нашёл его на заднем дворе Академии. Он сидел на корточках, уткнувшись лицом в колени. — Джирайя… — позвал я. Он поднял лицо. Оно было мокрым от слёз. — Опять ты, — зло проговорил он. — Сгинь. — Я, я просто хотел… Не вставая с корточек, он развернулся ко мне всем телом. — Да срать мне, что ты хотел, — ответил он. — Сгинь, просто сгинь, провались, исчезни куда-нибудь! Я застыл, как вкопанный. Я лишь хотел утешить его и не понимал такой реакции — ведь я ничего ему не сделал. А Джирайя тем временем продолжал: — Да ты отвалишь от меня наконец или нет, гадюка?! Я решил сделать последнюю попытку и протянул к нему руку. Джирайя тут же вскочил на ноги и оттолкнул меня. — Пошёл вон, чудовище, — сказал он, — пока я тебя не придушил. Мне осталось лишь убраться восвояси. Я заперся в своей комнате и начал собирать маджонг. Я складывал его и думал, что ничего не понимаю. Уже потом, будучи взрослым, я как-то стал снова размышлять о том случае. Я пришёл к выводу, что Джирайя был очень зол и искал себе врага. Того, кто будет во всём виноват. Сарутоби-сенсей в его мире не мог быть виноватым по определению. Он был прав в любом случае, что бы он ни сказал и ни сделал. На следующий день Джирайя сам подошёл ко мне и извинился. Я ответил ему холодно, и, кажется, это сильно его покоробило. Но в тот момент я был этим даже доволен. Джирайя сильно обидел меня. А злопамятным я был с малолетства. Мы были уже основательно пьяны, и мной овладела столь редкая для меня сентиментальность. Я начал было вспоминать события из юности, сделавшие нас — пусть и довольно своеобразно — любовниками, а после — едва не сделавшие врагами. Я думал о том, что у нас, вероятно, могло что-то выйти, если бы я не испугался реакции Хирузена и не дал задний ход. Я сделал это ради Джирайи, да; более того — я понимал, что это всё равно не продлится долго, но сам факт того, что я принял это решение не то, чтобы по своей воле, заставлял меня чувствовать себя униженным. Зачем-то я вспомнил, как мы валялись голыми на футоне, и я нёс ему, что у меня де уже горит задница от наших развратных утех, и, ежели у него снова встанет, я предпочту отсосать, а он смеялся и отвечал, что я пошлее него и всех знакомых ему проституток, причём, во стократ. От воспоминаний этих мне вдруг стало отчаянно горько, и я утешил себя тем, что нам тогда хотя бы хватило сил помириться и не стать врагами. Я хотел что-то сказать ему, но вместо того молча сидел и пил. Тут ход моих размышлений прервало появление небольшой группки шиноби помоложе нас. Они немедленно узнали Джирайю, бывшего в Конохе кем-то вроде знаменитости, подошли к нему и стали пытаться завести разговор. На меня они смотрели как на некую зловонную субстанцию, и я решил, что пора убираться, пока я кого-нибудь не убил. — Я пойду, — сказал я Джирайе и похлопал его по плечу. — Если захочешь продолжить, ты знаешь, где меня найти. Он не успел ничего ответить мне: я развернулся и вышел. Кажется, я даже не шатался. Книгу «про проституток», которую во время нашего разговора Джирайя, не решаясь отдать в руки, скромно положил на стол, я забрал с собой.