Камнепад

Ричард раскаивается в своей доброте. Или, может, в своём недоумении. Он, не подумав, кинулся развязывать петлю сразу после скандального заявления и тем самым упустил подходящий момент для того, чтобы узнать правду. Едва ноги Валентина касаются земли, челюсти его смыкаются крепче, чем у мертвеца. Нет, нет и нет, никаких ответов, как бы Ричард ни плясал вокруг него, умоляя и в чём-то даже угрожая. Понятное дело, с одной стороны: таким разговорам не место на арене, когда на них в любой момент могут быть нацелены камеры. Но с другой... кто-то из них не выберется отсюда живым. У них нет возможности обсудить это при каких-либо других обстоятельствах. Валентин неумолим - все эти аргументы никак на него не действуют. - Позже, - говорит он, растирая передавленные петлёй лодыжки, и даже на его строгом, бесчувственном лице проступает некое подобие раздражения. - Когда? - продолжает настаивать Ричард. Есть лишь один способ от него отвязаться - безошибочно определив его, профи отвечает (не без некоторых колебаний): - Может быть, я скажу тебе, когда настанет время порвать союз. Да, такое заявление кому угодно рот заткнёт, особенно трибуту, который меньше чем за сутки лишился двоих союзников. Хотя бы ненадолго, но Ричард решает замолчать. Подумать, может быть. С Валентином всё совсем не так, как с Иолантой. О доверии и речи быть не может. Они друг перед другом даже сумки не решаются ворошить, не то что делиться чем-нибудь. Когда солнце опускается на опасно близкое расстояние по отношению к горизонту, Ричард обходит остальные петли-ловушки и не без досады убеждается, что они пусты. С другой стороны, дневное яблоко ему не повредило - значит, можно попировать зеленью, точно кролик. Валентин достаёт откуда-то ломоть хлеба и - после секундного колебания, надо заметить, - разламывает его на две части. Так, значит, всё-таки... Что ж, ладно. Ричарду даже не надо играть милосердие - он к нему природно предрасположен. Валентин на фоне других профи кажется костлявым и даже каким-то хрупким - откуда он такой вылез? Конечно, грех не поделиться с ним яблоками и листьями, которые он, впрочем, принимает не без опаски. По-птичьи склоняет голову к плечу, присматриваясь, оценивая: - Точно съедобные? - В доказательство Ричард пробует каждый из них, но Валентина не убеждает и это. Он мрачно шутит (или, кто знает, говорит всерьёз?): - Осталось подождать полчаса, и мы узнаем наверняка. - Обижаешь, - активно жуёт Ричард, - я на этой пище вырос, - но о доме говорить не хочется. Ещё тоски сейчас не хватало. Стоит только подумать о том, что сейчас могут делать сёстры, и захочется, свернувшись калачиком, заскулить. Лучше сменить тему, и Ричард указывает на удивительное оружие, которое растянулось у ног Валентина верным псом: - Это что за штуковина? Валентин немногословен: - Алебарда, - он проводит кончиками пальцев по гладкой рукояти, словно кошку гладит, - можно подумать, это его успокаивает - и нерешительно пробует листья. - Ешь, ешь, - подбадривает его Ричард. - Если сможем как-нибудь развести костёр, запечём клубни - сырые они на вкус совсем тошнотворные, но горячие - ничего так. Со мной не заголодаешь, - бахвалится он хоть чем-то. Меча-то при нём нет, ещё бы. С Валентином некомфортно. Они природные, прирождённые противники - Первый и Двенадцатый. Можно поспорить, на Играх сто лет никто не видел такого союза. Если подумать, может, и впрямь сто лет, в самом буквальном смысле, если не больше. Как бы то ни было, ход событий вспять не повернуть, Четырёхсотые набирают скорость, закручиваются удавкой вокруг шеи. Играет гимн, и на ночном небе появляются новые портреты. Сегодня выстрелы звучали рассеянно, в течение всего дня, сразу после очередного убийства, и Ричард не считал с таким вниманием. Однако он не без сдавленной между зубами ярости замечает, что Гизелла из Второго всё ещё жива. Видимо, это значит, что Альберто умер напрасно. Вряд ли в ослабевшем состоянии можно укрыться от всех опасностей арены, а значит, рана оказалась вовсе не такой серьёзной, как он надеялся. Шестой в полном составе. Опять же, ничего нового. Они там все доходяги, хотя с Двенадцатым не сравнить. Высоченный парень - Жиль, что ли - мог бы даже выглядеть угрожающе, если бы не был таким худым и сгорбленным. Ричард бы его как спичку переломил - но он всё-таки рад, что ему не пришлось. Девушка из Седьмого. Гизелла, но не та. Когда она улыбается, как на фото, даже кажется хорошенькой. Ричард не готов к тому, что гимн заиграет сразу после того, как навеки погаснет её портрет, однако случается именно это. Для второго дня как-то даже маловато смертей. А, ну да, профи тоже осталось в строю не так много. Подумав немного, Ричард спрашивает, повернувшись к Валентину: - Сколько из них твои? - тот только мотает головой и возвращает вопрос. - Твои? Ричард отзеркаливает его реакцию. Да, неутешительно. - Странный ты профи, - пожимает плечами. Профи, который предпочитает бежать и прятаться. Впрочем, не сказать, что это Ричарду не подходит. Напротив, они прямо-таки два сапога пара - Валентин только подтверждает это, отмахиваясь: - Кто бы говорил, выкормыш Рокэ Алвы. - Ты просто завидуешь, - хмыкает Ричард. И союзник неожиданно соглашается: - Да. Я завидую, - тоном, от которого и холодок мог бы пробежать по спине. Если бы Рокэ Алва был вещью у Ричарда в сумке, эту вещь следовало бы спрятать как можно дальше. Притвориться, что она потерялась, но по возможности притиснуть ближе к телу и незаметно прощупывать каждые несколько минут. Тишина не успевает разогнаться, разговор не успевает остыть - Ричард неловко касается чужого плеча в удивившей его самого попытке поддержки и утверждает: - Теперь мой Рокэ Алва будет работать на пользу нам обоим. И тебе даже не придётся выслушивать его ворчание, - они оба немного раскалываются в смехе под звёздным небом. Что ж, неплохое начало - момент кажется почти идеальным, и, если бы не отдалённый вой, возможно, они бы на радость зрителям поговорили о чём-то большем. Валентин тут же вскакивает на ноги: - Нам надо подумать об укрытии. Я столкнулся с дикими собаками вчера и не хотел бы встретиться с ними снова - это явно переродки. Они боятся воды, так что, возможно... - тут Ричард решает, что настал самый подходящий момент, чтобы рассказать ему о расщелине. Да, затащить туда парня, не привыкшего скакать по скалам, оказывается не такой уж простой задачей - Ричард гарцует по осыпям, словно горный козёл, однако Валентин оскальзывается на каждой первой. Приходится чуть ли не на спину его закидывать - однако конечный результат того стоит. Пещерка нравится им обоим. Кроме того, Валентин разбивает теорию с возможным обвалом в пух и прах - он решительно заявляет: - После двух дней осталась всего половина трибутов. Если Распорядители и решат, что на арене стало скучно, это явно случится не этой ночью и вряд ли даже завтрашней. Не говоря уже о том, что... Но Ричард и сам, кажется, уже понимает: - Рокэ Алва. Печальная история любви ментора и трибута. Валентин об этом не знает, как и никто на арене, но снаружи наверняка поднялась настоящая шумиха. Никто не захочет расстаться с этой идеей и прекрасным поводом для новых сплетен так легко, даже притом, что в Капитолии, конечно, найдутся те, кто не собирается делить Рокэ Алву ни с кем. В общем-то, неважно: и в том случае, если то, что произошло перед отправкой на Игры, зачтётся за простую интрижку, это всё равно сыграет Ричарду на руку. Интересно, должен ли он как-то поддерживать образ? Наверное - но ему ничего не идёт на ум. В таких вещах он вовсе не силён - хотя вот предложить Валентину забраться с ним в спальник догадывается. Но это простое человеческое сострадание: снаружи холодно, а в пещере ещё холоднее. Словно они устроили себе логово под толстой коркой озёрного льда. Валентин, кстати, колеблется: - У меня есть плед, - но Ричард в ответ только фыркает: - И сильно он помог тебе вчера? - собеседник молчит, что, в общем-то, красноречивее слов. Итак, они оба забираются в спальный мешок, стараясь, впрочем, как можно меньше касаться друг друга. И всё равно, у Валентина даже спина костлявая. И холодная, как у лягушки - и пятки такие же, Ричард аж вздрагивает, когда чувствует их секундное прикосновение к своему бедру (носки союзник успел где-то потерять - хотелось бы думать, что в храброй битве с дикими собаками), - и, не говоря ни слова, подчинившись секундному импульсу, бросает ему: - Лежи смирно и не дёргайся, - а затем зажимает его ступни между своих ляжек, как делал это дома с Эдит и Дейдре, когда они замерзали. Правда, конечно, для этого приходится повернуться лицом к этой костлявой, напряжённо взведённой спине. - Спасибо, - говорит Валентин, и неуловимая, тонкая насмешка в его голосе так напоминает привычные интонации Алвы, что Ричарду становится не по себе. Однако это проходит вместе со вторым: - Правда, спасибо. Оба спят некрепко - слышно, как у подножия скалы рыскает голодная стая, то и дело пробуя новые способы забраться наверх. Она чувствует тёплую плоть, однако, к счастью для трибутов, явно приспособлена к гористой местности ещё меньше, чем они, поэтому вскоре переключается на более доступных жертв. Кому-то там, внизу, сильно не везёт - слышатся крики, стоны и отчаянный, уже почти нечеловеческий плач. У Ричарда у самого, когда он это слышит, комок подступает к горлу - чувствуя себя беспомощным, он даже выбирается из мешка и подходит к самой расщелине, силясь разглядеть того, кто терпит бедствие, однако густая листва скрывает от него картину бойни. Валентин зовёт его по имени в первый раз за их недолгое знакомство: - Ричард, - он молчит, будто пытаясь подобрать слова, но быстро меняет решение и просто говорит: - Попробуй уснуть. Здесь уже никому не поможешь. Здесь - не только внизу, в долине, но и в принципе на арене. Они даже не должны пытаться. Это не то чтобы против правил - против здравого смысла, но Ричард не может перестать беспокойно метаться по пещере. Он терпеть не может, когда другие страдают. Его сводит с ума мысль, что и ему в такой же ситуации никто не поможет. Человек человеку волк, как говорят в Двенадцатом, а иногда даже хуже волка. Однако ночь кровавой бойни преподносит неожиданный подарок именно ему. Когда стая убирается прочь с наступлением рассвета и они осторожно спускаются вниз, на поляне, где Ричард вчера расставил ловушки, они находят двоих трибутов и дохлую собаку размером где-то по пояс среднему человеку (то есть просто огромную). Девушка, видимо, попалась в кроличью петлю (которая с начала Игр совершенно определённо поймала больше людей, чем кроликов), пока они убегали от своры, а парень - её брат - попытался защитить её. Благо, у него был длинный меч - но, к сожалению, он либо не сумел, либо не успел воспользоваться им по-настоящему успешно. Собаки обглодали обоих, но не тронули своего погибшего собрата. Если бы Ричард не привык к бойне, его бы наверняка стошнило; но эти куски мяса меньше всего напоминают людей. Теперь уже не узнать лиц, хрупкие кости сломаны, грохот пушек не был слышен за рычанием голодной своры, но длинный меч, конечно, говорит сам за себя, и Ричард невольно чувствует вину, как будто он убил брата и сестру из Восьмого собственными руками. Селина и Герард? Он даже не уверен, что их звали именно так. В любом случае, это место больше вовсе не кажется ему безопасным - и, судя по отвращению и ужасу на обычно невозмутимом лице Валентина, он тоже согласится с тем, что отсюда нужно уходить как можно быстрее. Переродки быстро учатся и никогда не бывают сыты. Кто знает, станут ли они этой ночью ждать темноты, чтобы выйти. Зато хоть что-то хрупкое на вид - а именно, союз Первого и Двенадцатого - неожиданно не ломается, а крепнет на глазах.