Кровь моя теперь сильнее, чем сталь

Гарри крушит все, что попадается ему под руку. Он ненавидит все это — дом, портрет, орущий на него из прихожей, чертовы вешалки, чертовы грязные чашки на кухне, чертовы книги в чертовой библиотеке. Гарри хочет избавиться от этого, хочет избавиться от этих вещей, от затхлого воздуха, от темноты, режущей глаза. Он ненавидит этот дом. И себя он тоже ненавидит. Прошла всего неделя после победы; у него не получается праздновать — никогда не получится. Он думал, что сможет радоваться. Он думал, что сможет выдохнуть. Но вместо этого он чувствует только ярость, и боль, и отчаяние. Он чувствует пустоту. Ему больше не за что сражаться. Гарри обессиленно садится на пол, обнимает коленки совсем как в детстве и устало смотрит вокруг себя. Все изломанное и разбитое — совсем как он. Он кладет голову себе на колени и пытается сдерживать слезы. Он один. И ему больно, больно, больно. Гермиона говорила, что это нормально. Гермиона говорила, что это хорошо, что он еще может чувствовать. Гермиона говорила, что он справится. Гарри ей не верит. Закрыв глаза, Гарри вспоминает: он обнимает Рона сразу после битвы, держится за него, словно бы не веря, что все закончилось, что они живы, что все будет в порядке. Гарри вспоминает: Рон отталкивает его. Рон говорит: не трогай меня! Рон уходит. Теперь Гарри пытается просто дышать. Он ненавидит дом, ненавидит войну, ненавидит всех людей вокруг. Вот только Рона ненавидеть не получается. Гермиона отправляет письма каждый день; Гарри вынужден отвечать, что он в порядке — иначе она примчится его спасать. Он, очевидно, не в порядке. Он хочет обнять Рона. Он хочет хотя бы дотронуться до него. Но ему — нельзя. Он хочет, чтобы мертвые вернулись к жизни. Он хочет, чтобы ему не снились кошмары. Он хочет, наконец, вернуться с войны. Но — не может. От стука в дверь Гарри вздрагивает. Кого там принесло? Он подавляет сиюминутное желание забить и остаться сидеть на полу и поднимается на ноги. Он толкает дверь и, кажется, едва удерживается от судорожного вздоха. На пороге стоит Рон. Рон выглядит… непривычно. Кажется, что он будто бы похудел за эту неделю, и его огненные волосы словно бы потускнели. Глаза у него слегка красные, будто бы он долго не спал, а рот крепко сжат в одну линию. — Привет, — тихо говорит Рон. — Привет, — отвечает Гарри. Они долгие мгновения смотрят друг на друга, и Гарри все никак не может отойти от порога, чтобы позволить Рону войти внутрь. Почему Рон здесь? Разве ему не противно видеть Гарри? Разве это не он оттолкнул его? Разве это не он хотел, чтобы Гарри больше никогда к нему не прикасался? Гарри, наконец, заставляет себя отступить внутрь дома. Рон заходит следом за ним. Гарри закрывает дверь и провожает Рона в сторону кухни. Рон молчит и как будто бы немного сторонится Гарри. — Прости, что оттолкнул тебя, — говорит Рон и почему-то не решается даже присесть. Он окидывает взглядом кухню дома на площади Гриммо и тяжело вздыхает. Потом продолжает: — Дело совсем не в тебе. Гарри ему не верит. Гарри кажется, что Рон звучит будто бы словами Гермионы. Это она заставила его прийти сюда; это она отчитала его; это она приказала ему сообщить, что Гарри ни в чем не виноват. Хотя они все знают, что Гарри виноват. — Черт, — вдруг говорит Рон и закрывает глаза ладонью. — Это просто идиотизм какой-то. И правда — идиотизм. На мгновение Гарри кажется, что Рон заплачет. И это, в самом деле, глупо. — Все нормально, — выдавливает из себя Гарри. — Я понимаю, что ты не хочешь, чтобы я прикасался к тебе. Обещаю, я не буду. Гарри готов сказать, что угодно, лишь бы оставить хотя бы дружеские отношения с Роном. Хотя бы приятельские. Хотя бы какие-нибудь. Рон убирает ладони от глаз, и Гарри вдруг понимает, что тот и вправду плачет. — Рон?.. — Я ненавижу это, — тихо говорит Рон. — Когда я взвинчен, взбешен, когда мне больно — а кто-то меня трогает. Ненавижу это. Я… прости, я не должен был тебя так отталкивать. Но я не мог… все эти касания, я ненавижу их. Гарри, кажется, дышать перестает. А Рон все говорит и говорит: — Обычно все нормально, ты не подумай, мне нравится это. Но тогда я был настолько растерян, мы как будто бы победили, но это словно бы сломало нас, понимаешь? Это было так больно. И мне казалось, что я задыхаюсь, когда ты обнял меня. Я запаниковал, понимаешь? Это не из-за тебя, клянусь, Гарри. Гарри вдруг понимает, что снова хочет обнять Рона. Он знает — ему нельзя. Но он — Поттер, поэтому делает очередную глупость и спрашивает: — Могу я… обнять тебя сейчас? Рон молчит. Потом молчит. Гарри почти смиряется. Потом Рон делает шаг вперед и сам обнимает его. Гарри, кажется, вновь может дышать. Они стоят так, кажется, целую вечность. Потом Рон отстраняется и спрашивает: — Мир? — Мир, — улыбается Поттер. И Рон вновь обнимает его. Они и стоят так, обнимаясь, и Гарри вдруг понимает, что больше не может ненавидеть ни этот дом, ни самого себя.