Камнепад

Нельзя быть счастливым вечно - особенно когда уже завтра тебе придётся бороться за собственное выживание. Волнение возвращается к Ричарду вскоре после того, как он остаётся один. Точнее, конечно, в компании остальных двадцати трёх трибутов, под сценой, в полной готовности выйти на свет и блистать так ярко, как никогда раньше. Вот только готов ли он на самом деле? Алва сказал: просто расскажите им о своём дистрикте. Но захотят ли они слушать? Есть ли в Двенадцатом что-то настолько поразительное, чтобы приковать к нему внимание пресыщенных капитолийцев? По правде говоря, Ричард думает: да. У него есть план, которого он намерен придерживаться, если только его не скрючит пополам от волнения. Что, к слову, вполне вероятно - предстать перед всем Панемом, пусть и на пару минут, это совсем не то, о чём он мог бы мечтать. В отличие, кажется, от некоторых других трибутов. Чуть дальше по коридору Гизелла (та, которая из Седьмого; Гизелла из Второго до сих пор играет впечатлительную скромницу, и если бы не язвительные комментарии Альберто, Ричард бы, наверное, ей поверил) только и делает, что болтает о своём выступлении и о том, как оно всех покорит. Зелёное вычурное платье очень идёт к её глазам, нельзя не признать. Второй трибут из её дистрикта явно её не слушает - он погружён в свои мысли. И уж его-то стилист явно не постарался как следует. Впрочем, у Ричарда нет права так даже думать - он-то не лучше, выглядит совершенно нелепо. Как будто составлял себе наряд сам, надёргав из кучи вещей первое, что ему под руку подвернулось. Хотя, что уж там, он никогда не выбрал бы золотой цвет - и этот дурацкий шлейф. Однако за килт, каким бы нелепым он ни был, стоит сказать Коко спасибо - это именно то, что нужно. Где-то впереди распахиваются двери - и вереница трибутов начинает движение навстречу яркому свету огней. Где-то посередине пути Иоланта неожиданно хватает Ричарда за руку - вряд ли Алва предусматривал что-то подобное, когда учил его правильной походке, однако, во-первых, вцепилась Манрик знатно, а во-вторых, есть в этом что-то успокаивающее. И дерзкое. Они всё время держатся друг за друга, в то время как остальные обособились и разделились. Ричард шагает вперёд на вдруг ставших ватными ногах и еле-еле шепчет: - Всё будет хорошо. Вряд ли Иоланта слышит - рёв толпы на выходе оглушает. С другой стороны, может, он говорит это самому себе. Скорее всего, так. Бессменный ведущий Эмиль Савиньяк уже ждёт в своём кресле, дежурно улыбаясь в ответ на натянутые приветствия. Он кажется добрее Лионеля - по крайней мере, старается помочь трибутам проявить себя с лучшей стороны, в то время как от его близнеца слова доброго не дождёшься. Вернее, он говорит какие-то комплименты, но значение имеют не реплики, а интонации. Лионель Савиньяк на памяти Ричарда ни разу не выказывал восхищения находчивостью трибутов или искреннего волнения за них, не проявил почтения к трагедии происходящего и скорби, переполняющей Панем в дни и недели Игр. Наверное, Капитолию именно такой комментатор и нужен. Но не дистриктам - не людям, наблюдающим за смертью своих детей. Действительно, во время прохода по сцене Ричард накрепко забыл все те трюки, которым его обучил Алва. Он вспоминает о них, только опустившись на отведённое ему место, и зябко втягивает голову в плечи. Все заметили, как он неуклюж, да? Губы становятся сухие и шершавые, Ричард пытается дышать глубже. Ничего страшного. Даже если он опозорится на весь Панем, Алва, наверное, сможет найти ему спонсоров - со своим-то влиянием. К тому же, многие трибуты во время интервью слишком нервничают, чтобы сказать хоть что-то путное. Без лишних задержек и промедлений Эмиль приглашает к себе девушку из Первого - для девушки из Первого у неё на удивление человеческое имя, но это всё, что Ричард запоминает о ней. События развиваются слишком быстро, таймер звенит как будто бы через считанные секунды - и всё это время, съежившись в своём кресле, Ричард не обращает ни на что внимания. Он пытается вспомнить. Пытается успокоиться. Словно бы сквозь приоткрытую дверь, до него доносятся обрывки речей других трибутов. ...Валентин остаётся таким же спокойным и отстранённым, каким его показывали камеры с самой Жатвы... ...Альберто отыгрывает дерзость и самоуверенность - классический набор для профи... ...девушка из Седьмого теряется и испытывает трудности с подбором слов... ...парень из Десятого бросает вызов всем и каждому, однако голос у него звучит неестественно высоко от волнения... Ричард успокаивается достаточно только к тому моменту, когда на середину выходит Иоланта. Словно бы кто-то взял и выключил колючие мурашки, всё это время скакавшие по его телу. И обувь, надо не забыть снять обувь. Сразу после того, как прозвенит таймер, чтобы не замешкаться. Эти туфли легко садятся на ногу - они, кажется, немного великоваты, а Ричард не может позволить себе запнуться. В Двенадцатом все танцуют босиком - и он будет. Все танцуют, когда могут и когда захотят, и пусть это значит "нечасто", но все танцуют. Хотя бы на свадьбах. Иоланта прекрасно умеет посмеяться над собой. Да и вообще, она очаровательно шутит и личико её вдруг кажется хитрым, как у лисы. Если бы она выступала одной из первых, перед её странным очарованием не устоял бы никто; однако сейчас публика что-то жуёт и тихо болтает, обсуждая выступления предыдущих трибутов. Иоланта удостаивается незаслуженно малой толики внимания со стороны людей, которые отправляют её на смерть, - она замечает это прямо перед тем, как звенит таймер, и тут же, как по команде, начинает запинаться, но её ошибки уже более-менее незаметны. Ричарду кажется, все мышцы в его теле, все нервы и сосуды натянулись и звенят, разделяя этот пронзительный звук. Он скидывает ботинки и легко поднимается на ноги. Надо бы ещё обязательно отодрать шлейф, чтобы не запутаться в нём, но в примерочной у Коко Ричард уже успел проверить - пришит на совесть. Остаётся только обернуть его вокруг шеи на манер шарфа и заткнуть край за ворот рубашки, надеясь, что этого будет достаточно, чтобы не размотался. Может быть, слишком рано? Иоланта только идёт к своему месту. Но садиться-то уж точно поздно, и Ричард начинает двигаться вперёд, силясь вспомнить па, более того - развернуть их из круговых в прямолинейные, чтобы подтанцевать прямиком к Эмилю Савиньяку. Это не так уж сложно. Какие-то правила, конечно, есть, но в основном в Двенадцатом все танцуют как получится и остаются этим весьма довольны. Кто-то говорит, что когда-то у этой пляски был особый смысл. Что надо было скакать не вокруг скрещенных палок и не вокруг именинников, а вокруг чего-то действительно важного, но Ричард не знает, верит ли. В любом случае, это было слишком давно. Теперь это не только традиция, пришедшая из прошлого, но и способ жизни. Его способ жизни, значит, ему и решать. И, по крайней мере, он точно смог привлечь внимание толпы. Ричард оказывается у кресла быстрее, чем рассчитывал, и потому по инерции гарцует ещё кружок вокруг Эмиля, эталонно-высоко задирая ноги и перепархивая с мыска на мысок, прежде чем неожиданно замереть и отвесить церемонный поклон. В первую секунду пугается, что снова нарушил какие-то правила (почти наверняка нарушил - на его памяти ни один из трибутов не вытанцовывал на сцене), потому что тишина оглушает его, но в следующий момент зал взрывается воплями. Грохот хлопков звучит как сорвавшаяся с гор лавина, и Ричард вдруг вспоминает улыбнуться. Он кланяется ещё раз и опускается на своё место. В этот раз он почти не запыхался - знакомые с детства движения дались ему легко. - Нет, ну вы это видели? - от наплыва эмоций Эмиль принимается размахивать руками. - Невероятно! - бушует он, только усиливая восторг толпы своей бурной реакцией. - Ричард, что это было? - Так мы танцуем в Двенадцатом дистрикте, - с достоинством отвечает Ричард, стараясь унять лихорадочно бьющееся сердце. Тем не менее, сейчас он взволнован гораздо меньше, чем во время затянувшегося ожидания. Он знает себе цену. Он ещё всем покажет. - У нас в Двенадцатом, - добавляет он, видя, что Эмиль даёт ему место для продолжения, - редко хочется танцевать от радости, однако мы всё равно находим поводы сплясать. Моё выступление, - продолжает он, неожиданно найдя нужные слова, - показывает, как я рад быть среди вас сегодня. Это ложь, конечно, но она дорогого стоит. Она блистательно подходит к моменту. Эмиль всплёскивает руками: - Поверь, мы тоже ужасно рады! Так что, - подначивает он, - расскажешь, с кем обычно танцуешь в Двенадцатом? - С моей семьёй, - уверенно отвечает Ричард. Он представляет их всех перед их стареньким телевизором. И как сияют глаза у Эдит, и как Дейдре смеётся, но с уважением. Айрис-то точно знает в этот момент: вполне возможно, что Ричард переиграл их всех. - С сёстрами. У меня их три. - А родители? - предчувствуя грустную историю, Эмиль убавляет восторг в голосе, понижает тон. - Отец, - Ричард мотает головой. Он на минуту теряется. Что сказать? "Мой отец был мятежником, и вы убили его". "Я не знаю, где мой отец и что с ним, но вы знаете", - не дожил до этого дня, - тут Эмиль смотрит так пристально, так понимающе наклоняет голову, будто и вправду знает что-то такое, недоступное общей массе собравшихся здесь сегодня людей. Однако, конечно, он просто этим выражает поддержку и пытается приободрить, побудить раскрыться ещё немного. - А мать... - очередная маленькая заминка, - сейчас она не танцует. Но я уверен, - Ричард усилием воли воскрешает в памяти особняк мэра, живые цветы в вазах и пузырьки, - что когда-то она танцевала лучше всех и, возможно, однажды станцует снова. В это он не верит, но пусть будет. Он хотел бы верить, что, когда он вернётся домой, Мирабелла... - Вот бы взглянуть на то, как вы отплясываете все вместе! - с искренним участием восклицает Эмиль и тут же меняет тему. - Хорошо, Ричард, мы рады были узнать побольше о твоей семье, но, думаю, не погрешу против истины, если замечу, что нам всем ужасно интересно, как ты поладил со своим ментором. Знаменитый Рокэ Алва, какой он на самом деле? На этот вопрос ответить легко. - Совсем не такой, как на экране телевизора, - этого достаточно. Если бы Алва хотел, чтобы публика знала, как он хорош с мечом и как бывает добр, он бы обязательно показал ей. - Советую вам всем свести с ним знакомство поближе, - щедро улыбается Ричард. Камера выхватывает из толпы лицо Алвы - картинка отображается на большом экране возле сцены. Искренняя ли это улыбка? Сколько в ней от наигранного, натянутого, просто умело и с опытом замаскированного? Думать об этом некогда. - О, мы бы с радостью! - картинно вздыхает Эмиль. - Однако не стесняйся снабдить нас подробностями: в точности насколько тесными успели стать ваши отношения за эти дни после Жатвы? Нам нужно знать! - Что ж, я видел его без рубашки, - ляпает Ричард, не подумав. Он незамедлительно краснеет, но, кажется, это именно то, что нужно. Публика беснуется. Можно подумать, он мог не танцевать вовсе - имя Рокэ Алва и так привлекло бы к его выступлению достаточно внимания. Это рабочая стратегия, однако ментор почему-то не хотел, чтобы Ричард её использовал. На мгновение ему кажется, что он подставил Алву, однако это ощущение быстро испаряется. В конце концов, его решению можно найти достаточно логических объяснений. Важно помнить, кто из них на самом деле жертва в этом случае. - А дальше? - в нетерпении восклицает Эмиль. И, возможно, Ричард мог бы развить эту пикантную тему, однако момент упущен, ничего не идёт на ум - и он замечает, пожав плечами: - Всё, что будет дальше, зависит от того, найдёт ли эр Рокэ достаточно спонсоров для меня. Сегодня с языка у Ричарда совершенно естественно срывается всякая ерунда. Яркий свет прожекторов пьянит, всё путает в голове. Камеры всё ещё показывают Алву. И он кивает, буднично и даже немного устало, словно бы говоря: конечно. Конечно, ты победишь? Конечно, дальше что-то будет? Конечно, а звезду с неба не хочешь? О, Ричард снова чувствует, как ускоряется его сердцебиение. Надо не дать панике стать всепоглощающей, иначе весь его труд пойдёт насмарку. Эмиль ему в этом не слишком-то помогает, спрашивая тоном таким серьёзным, что в зале стихают громкие звуки - быстро, словно свечу задули и весь мир погрузился в полную темноту: - Допустим, в спонсорах не будет недостатка. Но готов ли ты сам сражаться до победного конца? К этому вопросу в разных формулировках Ричард готовился заранее. Иначе он ни за что не смог бы подобрать верный ответ. Часами он раздумывал над тем, что именно сказать. Как дать понять, что он может пожертвовать своей жизнью ради блага дистрикта, если не увидит лучшего выхода? И не только капитолийцам, но, возможно, жителям родного дистрикта. Семье. В конечном итоге, Ричард просто говорит: - Так или иначе, я вернусь домой, - конечно, если придётся, в простом деревянном гробу. - Я вернусь домой собой, а не кем-то другим. И, как бы то ни было, Двенадцатый дистрикт запомнит моё имя, - он поднимает глаза на толпу, обводит её долгим взглядом и, чувствуя, что этого недостаточно, поднимается на ноги. - Вы все, - поднимает он руки в воздух, чувствуя странную лёгкость, - запомните моё имя! Голос его дрожит, но не от страха - от переполняющих эмоций. И толпа слушает его, затаив дыхание. Она ему верит, и все камеры направлены на него. Таймер звучит очень вовремя. Занимая своё место и легко надевая ботинки (спасибо, Коко), слушая прощальную фразу Эмиля ("Этот парень знает, о чём говорит! Лично я точно буду следить за его выступлением с особым вниманием!"), вставая под звуки национального гимна, Ричард отчаянно борется с собой. Небезрезультатно - его, к счастью, тошнит уже после того, как они возвращаются под сцену.