Камнепад

Ричард не привык обнажаться - ни в одном из смыслов. Какая жалость, что Капитолию только этого от него и надо. Команда подготовки ему не нравится. Эти существа не похожи на людей: они слишком яркие и пёстрые, у них причудливые голоса и идеальные черты лица. Их пальцы с длинными ногтями похожи на звериные лапы с когтями, а слова человеческой речи из-за сильного, манерного акцента практически не разобрать. Суетятся и охают, пытаясь раздеть его, стянуть с него последнюю память о доме - вещи, которые Ричард не нашёл в себе силы снять даже в поезде. В них же спал и проснулся в мятом - от назойливого, словно жужжание мухи, стука в дверь. Марсель Валме иронично заметил, что он чуть не пропустил свою остановку. Будто у них ещё остались крупицы выбора. Будто они у них с самого начала были. Иоланта переоделась в простые, но добротно сделанные вещи, которыми, как она объяснила, были битком забиты шкафчики в её купе. Ричард не стал проверять свои - его охватило странное ожесточение, которое только нарастало с каждым мигом, проведённым вдали от дома. И вот, он оказался здесь. В тщетных попытках выиграть борьбу с командой подготовки, словно бы она воплотила в себе всё зло Капитолия; остаться неопрятно одетым, растрёпанным и не очень чистым; остаться собой. Забившись в угол, точно загнанный зверь, он бы, может, ударил кого-то из них, не разобрав за тоннами макияжа, где здесь женщина, а где мужчина. Однако на ум вовремя приходят слова всё того же Марселя Валме: стилиста лучше слушаться. Он не желает тебе зла, он желает себе славы - это уж точно, Ричард видел Коко по телевизору не раз и не два, давно сложил для себя представление о нём, наверняка близкое к истине. Неудивительно, что за столько лет на Играх ему так и не перепало ничего лучше дистрикта Двенадцать. Может, этот год будет чем-то отличаться от остальных. Ричард неуверенно отлипает от стены, к которой прижался спиной под натиском команды подготовки, совершеннейше озверев на первые пять минут в этой ярко освещённой, удивительно пустой на вид комнате. Кто-то из троих испускает радостный возглас - правда, они уже не знали, как к нему поступиться, и Ричарду мимоходом становится мучительно стыдно за своё ребячество, суеверный ужас перед вещами, которые наверняка кажутся им обыденными. Он ведь ни разу ещё не оставался голым ни перед кем, насколько это возможно в доме, забитом людьми по самую крышу. Он снимает одежду сам - последняя возможность не позволить капитолийцам себя коснуться. Всё, вплоть до нижнего белья, ложится на пол неаккуратной кучкой. Это были его лучшие вещи, но здесь они - всё равно что мусор. Ричард ощущает себя нагим не только потому, что на нём ничего не надето. Чувство неуверенности только усиливается, когда - после нескольких часов экзекуций, разумеется - он недосчитывается на себе пары слоёв кожи и волос во многих местах, где он привык их видеть. Команда подготовки оставляет его чистеньким и душистеньким, благоприятным во всех местах - ногти пострижены, брови подровнены, с языка счищен налёт. На лице ни следа прыщей, даже старые шрамы от расковырянных ранок стали бледнее. Больше не видно содранных заусенцев на пальцах, даже если присмотреться. Самое время появиться стилисту - Коко и впрямь мягко вплывает в комнату, одним движением руки отпуская свою команду. Странная троица похожих на расписные игрушки или картинки из книжки существ уходит, попеременно оглядываясь; может, жалеют, что за все четыре часа процедур у них так и не вышло его разговорить. Впрочем, они не скучали: болтали о своём, и речь их звучала для жителя Двенадцатого дистрикта так же бессмысленно, как птичьи трели или слова чужого языка. Коко с Ричардом остаются один на один. Это помогает последнему ещё отчётливей ощутить свою унизительную наготу. Стилист обходит его по кругу, смотрит и приценивается, периодически хмыкая. Хорошо ещё, что не трогает, - Ричард не знает, сумел ли бы он сдержаться или всё-таки ударил бы по рукам. Коко уже больше похож на человека - татуировкам, странным причёскам и сумасшедшим оттенкам кожи он предпочитает старомодные наряды, сведения о которых наверняка почерпнул из каких-нибудь ужасно засекреченных книг по истории. Огорчённо и озадаченно прищёлкивает языком, подводя итог: - Да, с вашим телосложением... не уверен, что будет смотреться, но сделаю всё, что смогу. Всё равно ничего уже не изменить, верно? - это вопрос в пространство. Коко несложно было запомнить по прошлым играм - и не только потому, что он работает с Двенадцатым дистриктом. Бешеный фанатик старины, он вечно измышляет для трибутов замысловатые наряды, на фоне всех прочих смотрящиеся по меньшей мере чудаковато и имеющие к углю лишь отдалённое отношение. Ричард представляет на себе панталоны и расшитый золотом камзол - мрачно хмыкает, воображая, как будут хохотать над ним дома, когда его покажут на колеснице в конце процессии. Напоследок было бы славно хотя бы заставить сестёр смеяться. Хотя в конечном итоге всё оказывается не так плохо, как могло бы быть. Цвета угледобывающей промышленности (чёрный, пепельный, металлик, оттенки огня - при наличии хорошего воображения и определённого бесстрашия перед лицом властей ржавый старых кирок тоже сгодится) сложно чем-то испортить, особенно если ты (при всех своих недостатках) стилист с многолетним опытом. Наряд этого года тёмно-серый и кружевной - по счастливой случайности (хоть Коко и утверждает, что это было частью плана) он хорошо идёт к глазам Ричарда. Рукава-фонарики, широкие штаны, чем-то даже напоминающие юбку... Мрачные тона разбавляют яркие штрихи золотого - внутренность карманов, блестящие цепи на шее и на запястьях, корона из языков пламени на голове. Коко остаётся отчётливо доволен и наконец-то позволяет Ричарду взглянуть в зеркало. - Это... - он замолкает, подбирая слова. - Я в этом похож на... - на кого-то нездешнего, это уж точно. Может быть, скорее, на кого-то из Первого: ценные вещи - их специализация. Сложно решить, выглядит ли он смешно или и вправду неплохо. В нарядах Ричард не разбирается, однако кое-что может сказать наверняка: серый, цвет камня и дождевых облаков, странным образом приходится ему по душе. В сумерках, можно надеяться, никто и не заметит этих нелепых девчачьих кружев. Когда всё готово, они спускаются в конюшню - низенький, приземистый, округлой формы Коко изо всех сил старается помочь высоченному и широченному в плечах Ричарду, путающемуся в собственных непомерных штанинах, взобраться на колесницу. Зрелище ещё то - кто-то смеётся, не хотелось бы думать, что над ними. Было бы немножечко, но спокойнее, знай Ричард уже, кто станет его ментором, однако, кем бы он ни был, он не спешит объявиться. Иоланта появляется всего через несколько минут - одной из последних. Её стилист - Марианна, жена Коко, так что многого ждать не приходится. Сплошной чёрный шёлк, спадающий пышной трапециевидной волной с интересной формы складками. Иоланта напоминает очень траурный торт - забравшись (не без помощи) к Ричарду на колесницу, она пыхтит: - И не говори, - предупреждая все его возможные шутливые комментарии. Не враждебные, конечно: в поезде они перемолвились парой слов и вроде как договорились о вооружённом нейтралитете. И пусть они совершенно не смотрятся вместе, Ричард галантно предлагает ей свою руку - словно его к этому обязывает костюм. Марианна - высокая, статная женщина на непомерных каблуках и с неяркими татуировками в виде жёлтых роз во все руки - чуть не теряет голову от восторга, когда видит это. Коко, едва достающий ей до груди, тоже добродушно улыбается и поправляет старомодного вида очки на носу. Нос большой, а очки ну просто микроскопические, так что то, как они на нём держатся, - тоже загадка. Ричард делится этой ремаркой с Иолантой. Она смеётся на высоких нотах, выдающих волнение. В общем и целом, он больше не чувствует себя нагим. Нагота - это вызывающе. Серый цвет - цвет тумана, осенних луж, сумерек - прекрасно помогает слиться с окружающей обстановкой, и Ричард ощущает себя уверенней. Ему даже хочется поблагодарить Коко - но поздно, колесница трогается и они выезжают из конюшен, представая на суд уже слегка заскучавшей публики. В общем и целом, не так плохо, как могло бы быть. Не слышно свиста и смеха. Ричард кивает в ответ на взмахи рук и щурится на яркие вспышки камер, словно капитан на носу корабля, рассекающего стремительно темнеющую морскую гладь. Он читал об этом когда-то. Иоланта робко помахивает кончиками пальцев по сторонам, но так как они всё ещё держатся друг за друга, не отходит далеко. Вскоре у них обоих страшным образом затекают локти. В общем и целом, наряд оказывается поразительно удобным - Ричард остаётся в нём на время ужина и позже, когда они в полутьме гостиной созерцают своё появление и почти одновременно приходят к выходу, что могли бы смотреться и получше, если бы нашли в себе смелость вовремя расцепиться. Иоланта, вылезшая из своего похоронного пирожного сразу же (не без помощи бесгласых), оказывается - чуть успокоившись - на язык едва ли не острее Марселя Валме. Они не без обоюдоострого удовольствия соревнуются в язвительных комментариях по поводу и без, и Ричарду, разморенному бесконечным количеством съеденных угощений (едва он начал дышать чуть свободнее, он смог по достоинству их оценить), на мгновение кажется, что он дома. Но это обманчиво. Более того, это опасно. Марсель (наконец-то! вблизи он кажется человечнее и перестаёт быть устойчивым нарицательным словосочетанием для обозначения давно ожидаемого стихийного бедствия) к концу вечера и после пары бокалов белого вина становится словоохотливее обычного, но на вопрос о менторах молчит с красноречивой улыбкой. Может, просто не успевает дать ответ - распахивается дверь и Ричард, вглядевшись в полумрак, не без ужаса узнаёт на пороге человека, которого ярче всего запомнил в крови девчонки из Шлака с глазами вечно немного навыкате. Ну да, на церемонии награждения победителей он выглядел слишком прилизанным и притихшим - не то что здесь, когда энергично представляется: - Альдо Ракан, - и, включив свет, чтобы виднее было довольный оскал, пожимает всем руки, а Иоланту галантно целует в тыльную сторону ладони. - Приветствую, малышка. Нам с тобой предстоит победа. Ричард здоровается с ним просто потому, что не успевает подумать о том, что он делает (и ещё потому, что Альдо выглядит куда дружелюбнее, чем на экранах). Иоланта краснеет и неловко пытается освободиться из его хватки - надо думать, те Игры она смотрела так же внимательно и знает, что он делает с такими девушками, как она. Марсель - человек тысячи тонких улыбок, по которым при должной сноровке и его собственном желании можно читать его настроение, - искривляет губы в высшей степени ядовито, хоть и рассыпается в радостных приветствиях. Когда Ричард позже, перед тем, как ускользнуть в свою комнату, спрашивает у него про своего ментора снова, улыбка становится самую капельку сожалеющей. Так, для вежливости. Ричард засыпает всё в том же кружевном безобразии - он не хочет снова чувствовать себя нагим; беззащитным больше, чем теперь, когда тишина и отсутствие тепла Айрис под боком и без того сводят его с ума.