Змеиная колыбель

Даже сейчас, годы спустя, я не могу дать точного и однозначного ответа на вопрос о том, хотел ли я, чтобы меня наконец поймали. Возможно, что и да. Возможно, что и нет. Как бы там ни было, одно я могу сказать наверняка. Я не боялся. Военная служба научила меня относиться к страху не как к чему-то позорному и унизительному, а как к здоровому инстинкту, который может спасти тебе жизнь. Испытывать страх — естественно. В том же, что я ни капли не боялся, было что-то ненатуральное и уродливое. Гораздо более уродливое, нежели то, что я творил, чувствуя собственную безнаказанность. Если бы я сказал, что большинство моих жертв будили во мне те же чувства, что и несчастный Иошихиро, я, возможно, предстал бы более привлекательным в глазах общественности. Однако это была неправда. Да, были среди них те, кого я хотел справедливо покарать, и когда они умирали, я испытывал настоящее удовлетворение. Но были и такие, кто не вызывал у меня совершенно никаких эмоций. И их было значительно больше. Время от времени однако во мне начинало шевелиться что-то человеческое, и в такие моменты я отчаянно злился на себя. Это Коноха, говорил я себе. Они все здесь пропащие. Взрослые, дети. Все. За небольшим исключением. Потому что детёныш лягушки — лягушка. Наверное, именно поэтому детёнышей лягушки мне тоже не было жаль. Всё чаще и чаще, то здесь, то там я слышал разговоры о пропадающих в Конохе людях. В центр я теперь выбирался часто (всякий раз непременно перед таким выходом придавая своей внешности максимальное сходство с гейшей). Я даже добился того, что начал казаться самому себе привлекательным. Нередко, причёсывая волосы перед зеркалом, я отмечал про себя, что выгляжу молодо, и размышлял над тем, как хорошо было бы не стареть. Молодость — это не только красота и привлекательность, рассуждал я. Молодость — это сила. Одновременно с экспериментами по изучению возможностей человеческого тела я изучал также новые дзютсу, а порой под настроение пытался придумать какие-нибудь ещё. Мне нравилось ставить себе цель и пытаться её достичь. Не ради того, чтобы что-либо доказать себе, нет. Мне просто нравилось чего-либо достигать. Это давало мне чувство удовлетворённости. Мне начало казаться, что я могу практически всё. Однажды, собравшись купить новые благовония (их я по-прежнему обожал, предпочитая, как и в юности, терпкие и сладковатые запахи, которые бывало потом часами стояли в моей комнате, пропитывая собой мои волосы и одежду), я стал свидетелем безобразной сцены. Один из молодых и ещё не шибко обстрелянных шиноби совершенно наглым образом приставал к девушке, которая эти самые благовония продавала. Звали её вроде бы Сэнго, и она всегда по-доброму относилась ко мне; по крайней мере, косых взглядов я за ней не замечал, и никаких «шлюх» она мне в спину не шептала. Мне не понравилось, что Сэнго обижают, и я уже хотел было вмешаться, но в этот момент шиноби, должно быть, заметил меня, и предусмотрительно скрылся. Я не знал, как его зовут, но запомнил в лицо. Я подошёл к Сэнго, купил у неё благовония и сказал, что сдачи не надо. Я попросил её о том, чтобы моя покупка немного полежала в её лавке. Мне нужно кое-куда сходить, сказал я, а потом я вернусь. Сэнго ответила «конечно, Орочимару-сама». Она всегда обращалась ко мне именно так. Я пошёл следом за шиноби, который устремился в какую-то идзакаю. Она была довольно большой, и в зале было темно, поэтому меня он не заметил. Гораздо сильнее его интересовали две девушки, будто сошедшие со страниц книг Джирайи, которые пили чай из маленьких пиал и стреляли глазами по сторонам. Он пытался заговорить с ними, но девушки только посмеялись в ответ. По всей видимости, молодой шиноби показался им непрезентабельным, и они вновь занялись чаем. Тогда он занял столик у стены, и я тут же расположился у противоположной. Возле неё было ещё темнее, чем вообще в зале. Юркий работник идзакаи, внезапно материализовавшийся неизвестно откуда, хотел зажечь светильник, но я ответил, что не нужно. Тогда он предложил принести саке, и я согласился. У них отменное саке, сказал он, только вот вчера привезли новый сорт. Он даже может угостить меня. Последняя фраза заставила меня напрячься, и я внимательно взглянул на его лицо. Он явно не знал меня, но дело было не в этом. Он смотрел на меня так, как обычно смотрят, такие, как я, — те самые, о ком Цунаде много лет назад сказала «из этих». Усмехнувшись, я ответил, что не нужно меня угощать. Я не шлюха, пояснил я. Работник идзакаи огорчился, и я тотчас велел ему не расстраиваться. Шлюх полно, сказал я. Не только среди женщин, а и среди мужчин. Вон у Третьего Хокаге, говорят, тоже водилась шлюха… не женщина. — Да про шлюху Третьего — то вся Коноха знает, — ответил он, и мне вдруг стало очень смешно. Он принёс саке и пепельницу. Я выпил и закурил, внимательно наблюдая за шиноби. Тот, по всей видимости, больше всего на свете любил суп мисо. Он съел его уже три порции и заказал четвёртую. Я позавидовал вместительности его желудка и продолжил наблюдать. Четвёртую порцию он сразу не доел, только до половины, а потом отставил. Сложив руки на заметно округлившемся от обилия супа животе, он, вероятно, намерился поспать прямо за столом. По всей видимости, он часто здесь бывал, потому как работники не обратили на него ровным счётом никакого внимания. Он задремал. Я допил саке и затушил сигарету. Расплатившись, я встал и направился к выходу. Проходя мимо шиноби, я аккуратно и быстро всадил кунай ему в самое сердце. Он не проснулся. На меня никто не смотрел. Я вытащил из него кунай и спокойно пошёл к двери. Уже выйдя на улицу, я краем глаза заглянул в окно идзакаи. Шиноби спокойно «спал» в миске с супом. Отчего-то это никого не удивляло и не беспокоило. Возвратившись в лавку Сэнго, я подарил ей цветок, который зачем-то прихватил в издакае с пустовавшего столика у самой двери. Это была жёлтая хризантема, и она ей понравилась. Я забрал благовония и пошёл домой. Ловушки, которые я расставил подле секретной лаборатории, могли остановить практически любого. Практически — потому что был кое-кто, кто с лёгкостью обошёл их. Тот, кто научил меня этому. Я знал, что если он придёт сам, то ловушки не спасут меня. Я знал, что рано или поздно он всё равно придёт. И, наверное, если быть честным до конца, я хотел, чтобы он пришёл. Одним из главных преимуществ секретной лаборатории был длинный туннель, ведущий за пределы границ Конохи. Об этом туннеле не знал даже Данзо. Тем более, о нём не мог знать он. Отчего-то я был совершенно уверен, что он не бросится вдогонку. Я это прогнозировал. Но кое-чего спрогнозировать не мог даже я. Тот день запомнился мне удивление хорошо, и в то же время — довольно странно. Он напоминал мозаику. Или лоскутное одеяло. Он будто бы весь состоял из кусков — ярких, отчётливых и, в тоже самое время, — разрозненных. — Орочимару-сама… почему… почему шиноби вашего уровня занимается подобным? Я не стал ему отвечать. Я сразу обратился по адресу. — Так это были вы, — сказал я, отчего-то назвав его на «вы». Я сказал что-то ещё… про ловушки, которых я наставил и которые мог обойти только он. И спросил, сможет ли он убить меня. Мои пальцы отчаянно шарили по стене в поисках кнопки, открывающей дверь в туннель. Они были холодными, и я почти их не чувствовал — так, словно вместо рук у меня были металлические протезы. Один из сопровождающих шиноби не отрываясь пялился мне в глаза. Хатаке Какаши, бывший анбу «Корня». Мой взгляд, судя по всему пугал его сильнее любого хвостатого демона, но он держался, и я мысленно похвалил его. Молодец, Какаши Хатаке, ты очень смелый. Мои будто налитые металлом пальцы нащупали наконец кнопку. Дверь открылась. Того, что произошло в следующее мгновение, я никак не мог ожидать. Какаши, преодолев страх, ринулся ко мне, чтобы остановить. Я тут же отшвырнул его к стене. Он потерял сознание. В два прыжка он оказался подле меня… (обезьяна, какая же он обезьяна!) …и я подумал было, что он хочет дать мне бой… …но у него была иная цель. С силой, которая в такие моменты бралась у него неизвестно откуда, он буквально забросил меня меня в туннель. — Уходи! — заорал он. — Уходи! Я не успел ничего ответить. Он нажал на ту самую кнопку, и дверь захлопнулась. Следующими звуками, которые я услышал, были взмахи меча по воздуху, затем кто-то заорал «хокаге-сама, что вы…» Его крик захлебнулся после очередного взмаха меча. А затем всё стихло. Взглянув на свои руки, я понял, что они дрожат. Кажется, в последний раз они дрожали у меня в пять лет — в тот злополучный день, когда я по несчастливой случайности прикончил Хэчиро. Коснувшись лица, я ощутил, что мои щёки мокрые. Я сказал себе, что, должно быть, вспотел. Мне очень не хотелось думать иное. Размазав влагу по щекам, я устремился в туннель. Отчего-то мне снова не было страшно.

Конец первой части