..Мы захлебнулись в нами же добытой свободе, Мы заперты в клетках, где прутья из страха и боли
У Димы в душе так пусто, что черная дыра позавидует. Будто внезапно все чувства отключили, все мысли и эмоции. Когда вернулся от Кирилла домой, почти сразу свалился на диван, да так и сидел, уставившись в потолок, пытаясь собраться с мыслями и прийти в себя. Ничего не получалось, до сих пор не получается. Говорят, утро вечера мудренее, но в его случае все только хуже становится. Дима не идиот, понимает, что все его слова о Леше Кирилла только еще больше разозлили, понимает, что Кирилл к Жене обязательно пойдет, и тошно от этого неимоверно. А еще страшно. Страх растекается по венам раскаленным металлом, когда Женя отписывается, что к нему наведывался Кирилл. Страх заставляет все внутри скрутиться жгутом, когда Женя пишет, что собирается уничтожить шлюшку, за которой Гречкин явился. И Диме бы радоваться, он ведь только этого и желал, но какой там? Евстафьев Кира знает слишком много лет, слишком хорошо, чтобы понимать – он не останется в стороне. Чтобы понимать, что это Кирилла сломает. И от осознания этого хуже всего, потому что Дима до сих пор не понимает природу этой внезапной дикой влюбленности в наркошу торгующего тело. Потому что Дима не понимает, когда Кирилла окончательно потерял. Тогда, в семнадцать, когда Дима только-только начал понимать, что влюбляется в голубоглазого балагура, еще были надежды, что Кирилл тоже найдет в нем то, что Дима находил в нем. Тогда, в семнадцать, Евстафьеву казалось, что нет более подходящего ему человека, чем Кирилл Гречкин. Такой же одинокий, кусачий, взбалмошный, придурошный негодяй, готовый в петлю влезть, чтобы хоть как-то разнообразить свою никчемную жизнь. И никто вокруг так не понимал Кирилла, как Дима, потому что он был такой же. Все вокруг считали, что об их жизнях только мечтать можно, что они буквально сорвали куш в лотереи судеб, но не было на свете людей более одиноких, чем они. И они друг в друге нуждались. Кирилл на Диму всегда смотрел слегка свысока, но это никогда не ощущалось чем-то неправильным, неприятным. Евстафьеву в его роли было более чем комфортно. Он был рядом, а это самое главное. И никто не объяснил ему, глупому семнадцатилетнему мальчику, что чем ближе ты находишься к «солнцу», тем сильнее оно жжет. Дима сгорал на глазах. Дима лез в петлю, но на последних издыханиях стягивал ее с Кирилла, предлагая смерти свою жизни в обмен на жизнь Гречкина, будто бы она имела чуть больше смысла. Для Димы действительно имела, для Димы Кирилл был достоин всего в этом мире, он был лучшим, самым светлым проявлением в жизни Евстафьева. Но Дима для Кирилла был «просто другом». Наверное, даже одним из миллиарда тех, кто крутился вокруг него, точно так же заглядывая Гречкину в рот. Был еще Паша. Вот уж кого Кирилл почти сразу назвал своим другом, вод кого он приблизил к себе с первых дней, и не отпускал до сих пор, хотя это не Паша, это он – Дима – был с Киром двадцать четыре на семь. Но Дима правда старался не злиться. Подумаешь. Со временем Кирилл ведь и его назвал лучшим другом, своей правой рукой, подпустил его к своему дело, к своим счетам, ко всему, что имел сам. Дима не злился на Пашу, и на Кирилла тоже старался не злиться. Но Кир так и не подпустил его к своему сердцу, к своей душе, а это – вообще единственное, о чем Дима мог мечтать. Казалось, что у Кирилла в сердце вообще нет места. Все, что окружало его – секс, наркотики и алкоголь. Девочки «по вызову», любовь на прокат. Будто бы Кирилл действительно не нуждался в чем-то искреннем, природном, настоящем. Будто бы Кирилла в самом деле устраивало то, что у него есть. Но Дима отлично видел, что это не так. Видел, когда отскребал его пьяного, когда тащил его домой, выслушивая каждый чертов раз о том, как бессмысленно и бездарно они прожигают жизнь. Может потому Дима и считал, что Кирилл лучше, что Кирилл достоин большего, потому что Гречкин это хотя бы понимал, осознавал, потому что сам Дима не видел проблемы в том, как они живут. Все, что ему было нужно – быть рядом, а, как и при каких обстоятельствах – совершенно не важно. Кирилл нуждался в любви, но к сожалению Дима не подходил в качестве человека, который эту любовь Киру мог бы подарить. Нет, он дарил ее каждый чертов день! В каждом своем поступке, в каждом решении! И как бы Кирилл не злился на него сейчас, он ведь должен был понимать, что все, что делал Дима – было для него? Хотелось верить, что он хотя бы задумается. Кирилл не плохой человек, он должен Диму простить, но что будет, если сейчас Евстафьев окажется в стороне? Что будет, если Кирилл узнает, что Дима был в курсе того, что Женя собирается сделать с его мальчишкой? У Димы от одной мысли об этом кровь в венах сворачивалась. Он это Лешу видел всего лишь раз, тот проклятый раз, когда тот пришел передавать Сергею деньги. И не то, чтобы Дима так уж проникся к нему сожалением. Леша Макаров представлял из себя жалкое зрелище, и Дима понятия не имел, что Кирилл в нем нашел. Щуплый мальчишка с впалыми щеками, с россыпью уродских веснушек на носу, с синяками под глазами чернеющими. Дима смотрел на него со стороны и чувствовал только отвращение. Такой, как Леша, никогда не должен был оказаться подле Кирилла, такой, как Леша, Кирилла не заслуживает. Но Гречкин всегда делал все наоборот, всегда ломал представления Димы о том, что в действительности ему нужно. И хуже всего, что Евстафьев не мог поспорить. Кирилл влюбился, а это на памяти Дима случилось первый раз, и не понятно уж чем так смог зацепить Кира мальчишка, но у него это получилось, и теперь Дима, видимо, должен был это принять. Он Кирилла все еще любил, он от этой своей болезненной привязанности к Гречкину не мог избавиться, как бы сильно не хотел. И, хуже всего то, что он не хочет. Не хочет, даже если ценой тому будет все его существование, его проклятая жизнь. Петров зря ставил на него ставки, зря надеялся, что за столько лет Диму отпустило. Да, Евстафьев давно уже работает с ним по собственной воле, давно уже не боится, что его уход может угрожать Кириллу. Гречкин прав, Дима и сам понимал, что Женя вряд ли полезет на него теперь. Теперь, когда Кирилл и сам из себя представляет человека влиятельного, даже без отца справляется. Но страх все же присутствовал, и Дима не уходил. Не уходил, потому что так было проще, потому что так казалось, что он Кирилла защищает. Только теперь Гречкин лез в омут с головой, и Евстафьеву нужно было либо остановить его, что, конечно же невозможно, он уже попытался. Либо снова рискнуть собой и присоединится к нему в этой бессмысленной войне за шкуру шлюшки, которую Дима придушил бы собственноручно в любой другой момент. Выбор был очевиден, выбора не было. И Диме оставалось только нажать на иконку единственного избранного контакта, слегка усмехнувшись столетней фотке на заставке, где Кирилл еще с обесцвеченными волосами, со зрачками во всю радужку, дурачился на камеру. Будто бы счастливый Кирилл. Дима тогда тоже бы счастлив, пусть для счастья им обоим и приходилось забивать косячок. Гудки шли издевательски долго.***
Звонок до Гречкина доходит не сразу, два раза связь обрывается на втором гудке, и только с третьего Кирилл наконец-то берет трубку. Дима пугается если честно, внутри он даже надеется, что Кирилл скинет, потому что все еще злится на него, и тогда Дима мог бы разозлиться в ответ, мог бы придумать себе хоть какое-то оправдание к бездействию. Он мог бы выключить телефон, стереть смс Жени о Макарове, и сделать вид, будто все происходящее не имеет к нему отношения. Он мог бы. Мог бы потом отскребать Кирилла, которого наверняка бы размазало от весточки, что его возлюбленную игрушку грохнул Петров, и, возможно, даже мог бы надеяться на то, что Кирилл бы его в итоге простил, потому что Дима был бы рядом, вытирал бы ему сопли, как делал все эти года, и, возможно, у него бы даже получилось бы заменить Лешу. Но Евстафьев не совсем идиот, он отлично понимает, что такого исхода не будет даже с самым хуевым сценарием. Кирилл возненавидит его еще больше, Кирилл все равно узнает праву, Дима сам его расскажет, потому что не сможет врать. В один момент он обязательно сдастся. Однако Кирилл берет трубку, и у Димы больше нет вариантов. - Слушаю, - голос Кирилл звучит жестко, но Дима все равно чувствует волнение. На фоне слышатся какие-то голоса, детский смех, дурацкая музыка. Если бы Дима не знал Кирилла, то подумал бы, что тот ошивается в какой-нибудь…школе? Хотя, это ведь вполне логично, не так ли? Диму прошибает от догадки. - Кирилл! Слушай, я знаю, ты злишься на меня, но это срочно! Макаров с тобой? – отчего-то он даже пальцы скрещивает, лишь бы мальчишка оказался рядом. Это бы существенно упростило задачу, да, хоть и разбило бы Димино сердце окончательно. Но по тяжелому вздоху Гречкина он понимает, что пацан не рядом. - Я в детском доме, его здесь нет, он сбежал с утра, - Кирилл явно зол, Дима чувствует это через трубку. – К чему этот вопрос!? – собственное сердце отплясывает в груди. Было бы неплохо рассказать ему все лично, потому что так Дима бы смог хотя бы его поддержать, он был бы уверен, что с Киром после этой новости все будет в порядке, или он не психанет. Нет, он обязательно психанет, и уж лучше бы Дима был рядом! Но времени, кажется, нет, поэтому он набирает в легкие побольше воздуха, чтобы голос не так предательски дрожал, и говорит. - Женя написал мне, что ты у него был. Он написал, что уничтожит его, он хочет тебе отомстить, - Кирилл молчит. – Кир, позволь мне помочь. Скажи где ты? Я приеду, мы что-нибудь придумаем вместе, - но Кирилл сбрасывает звонок. И Диме остается только сползти по дивану вниз, скатиться на пол, и пытаться не зареветь в голос, потому что это, блять, обидно. Потому что Кирилл даже не ответил на его чертову просьбу помочь, просто скинул блядскую трубку. На улице темнеет, дни ближе к декабрю становятся все короче, и Диме, если честно, очень не хочется куда-то выходить. Честно слово, он бы сейчас просто закрылся у себя дома, спрятался бы в одеяло, и проревел бы всю ночь, как малолетка, но Диме, блять, давненько так не семнадцать, и он отлично понимает, что если сейчас не поднимет свою задницу с пола, то реветь, скорее всего, будет уже по другой причине. Не нужно быть гением, чтобы догадаться куда сейчас поедет Кирилл. Если Дима не успеет, то Гречкина похоронят вместе с мальчишкой. Да, возможно и Петрова потом прикопают следом, но Дима почему-то уверен, что Женю в бешенстве все это не остановит. Единственное, чего Евстафьев до сих пор не мог понять – это злости Петрова на Гречкина. Казалось, что их давно уже ничего не связывало, и не то, чтобы тогда, в семнадцать лет, между ними пробежала хоть одна черная кошка. Да, ту подставу Дима никогда не забудет, но Кирилл ведь о ней по сути и не догадывался, а Женя так и не смог объяснить Евстафьеву причину такому поступку. Да и Дима не особо его расспрашивал, тогда, на адреналине, его это все беспокоило в последнюю очередь. Честно говоря, у Евстафьева были предположения, но они казались бредовыми. Как не покрути, но Петрова и Гречкина не связывало абсолютно ни-че-го. Ничего, до появления этого мальчишки. И причины, по которой Петрову так всрался этот Макаров тоже не было. Будь он его любимчиком или еще что-то, Дима бы видел его частенько, но они пересеклись лишь раз, тот самый, когда Сережа отмудохал его в подворотне. Складывалось впечатление, что Макаров и правда стал невинной жертвой в чье-то тупой войне, и в этом они с ним были похожи. Дима тоже с удовольствием бы в этом не учувствовал, но выбора у него, как и у Леши, уже не было. Хотя, стоит сказать, что жалости к нему Дима так и не испытывал. Вариантов, куда сейчас направится Гречкин, была не так уж и много, поэтому, оторвав себя от пола, Дима направился к сейфу. Туда, где лежала его маленькая заначка, в виде, как бы смешно это сейчас не звучало, макарова. Только не Леши, к счастью, а девятимиллиметрового самозарядного. Проверив патроны, Дима сунул пистолет за пазуху, искренне надеясь, что он им сегодня никак не понадобится. Это в восемнадцать лет, когда ты покупаешь себе первый пестик, в голове рисуешь картинку, где ты такой опасный, один на один с каким-нибудь злобным дядькой или отстреливаешься от бандитов за кирпичной стеной в разъебанной советской коммуналке. К двадцати пяти такие мысли не вызывают у тебя былого азарта, скорее холодный пот по позвоночнику. Время пришло расставить все по местам, выкинуть «против», оставить только «за». Пусть я не прав, но это лишь для тебя! В этом мире все относительно..