Шестьдесят секунд

Подхватывая Фушигуро под бедра и усаживая на стол, Сукуна ощущает, как сильные длинные ноги плотно обвивают его торс – и судорожно выдыхает. Ну вот какого черта Фушигуро такой... Такой. – Мы могли бы провести эти шестьдесят секунд с куда большей пользой, – сбито хрипит Сукуна Фушигуро в рот, с трудом отрываясь от чужих губ – и опускает одну из рук ему на промежность, сжимая член сквозь плотную ткань штанов. – Нет, – знакомо твердо, знакомо безапелляционно припечатывает Фушигуро, даже не открывая глаз. Только обхватывает пальцами запястье Сукуны в попытке его руку убрать, одновременно с этим притягивая его к себе за загривок с явным намерением вернуться к тому, на чем остановились. Опять ебучее «нет». Но в этот раз Сукуна не поддается. Не дает убрать руку. Не позволяет отвлечь себя поцелуем – а он ведь отвлечется, упадет в него с головой и просрет последние оставшиеся секунды. Пусть и очень приятно просрет. – Почему «нет»? – раздраженно рычит Сукуна, и Фушигуро наконец распахивает глаза, обдает концентратом ответного раздражения. И это раздражение подстегивает Сукуну, толкает вперед; подкидывает поленья в кострище ярости, все ярче полыхающей глубоко внутри, и развязывает язык. И он продолжает, он скалится насмешливо, игнорируя то, как от собственных последующих слов что-то внутри неприятно, болезненно скручивает. – Ты же хочешь это тело. А я могу тебе его дать. Сукуна знает, помнит; не позволяет себе забыть. Это – все, что Фушигуро нужно. Разрешить себе поверить в другой расклад, разрешить надежде расти дальше, пуская гнилостные корни Сукуне во внутренности – прямой путь под лезвие личной гильотины. Сукуна говорит себе, что ему плевать. Это неважно. Неважно, кого на самом деле Фушигуро хочет – главное, что целует он его, Сукуну, а остальное... Остальное не должно иметь значения. Но Фушигуро на его слова реагирует тем, что вдруг отшатывается. Тем, что упирается рукой ему в грудную клетку, комкая ткань футболки, пока пальцы сжимаются в кулак. Тем, что раздражение его вдруг едва уловимо, но все же смазывается таким болезненным, уязвимым выражением, будто Сукуна ему нож между ребер вогнал; это у Фушигуро-то, который всегда – невозмутимость и холод. И Сукуне в ответ, против воли – беспокойством по изнанке. И Сукуна бессознательно подается вперед – но Фушигуро ему не позволяет; удерживает, упираясь рукой сильнее. Фушигуро уже сипит странным, несвойственно ему хрупким голосом: – Ты думаешь, я делаю это, потому что хочу тело Юджи? «Да», – вертится на языке готовое, но что-то в выражении лица Фушигуро заставляет Сукуну одно простое слово сглотнуть. Когда он так ничего и не говорит, лицо Фушигуро вдруг ломается улыбкой – горькой и ядовитой, такой, что ее хочется собственными губами стереть и не позволить никогда больше показываться на свет. – Это то, что ты сделал бы, да? – произносит Фушигуро вмиг ставшим абсолютно ровным голосом, спокойствие которого все равно расползается паутиной трещин от так и не сходящей с губ улыбки. – Если бы в моем теле был кто-то еще, кто-то, кто без проблем дал бы тебе его трахнуть – ты сам без проблем бы на это пошел, так ведь? «Да», – правильный ответ. «Да», – тот ответ, который Сукуна должен озвучить. Но снова ничего не говорит. В этот раз не потому, что выражение лица Фушигуро вопит ему заткнуться – а потому что вопит что-то внутри. И Сукуна против воли задумывается об этом. О теле Фушигуро – без Фушигуро. О теле Фушигуро – худощавом, сильном, совершенном. И абсолютно покорном. Без огня Фушигуро. Без его ярости. Без его жажды. Без его не прекращающейся борьбы. Без всего того, что делает Фушигуро тем, кто он есть. Без всего того, из-за чего Сукуна в него... Сукуна судорожно втягивает носом воздух и не дает себе закончить предложение даже мысленно. Блядь. В каком же он тотальном пиздеце. – Звучит, как отличный вариант, – заставляет себя Сукуна оскалиться, пока внутри него все протестует, вопит яростно – нихуя не отличный, блядь. Даже, сука, не терпимый. Но Фушигуро не нужно об этом знать. Никому не нужно об этом знать. Сам Сукуна предпочел бы и дальше не... Вот только – поздно. Слишком поздно А ответное выражение лица Фушигуро – разломы в привычной невозмутимой маске. Улыбка воском стекает с его губ, оставляя после себя что-то болезненное, что-то отчаянно яростное. Когда Фушигуро вновь наклоняется чуть ближе – Сукуна непроизвольно движется навстречу... Но Фушигуро вместо того, чтобы поцеловать, шепчет ему в губы – и этот шепот громче любого крика в жизни Сукуны: – Как же я иногда тебя ненавижу. После чего Сукуну отталкивает, спрыгивает со столешницы и отступает на шаг. Сукуна бессознательно вытягивает руку вперед, пытается ухватиться, вернуть... И хватает лишь воздух, когда шестьдесят секунд заканчиваются, и он вновь – просто голос в сознании Итадори. Сукуна тяжело, загнанно дышит, глядя на собственные пальцы, цепляющиеся за ничто. Даже когда они только познакомились, «ненавижу» Фушигуро не звучало с такой холодной искренностью, как только что. И ни разу за тысячу лет на чье-либо «ненавижу» ничто внутри Сукуны не отзывалось такой абсолютной ответной противоположностью. Пальцы сжимают воздух. А что-то внутри отчаянно бьется о клетку ребер, требуя свободы – и Сукуна дает эту свободу, как может, запрокидывая голову и разрешая убитому крику вырваться из глотки.