чай, кофе, переспим?

Кроули не планировал найти на этом сайте фантазию всей его жизни — максимум фотки подростков, которые врали о возрасте. Он даже первый написал Энтони. Что-то нелепое, не цепляющее неискушенного. Таким отвечают что-то про учебу и детское время — Кроули стало интересно. Его звали Азирафаэль, и ему едва-едва исполнилось столько лет, чтобы позволять затаскивать себя в койку. Он рассказывал про книги, сюжеты, теорию литературы и отправлял фотографии с лицом. Кроули было смешно, пока у него не начало вставать ежедневно в шесть, — к этому моменту Азирафаэль уже успевал вернуться домой после учебы и запереться в ванной с зеркалом выше его макушки. Кроули смеялся, пока не понял, что запомнил, как именно должно идти развитие героя по ходу повествования, — это облепливало глазницы по форме дна, пока тот кончал, и загораживало Азирафаэля, который полз к нему на колени и сам насаживался на его пальцы. Это был фейерверк, квинтэссенция бытия, пару секунд с Богом наедине — только это всё равно было не то. Не тот эффект, не та сила, как бывает, когда порноактриса уже приелась. К тому моменту, как Кроули понял, что без этих бёдер с фотографий у него между ног ничего не будет, Азирафаэль уже начал рассказывать ему про проблемы в школе. Он почти не заметил, как факультативный интерес сменился необходимостью. Первая жена говорила ему, что он извращенец и что однажды и его упекут. Кроули пожелал ей так и не выйти за рамки миссионерской позы с ее новым. Она многого не знала и не понимала. Например, как правильно выйти на контакт с подростком, чтобы получить желаемое. А Кроули умел. Поддерживал, сопереживал, подыгрывал, проходясь по очевидно слабым местам, и позволял всё. Лгал, обещал без обязательств, путал, но привязывал к себе. И Энтони было плевать, что раньше его мальчики раз за разом теряли интерес явно до финальных стадий, потому что сейчас Азирафаэль велся и по утрам всегда писал первым, вместо того чтобы вспоминать формулы, термины, правила. Мальчишка привыкал к нему, забивая светлую головку мыслями о Кроули и о том, какие отражённые позы ему нравятся больше. Энтони уже знал, как оправдает предложение встретиться лично: если согласится — это будет ему неплохим уроком. Всё-таки Кроули не маньяк и не насильник, поэтому только немного лечебного страха, чтобы успеть позволить рукам всё и даже больше. Конечно, Азирафаэль согласился. Даже дату ближайшую выискал. Чтобы быстрее, скорее, чтобы Кроули уже наконец оказался рядом и сделал то, о чем иногда вскользь упоминал. Например, поцеловал бы его, приобнял, нежно повёл за руки. И, конечно же, интересовался бы почти только душой, а не тем, что спрятано под шерстью и фланелью. Кроули сжимал округло расслабленные плечи, целовал ладонь с тыльной стороны и шептал, быстро и едва не сбито, о любви. О той самой, которой не бывает там, где искренность идёт только от обнаженки. Азирафаэль так жался, краснел и пытался, забывшись, подтянуть ладони к себе из рук Кроули, будто правда верил. Как будто любовь действительно целовала его в макушку протухшими губами, а после лениво пинала между лопаток. Мальчишка улыбался, дёргано сжимая кисти Кроули, до первого переулка. Его прижали к стене, резко и грубовато, до несильного, но ощутимого удара плеч о бетон и вскрика между губ. О, господи, на Энтони смотрело два искренних до первых юношеских слез разочарования. С попытками ухватиться за руки и выяснить, заикаясь от контраста, что происходит. — Какой же ты идиот, — Кроули не сдержался, тут же припадая к шее, пальцам, щекам, запястьям, мазал губами и вжимался, вжимался в мягкое тело. — Ты же знаешь, что с тобой может случиться, мелкая ты дрянь, — Энтони не хватало больше на слова; его вело от того, что живот, бока, бедра были по-нежному мягкими, а не рыхловато обвисшими. Кроули хотел сказать себе, что не коснётся губ мальчика, пока тот сам не потянется, но этот испуг в глазах, эти вздохи забивали, рвали, перегрызали его нервы, так что оставалось только голое желание. Даже после он не будет винить себя — Азирафаэль знал, куда шёл, да и сам лип к нему. И, кстати, страх добавляет остроты к ощущениям. Он так лучше запомнит, ему понравится. Пусть подрожит, пусть подёргается — всё ему на пользу. Ведь мог бы попасться тот, кто правда надругался бы, совратил, растлил. Ему чертовски повезло, даже если сейчас он не согласен с Кроули. Энтони задыхался, трогая, сминая, лаская и почти не чувствуя сопротивления. Это было бы глупо — слышать, как тихо и слабо Азирафаэль просит его быть нежнее, остановиться, прекратить. Пока маленький ангелочек пытался легко бить его раскрытыми ладонями по плечам, в ширинке застревало что-то тяжелое, почти болезненное. После первого тонкого всхлипа, почти не похожего на возбуждение, Кроули разрешил себе всё.