Камнепад

Они все не любят Голодные Игры по-разному. Эдит прячется под одеялом. Это проще всего. Под одеялом ничто тебя не достанет. Конечно, из своего укромного, теплом пахнущего закутка она может слышать все комментарии неутомимого и бессменного ведущего Лионеля Савиньяка, но хотя бы не видит крови, открытых ран и прочей грязи, которая выступает на трибутах обильно, как пот, лезет у них из всех щелей. Ричард отчасти понимает их - всё это делается, чтобы выжить, - но не может не осуждать. Разве он захотел бы жизни такой ценой? Внутренний голос разума, так похожий на голос Айрис, категорически утверждает, что захотел бы. Если не ради себя, то ради сестёр. Дейдре садится ближе к экрану и внимательно смотрит. Она может провести за этим занятием целый вечер после возвращения из Котла, где обычно околачивается. Обнимает колени, хрустит орехами, которые выменяла у торговки похлёбкой на парочку дохлых крыс (ничего, в общей лоханке превратятся во что поблагороднее - мясо есть мясо). Вид у Дейдре при этом такой, будто она вот-вот начнёт записывать приёмы и меткие ходы. Выживание в Играх - наука тонкая. В этом году она впервые встанет за верёвочное ограждение и будет с замиранием сердца ждать, не назовут ли её имя. Когда Ричард думает об этом, у него внутри всё обрывается. Случись что, он даже не сможет её защитить. Дейдре - храбрая, слишком, вплоть до безрассудства. Ему одному она как-то призналась, для успокоения тиская в ладони любимую рогатку, словно ручного зверька, что, когда ещё подрастёт, хочет вызваться добровольцем - и победить. Айрис бы знала, что на это ответить, Айрис всегда знает, а Ричард не знал совсем: он прижал упирающуюся для вида девчонку к груди и спросил: - А что если проиграешь? Дейдре дерзко посмотрела ему в глаза: - А что если выиграю? И мы никогда больше не будем голодать. Вам не придётся работать. Мы будем жить в большом, красивом доме... - в глазах у неё вспыхнула такая мечтательность, что Ричард невольно испугался, как бы им не опалило лица. Ему-то Дейдре всегда казалась более близкой к земле - но не зря же она тоже читала столько книг; семейное проклятие и на ней оставило отпечаток. Он серьёзно покивал и не нашёл в себе духу признаться, что они с Айрис давно обо всём договорились; поклялись на крови, когда ей было двенадцать, а ему - тринадцать, заботиться о младших, во что бы то ни стало. Айрис сказала как отрезала: случись что, она вызовется добровольцем вместо одной из них. Таким тоном, что даже Ричард почувствовал: в этом немом соперничестве он проиграл разом несколько сот очков просто потому, что был мальчишкой. Чувство ему не понравилось, а уколотый палец потом с неделю болел. Айрис, когда по телевизору крутят Голодные Игры, обычно занята готовкой, стиркой, уборкой, штопкой... Ей не до того, она будто бы вовсе не слушает, но порой что-то в эфире задевает её за живое - и тогда её нервы превращаются в натянутые струны, она вся становится тугим клубком тревоги. Пару лет назад Марсель Валме вытянул из стеклянного шара имя её очень хорошей подруги. Кэтти держалась молодцом, оказалась в последней десятке, но дальше всё пошло наперекосяк и какой-то парень из Первого вспорол ей глотку хорошеньким серебряным ножичком, пока она спала. Он потом выиграл, но не то чтобы это кого-то утешило. Когда смерть Кэтти показали по телеку крупным планом под исполненные тонкого, жалящего исподтишка сочувствия ремарки Лионеля Савиньяка, Айрис, не говоря ни слова, отложила в сторону недомытую посуду, натянула поверх домашнего платья их "лесную" куртку и вышла. Она даже ничего не ответила на робкое Ричардово: - Ты куда? - и вернулась уже поздно ночью: испуганная, замёрзшая, с сумкой, битком набитой кроликами и белками. Младшие спали, а Ричард нагрел ей воды, чтобы смыла с себя грязь, пот и слёзы, а потом покорно поливал из жестяной кружки сутулую, бледную спину, не задавая вопросов. В доме всё равно было холодно, как всегда, и Айри ёжилась, зло бранилась себе под нос, как никогда не позволяла себе при детях. Она сильно рисковала, выбравшись из дома в час, когда все должны были смотреть и слушать, но Ричард не упрекнул её ни разу. Утром они первым делом, пока до Котла не добрались разленившиеся миротворцы, пошли продавать излишки: восхитительно слаженная команда из четверых заморышей. Эдит хлопала ресничками и невинно улыбалась, что у неё получалось просто отменно, Дейдре торговалась, сражаясь за каждую монетку, Айрис окатывала покупателей строгим взглядом, как бы видя насквозь их уловки, а Ричард... что ж, Ричард за время тягания ящиков обзавёлся внушительной мышечной массой, которой поигрывал, стараясь выглядеть скучающе, а не восторженно. Это производило впечатление на людей. Он сам предпочитает читать под прямые репортажи с кадрами бойни. Перелистывать страницы, не поднимая взгляд на экран. Внутренне замирать, пробегать глазами по десять раз по одним и тем же строчкам, только бы не смотреть... В очередной вечер, когда он приходит из шахты уставший, не чувствующий рук и ног, Эдит не даёт ему даже умыться - толкает в комнату: - Быстрее, быстрее! Ну да, Квартальная Бойня. Особая, четырёхсотая годовщина. Новые правила для старой игры. Ричард голоден и зол, но он знает: об этом объявлении будут долго ещё болтать все вокруг, могут даже спросить в школе. Нужно высидеть терпеливо один и тот же из года в год рассказ об истории Панема и дождаться момента, когда президент (пышный, одутловатый, но безобидный с виду Фердинант) достанет из шкатулки очередной конверт, заготовленный учредителями первых Голодных Игр. Интересно, насколько ещё их хватит? И что случиться потом? Можно поспорить, в Капитолии просто наделают новых. Там у каждого куча идей по поводу того, как лучше организовывать массовые казни. Ричард у себя в голове процеживает помпезную речь, выбирая смысл по крупинкам: в этом году в память о временах, когда никому нельзя было доверять (как всегда), менторами для трибутов станут победители других дистриктов. И после окончания этой Квартальной Бойни дополнительные пайки и грандиозные празднества достанутся не дистрикту победителя, а дистрикту ментора. Кажется, это как-то увязывается с мудростью и опытом, противостоящим безрассудной юности. Фердинант хмурится - он сам немного запутался в словах. Эдит непонимающе переводит взгляд с брата на старших сестёр в надежде, что ей тоже простыми словами объяснят, что же всё это значило. У Дейдре в глазах загорается нехороший огонёк. Айрис сидит как каменная, погрузившись в невесёлые мысли. Ричард единственный додумывается выключить телевизор - на сегодня хватит плохих новостей. За кем бы из детей Двенадцатого дистрикта в этот раз ни велась погоня, им не позавидуешь - люди, живущие с ними бок о бок, в этот раз отвернутся от экранов и не будут знать, что и думать. Никто не станет болеть за них от всего сердца. Никто, кроме их семей, не обрадуется их победе.