Гильдия Теней

Если человеку постоянно причиняют боль, то он либо ломается, либо ожесточается, либо (что редко) может еще остаться прежним. Но Арахна больше не могла быть прежней. Сошлись ли так звёзды, или неожиданное предательство Мальта, его обвинения, истока которых Арахна не видела и не желала видеть, доломали ее доверие к миру и нежность души, но упав на софу в рыданиях самой собой, она поднялась уже совсем другим человеком. Когда не было ещё смуты, когда заговорщики и перевороты были ещё где-то очень далеко и не существовали в её мире, Арахна имела спокойный взгляд на мир. В глазах её была леность и стабильность. Она знала, как начнётся и как закончится её день, знала, что если не внесёт она к нужному дню строки в отчёт Коллегии палачей, то получит выговор и считала дни до жалования, когда можно будет пойти с друзьями куда-нибудь недалеко, купить какой-нибудь дребедени и вдоволь насмеяться. Но вот оказалось, что заговорщики существуют и в очень короткий срок Арахна потеряла весь свой прежний мир, и, вступив в чужую для себя реальность, стала существом опустошённым. Во взгляде её пропала леность, остались лишь пустыня и затравленность. Ей некуда было деться, и держалась она лишь поддержкой Мальта и Атенаис. Но Атенаис, предав, покончила с собой, трусливо сбежав и Мальт… Теперь Арахну предал и Мальт. Персиваль, глядя на её муки, не то, чтобы очень сочувствовал ей, как советнице — он помнил, в какие неприятности едва-едва не был втравлен сам из-за нее. Вернее, из-за её друга — ныне покойного — палача Лепена, влюблённого и ревнивого. Арахна не воспринимала его как мужчину, а он не желал этого понимать и, приревновав, попытался подставить палача из новичков… А посоветовал ему это Персиваль, желая получить новое раскрытое дело о заговорщиках. Но сила обстоятельств сложилась иначе. Новичок-палач оказался не так прост и то ли случайно, то ли намеренно, не подставился, а приемный отец Арахны, наставник Регар и Глава Коллегии Палачей по совместительству, столкнувшись с уликой, которую должен был «обнаружить» Персиваль, испугался, решив, что это приведет к Арахне и взял, как считал, её вину на себя. Персиваля спасло только то, что Лепен, не в силах переносить мучения Арахны, непонимающей, как и что произошло, открыл ей правду и не выдал Персиваля. Ну и то, что Арахна казнила и его и Регара за несколько часов до переворота, а дальше было не до этого. Но Персиваль знал, что и Мальт его подозревал, и в принципе, на первых шагах дело было страшным, ведь бывший дознаватель не предполагал ареста Главы Коллегии, он думал, что речь пойдет о новичке. А тут…скандал! Персиваль относился к Арахне настороженно, помня всё это, но сейчас всё-таки не мог пройти мимо её разбитого состояния. -Знаешь, — сказал он, — у одного далёкого восточного народа есть замечательная, очень страшная и точная поговорка: «желаю, чтобы твои дети жили в эпоху великих перемен». То, что произошло в Мааре — как раз такая перемена, та самая гроза, которой давно не было. Понимаешь? мы страдаем, но мы придём к чему-нибудь… обязательно придём. Арахна не отвечала. Глаза у нее болели от слёз, а в уме поселилось что-то очень жуткое, поднявшееся из сердца. Она впала в горе прежней, а села на софе уже совсем не собой. В ней прежде не было той жестокости. А теперь эта жестокость собиралась в ней новой бронёй, закрывая всё израненное существо. Арахна решила с неожиданной для себя лёгкостью, что никто и никогда не причинит ей больше боли, никто больше не обидит её. И, словно бы чувствуя это новое состояние советницы, в кабинет заглянул слуга: -Госпожа Арахна, Его Величество, да будут дни его долги, желает вас видеть! Она пожала плечами. Равнодушие и холод к происходящему отозвались в ней сладким упоением. Внутри формировалось что-то совершенно чужое, но спасительное. -Спасибо. Слуга, смущенный донельзя, удалился. Арахна поднялась окончательно, а Персиваль спросил в ужасе: -Ты поедешь к королю вот так? Неумытая, заплаканная и опухшая? В его словах был смысл. Арахна приняла это замечание легким кивком, и с неожиданной для самой себя методичностью привела себя в должный вид. Она не проронила ни звука, ни слезинки больше не скользнуло — ничего. ледяная пустота, а не человек. Равнодушие. Персиваль терпеливо наблюдал за ее сборами и хождениями туда-сюда, а затем спросил: -Арахна, у тебя все…ты хорошо себя чувствуешь? -Да, спасибо, — ответила она, не взглянув даже на дознавателя, который бывшим не бывает и жестом пригласила Персиваля покинуть её кабинет, сама же вышла следом и спокойная, собранная и от этого еще более жуткая и даже неприятная, спустилась по лестнице вниз, к легкой карете. Персиваль только вздохнул, глядя ей вслед. А король Мирас, да будут дни его долги, принял Арахну в своем кабинете с необычайной добротой, предложил усесться так, как ей удобно, спросил — не желает ли она чего-нибудь съесть или выпить, и только тогда, когда Арахна отказалась, заговорил, наконец, с нею. -Расскажи мне, как живёт мир законников. Арахна не думала, что выдержит ледяное равновесие долго, но неожиданно это оказалось легко переносить. Так ей не было страшно, не было больно и не хотелось спать. Оцепенение сковало её разум и принесло небывалую легкость. Она ответила очень четко: -Ваше величество, общие своды законов приняты и соблюдаются. Теперь нет трех разных Коллегий из Секции Закона. Теперь есть только ведомство, которое занимается следствием, судом и карой. Не хватает людей. Тюрьмы переполнены и я рассчитываю на объявление амнистии. Многие из заключенных сидят с самого начала смуты и совсем по пустяковому делу. К тому же голод способствовал очень сильному росту преступности. -Сколько в столичной тюрьме камер? — спросил король доброжелательно. -Сто камер на четырёх уровнях. Каждая рассчитана, самое большее, на шесть человек. Но по факту в тюрьме около тысячи человек на сегодняшний день. Каждый день идут процессы, мы рассматриваем дела…вернее, мои люди этим занимаются. Потом относят приговоры… -Тебе или Мальту? -Теперь будут мне, — Арахна потупилась на мгновение. Ядовитая обида скользнула по душе крюком, но она выдержала и снова стала равнодушной. — Но судей всего шесть. Дознавателей, как их не назови — а все же именно они — тоже в небольшом количестве. Смертные приговоры исполняю чаще всего тоже я. Палач — это особенное ремесло. Это не убийство. -Твои требования? — спросил король. Он говорил доброжелательно и тепло, и Арахна чувствовала себя почти равной советницей, как все. -Амнистия и люди. Простите, ваше величество, но мне кажется, что судить за воровство, совершенное в голодное для Маары время — затея дурная. -Сколько воров находится сейчас в заключении? -Больше половины. Это все несчастные люди и, как правило, принадлежат к ремесленникам или павшим Коллегиям. -Завтра я объявлю амнистию всем, кто совершил воровство от голода, — пообещал Мирас, да будут дни его долги. — Что до людей… Я говорил, и слышал много раз, что Секция закона, разделенная на три Коллегии, погрязла в бюрократии. Вы бумажку от одной Коллегии до другой неделю несли! Арахна предпочла не поправлять. Конкретно палачи никому бумажек не носили, а сдавали отчеты раз в сезон. -Теперь это назовем не Коллегией, а Трибуналом. И окончательно оформим ваши полномочия. Это же дознание, это же суд, это же палачи. Сколько нужно судей? -Чтобы рассмотреть количество всех дел нужно двенадцать человек и за неделю разберем, но преступления пошли на спад, когда и порядок восстановлен и теплее. Я думаю, что можно взять еще двух-трех. -Дознавателей? -Из бывшей Коллегии Дознания у нас под началом, ваше величество, всего два десятка человек. Кто-то не пережил бойни или голода, кто-то бежал или проявил себя неблагонадежно. Но ни судейство, ни дознание, ни палач не могут быть набраны с улицы, как патрульные! -Тогда распорядись о том, чтобы каждый из текущих дознавателей взял себе по ученику. Пусть учат. -А палачи? — Арахне нравилась эта новая деловая стезя. Порядок, который она сформировывала на бумагах, который вообще отстаивал Мальт, вдруг имел отношение и к ней. Арахна чувствовала впервые, что оправдывает свое звание советницы. — Мне не хватает еще трёх. Я согласна обучить… -О палачах мы и поговорим, — король внимательно взглянул на Арахну и тон его изменился, — сейчас я скажу тебе то, что держу в тайне. Но я рассчитываю на твою преданность и твое молчание. -Ваше величество! — Арахна в изумлении склонила голову набок, показывая всем своим видом, что ей можно доверять. Его величество взглянул на Арахну и вздохнул. Для себя Мирас давно уже все определил, но если жрецу сказать подобное было просто, то вот сказать об этом девчонке, в которой он угадывал потенциал и преданность, было сложнее. Самое главное, как он понял, нужно убедить ее в правильности и необходимости… И если бы это была прежняя Арахна, Мирас был бы прав. Но сердце у этого существа было уже не тем, что пару часов назад. Она стала более жестокой и от этого легче управляемой. -Помнишь ли ты, что я дал понять тебе на пиру? -Да, ваше величество. Все должны пасть. -Не все, — поморщился с досадой Мирас, — а только те, кто уже… словом, будешь ли ты казнить ржавым топором, если у тебя есть новый, заточенный топор? Не будешь. Люди, стоящие в числе моих союзников, неплохие люди. Но они были свидетелями того, чего не должны были знать. Они творили то, чего не должны были бы творить. И мыслят уже по-другому. Они верят в свою исключительность, в свою избранность, а я хочу уравнять всех своих поданных, всех своих советников и даже всех своих врагов. Арахна нахмурилась. Не такой речи она ждала. Не оправдания! -Есть люди, которые нужны для определенных времен и определенных заданий, — продолжал король очень тихо, — есть люди, что должны что-то совершить, а после уйти спать. К несчастью, это та жертва, которую должен взять на себя любой правитель. Ему не построить здорового общества, если под боком не те люди, уверенные в своей неприкосновенности за одно лишь то, что они были в смуте героями. Героев надо чтить в сказках и в легендах. В картинах, в театрах — на худой конец! Но в жизни герои должны уходить… -И если вы заговариваете об этом со мной, — медленно начала Арахна, прислушиваясь к себе и с восхищенным ужасом не ощущая никакого укора или даже намека на неудобство от совести, — значит ли это, что я… Она замолчала. -Да, — согласился король. — Закон и Церковь — вот мои верные союзники. У трона Маары три опоры: закон, Луал и армия. К сожалению, проходит время очень многих. На место воителей и героев нужны другие люди. А прежние должны уйти. Маара должна дышать, но для этого нужно избавиться от зараженных ветвей. Жизнь идет через смерти. Это жертва и я прошу тебя, как просил Корсара и Медера — принять её со мной. разделить, как можно разделить тяжесть между друзьями. Трон стоит на законе, религии и оружии. Оружие согласно, религия готова поддержать своего короля, а что мне ответит закон? -Ваше величество, — Арахна помедлила с ответом, обдумывая все услышанное и поражаясь в очередной раз тому, что ничего в ней не дрогнуло, не усомнилось даже, — но ведь и я, и Медер и Корсар — мы тоже прежние… -Вы воплощаете опору трона! -А Мальт? — тихо спросила Арахна. — Его время? Что с ним? По сердцу резануло, но она не могла промолчать. -Трон должен быть безупречным, — король не выказал никакого удивления её вопросу, и Арахна поняла, что он ждал этого от нее. — Армия должна быть незапятнанной, как жрец, как и законник. Взгляни мне в глаза, Арахна, и ответь — честен ли был Мальт? -Думаете, я честна? — хрипло спросила Арахна, вдруг совсем невесело усмехнувшись. — Я знаю многое…я занимаюсь подлогом, чтобы прикрывать других. Ей не было страшно от реакции короля. Но он не впал в гнев и даже не побледнел. -Вашего советника убил не Юстас! — сказала Арахна. — Но вы требовали имя, и я выдала вам его. -Безупречным для народа, — улыбнулся Мирас, — трон и его три опоры должны быть безупречными для народа. Я догадываюсь, кто убил Велеса. Я догадываюсь о подлогах. Но народ должен видеть славный союз, опору, которая крепка и чиста. Народ еще не знает твоего имени среди врагов, а доверять Мальту…нет, ты не знаешь, но его руки по локоть в крови. И снова…ничего не шевельнулось в ней. Как будто бы речь не шла о человеке, который оставил такой выжженный след в её жизни. -Он падет? — только спросила Арахна. Король не ответил, и это было самым красноречивым ответом. -Кого следует обвинить среди ваших союзников, мой король? — Арахна видела себя будто бы со стороны — холодную, отрешенную и преданную и ей очень нравилось это. Больше никто не причинит ей боли. Отныне — она предана трону. Отныне она не верит никому и ни во что. Хватит. ее жизнь уже достаточно перемолотило, чтобы верить во что-то, кроме главного. Никаких сожалений — её не жалели. Никакой доброты к тем, кто не был к ней добр. Ни-че-го, что может отозвать болью. Хватит! -Сегодня барона Боде. Понемногу тебе будут передавать письма…да, пожалуй, так лучше всего. -Обвинения? — спросила Арахна. — В чем обвинить таких почетных людей? -Ты не думай, — успокоил его величество, — невинных там нет! а обвинение нужно выбрать. Нужно найти. Но сделай это. Арахна еле заметно кивнула, показывая, что прекрасно поняла слова своего короля. -Ты так похожа на своих родителей! — вдруг воскликнул Мирас, улыбнувшись. — Они были такими же самоотверженными. Им не все нравилось из происходящего, но никогда они не думали отступать. Я знал, что сделал правильный выбор. К этому она не была готова и поэтому это смогло её задеть. Дрогнула, но выдержала. Броня ледяного мира держала крепче, чем можно было бы предположить. -Завтра будет приказ об амнистии и создании на базе бывших Коллегий Трибунала. Патрульный штаб я думаю, нужно перевести под тот же Трибунал. Пусть хоть дознаватели оттуда возьмут себе учеников. С Боде вопрос решится сегодня — его объявили врагом и разместили в моей тюрьме. Мои люди доставят его на эшафот, но дальше взаимодействуйте без меня: ты, Медер и Корсар. -ваше величество, а что насчет Персиваля? — Арахна вдруг поняла, что обязана уточнить об этом человеке. Во-первых, без него ей не провести столь сложного дела. Во-вторых, он был предан ей. -А что с ним? — король нахмурился, сбитый с толку. -Он советник? Патрульный штаб переходит под Трибунал, а он?.. -Разумеется! Ты же и Мальт были оба законниками. А Мальта скоро…- Его величество помрачнел, и не договорил об этом, да и не нужно было. Слишком все очевидно. Но у Арахны равнодушие. Ей плевать. Слишком много потерь и перемен порождают страшный холод в душе. Аудиенция кончилась. Арахна поклонилась и вышла из кабинета короля, готовая жить иначе, по-новому. Ничего не трогало ее. Легкость зато была необыкновенная… Наверное, что-то было в ее движениях и взгляде настолько новое и необычной, что советница короля Эмма — та самая, пришедшая по предложению барона Боде на место Атенаис, невеста его сына, остановилась на полпути, столкнувшись с нею. -Арахна? -Добрый день, — кивнула Арахна, но в ее глазах ничего не проявилось нового или страдательного. Или хотя бы живого! -Вы здесь? — удивилась очевидному Эмма. — Всё хорошо? -Более чем, — заверила Арахна и свернула к лестнице, показывая всем видом, что ей не хочется говорить, но Эмма окликнула: -Арахна! Даже раздражения на задержку не скользнуло в ней… -Да? -Я знаю, что мы с вами плохо знаем друг друга, но если вам нужна будет помощь, или вы просто захотите поговорить, то помните — я к вашим услугам. Женщина всегда поймет женщину! Эмма улыбнулась с такой сочувственной надеждой, и Арахне мстительно и жадно захотелось, чтобы эта улыбка сошла с её губ. -Вы, прежде чем обо мне переживать, за свое место бы побеспокоились! — Арахна улыбнулась как можно шире, но поскольку душа ее была покрыта холодным отрешением, то взгляд остался прежним и получился у нее звериный оскал. — знаете, как бывает? Приводит один хитрец на нужное ему место своего человека. Родственника или почти родственника. А потом происходит какая-то печаль-беда и вот, хитрец уже во врагах трона, народа и церкви. Да и родственникам не позавидуешь! Арахна очень надеялась, что сумела задеть эту женщину, что она пошатнётся, наконец, в своём спокойном уверенном коконе платья, что сойдёт улыбка с ее губ, что потухнет взгляд, и руки бессильно опустятся… Пав сама в некотором смысле на дно отчаяния, Арахна теперь обрела совершенно новые для себя черты и желания. Ей хотелось, чтобы холод внутри был сильнее, и он обещал усиливаться, если почует чужую боль. Вот только жертву Арахна выбрала, по неопытности, совсем неудачно. Эмма не дернулась, не дрогнула, не потухла и не испугалась. Она заметила отсутствие барона Боде на пирушке и поняла, куда дует ветер. Но деваться ей было некуда. И тогда Эмма справедливо рассудила, что проиграть гораздо легче, решила оставаться до конца. Путь войны, может быть, и вышел бы также боком и тем же падением, но, во всяком случае, сдача не была бы позорна и в случае поражения, Эмме не в чем было бы себя упрекнуть. Слухи еще не оформились в грубые и отчетливые слова: «предатель трона», «преступник перед народом», но Эмма ощущала их в воздухе. Она видела, что про барона уже не вспоминает сам король, и прекрасно угадывала, что значит отсутствие ее покровителя. Ей оставалось только выслуживаться и пытаться изображать незаменимую преданность, пока не утихнет… и даром, что еще не громыхнуло. Это чуть позже жрец Луала и Девяти Рыцарей Его — Медер произнесет проповедь, где объявит предательство народа — худшим из грехов и показательно произнесет первое имя. Ему это дастся с огромным трудом, но на сегодня он еще сумеет себя оправдать. А Боде и сопротивляться не станет! Он знал, давно уже знал, к чему ведет жизнь ловкого придворного в тяжелые времена и только досадовал, что это происходит так скоро… Эмма не дрогнула. Она давно знала, что всякую сентиментальность при дворе надо хоронить на кладбище своего же сердца. Тайком, конечно, можно горевать, но прилюдно…если надо, она прилюдно отречется от барона Боде и будет проклинать его как предателя. И поведение ее будет понятно и сам барон вряд ли укорит ее за это. Все хотят выживать. Особенно, если молоды. Эмма не дрогнула, лишь, не сводя взгляда с лица Арахны — совершенно чужого лица! — повторила: -Я всегда к вашим услугам, помните об этом, Арахна! Арахна научилась жестокости слишком поздно. В других она уже жила, уже построила свои стены и свои заслоны. Но ее берегли. Ее выращивали в тишине и равномерности, пусть и особенной, связанной со смертью. Но глава Коллегии, покойный ныне Регар берег Арахну от дурных новостей общества, от работы в мороз и в неудобной обстановке… Делал он это, конечно, из благих побуждений, но вышло все так, что Арахна в один миг вынуждена была приспособиться и открыть в себе столько всего нового, что теперь не могла справиться ничем, кроме напускного льда. Арахна не стала предпринимать второй попытки к унижению Эммы и молча, не оглядываясь, спустилась по лестнице вниз, представив мимолетно, что однажды имя этой советницы попадет в список тех, кому грозит падение… Барон Боде переносил заточение в тюрьме и нависшую смерть легко. Он не спорил со стражей, когда его решили перевезти уже к эшафоту, не требовал свидетелей и защиты, не ждал присутствия короля — словом, он вёл себя точно образцовый преступник, смиренный и покаявшийся. Но прежде казни его привели в кабинет к Арахне. В цепях, разумеется, для безопасности Арахны и порядка. Но она, взглянув на скованного барона, велела чужим и холодным голосом: -Расковать. И именно велела. Барон был знатоком человеческих душ и легко считал такую перемену в ее тоне. Пригляделся — да, как бы она не старалась спрятать за слоем пудры опухшее от слез лицо, опытный глаз, наметанный именно на считывание чужих эмоций, увидел… -Ваша милость, — Арахна села напротив, — всем ли вы были довольны? -Всем, — спокойно отозвался Боде. — И еда вкусна, и стража вежлива…и даже стены не так отвратительны, как пугали уличные поэты. Знаете, ходил такой памфлет лет пять назад… «В стенах тюрьмы ты мертв уже от стен, даже если ещё дыхание в тебе есть. Только вот — оно тебе зачем. Когда ты заперт здесь?» Барон смутился, кашлянул: -Не знаете? Арахна пожала плечами. Лет пять назад у нее была другая жизнь и другие увлечения. Они всей своей Коллегий ходили закупать подарки для Сиротской коллегии, или пытались приготовить разное печенье, и у Арахны всегда все пригорало и тогда… Она почувствовала болезненный укол в груди и дернулась. Ей пришлось прикрыть глаза и выровнять дыхание, чтобы взять себя в руки. Воспоминания о прошлом оказались самыми болезненными и самыми тяжелыми. От них еще можно было оттаять, а значит — снова вернуться в мир боли. Арахна сжала зубы и вернулась в реальность. Барон внимательно следил за ее лицом. -Вам вынесен смертный приговор, — сообщила Арахна. -Какая неожиданность! Я думал, что обойдусь поркой! — пожаловался барон Боде без тени страха. — Ладно, каким способом меня казнят? Отрубят голову? Если что — я так боюсь крови! А еще у меня аллергия на утопление… -Виселица, — рубанула Арахна, неожиданно начиная раздражаться с этого человека. Он разрушал ее броню, а этого она не желала допустить. -Боюсь, на многие веревки у меня тоже аллергия! –Вам понятен приговор? — Арахна с трудом заставляла себя держаться вежливого равнодушия. Напомните, в чем меня обвиняют? — попросил барон. Точно зная, что формулировка обвинения будет расплывчатой. Именно такой, чтобы никто ничего не понял. -преступления против трона, народа, Маары и Луала… -Только я не против всех Девяти рыцарей Его выступал! — барон Боде напоследок издевался в своей манере. — Только против первых трех! -Барон! — Арахна не сдержалась. — Имейте совесть. -Хорошо, — примирительно согласился Боде. — Имею! Никогда не имел, но сейчас… Словом, Арахна не стала даже сильно вдаваться в детали обвинения и велела вывести противного и раздражающего преступника за дверь, чтобы в тишине, наедине с собственными мыслями, наконец-то закончить оформление дела барона Боде. Она внесла твердой рукой все нужное и отдала приказание приготовить все на эшафоте. Ей ответили, что все готово и дожидается лишь палача. Арахна, кляня себя за одно то, что не осталось при ней учеников, и приходится туда-сюда самой ходить: с заседания к эшафоту, с эшафота на заседание, облачилась в строгую мантию и сошла вниз. Народу было немного. Арахна увидела пропагандистского своего прихвостня — Ольсена, и поняла, что уже к утру следующего дня народ будет знать, как умер «предатель». Тут же увидела и Высшего Жреца Медера — он был бледен и трясся, словно сам собирался ступить на эшафот. Барон Боде, проходя мимо, подбодрил его: -Не тушуйтесь! Умираем мы лишь раз, и пару минут, а живем…о! Жрецу не полегчало, но зато полегчало Арахне. Она холодно и методично выполняла свои нужные алгоритмы: сама вставила особенный страховочный крючок в петлю, чтобы, в случае, если шея окажется крепче или повешение пойдет не так, крюк пропорол горло преступнику и сократил его агонию; сама проверила плотность рычага и виселицы. Тут же, прочтя приговор для малочисленных зрителей, по большей части из собственных подчиненных, патрульных и пары любопытных, спросила: -Обвиненный барон Боде, есть ли у вас последнее слово? Последнее слово — страшная вещь. Тут человек может сказать такое, что внесет его в историю навсегда. рискованное было дело и Арахна спохватилась запоздало, понимая, что барон может сейчас что-нибудь такое двусмысленное или грубое, неуместное, сказануть… Но барон был шутом от выгоды, и поэтому, оглядев последние в своей жизни лица, не находя ни одного родного (сын и его невеста были благоразумны и не явились), сказал то единственное, что можно было сказать, чтобы обеспечить их безопасное существование: -Я был преступником и раскаиваюсь за это. Да будут дни короля Мираса долги… Длинное падение сделало свое дело. Арахна сухо и равнодушно смотрела на дернувшееся и застывшее в одно мгновение тело. Она ничего не чувствовала к этой смерти. Совершенно ничего. прежде, как палач, она все-таки переживала, сочувствовала… Сейчас же — пустота и равнодушие. Впервые ей было легко подле эшафота.