Шестьдесят секунд

Разница чувствуется тут же. В крепости мышц, в ощущающейся каждой клеткой силе, в том, с какой скоростью и горячностью кровь течет по венам. Сукуна делает глубокий вдох, свой первый настоящий вдох – и легкие благодарно расширяются, принимая воздуха куда больше привычного. Хотя он физически может ощутить тени, скользящие под кожей – упоительный призрак той силы, что это тело создала, – оно все равно куда более человеческое, чем то, что было у Сукуны когда-то, тысячу лет назад. Он чувствует себя всесильным. Он знает, что мог бы подчинить себе сейчас весь мир, заставить его единым махом пасть на колени. Он открывает глаза и чуть поворачивает голову, находя взглядом Мегуми. Тот выглядит напряженным и настороженным, взгляд – чернота и нерушимая сталь. Его пальцы едва уловимо движутся, вряд ли осознанно – но в полной готовности к тому, чтобы в любую секунду призвать полчище теней и сражаться до последнего, если придется. Периферическим зрением Сукуна улавливает поблизости силуэты Итадори, Годжо и девчонки, все тоже в состоянии готовности – потому что Мегуми, конечно же, не мог им не сказать. Но сейчас они мало волнуют Сукуну; абсолютно не волнуют. Все его внимание, все нутро сосредоточено лишь на одном. Целый мир… …или Мегуми? Выбор очевиден. Преодолев расстояние между ними в несколько широких шагов, Сукуна обхватывает лицо Мегуми ладонями и прижимается губами к его губам. И это одновременно – такое знакомое, привычное; служащее фундаментом мира Сукуны уже черт знает сколько времени. Но вместе с тем – что-то совершенно новое. Восхитительно новое. Впрочем, Сукуна осознает – каждый поцелуй с Мегуми ощущался так. В каждом находился новый оттенок, который с упоением хотелось распробовать, запомнить, спрятать за ребра. Но сейчас у Сукуны – собственное тело, без чужого присутствия в нем и ощущающееся совсем иначе. Сейчас Сукуна не загнан в рамки шестидесяти секунд. Сейчас в его распоряжении – вечность. И Сукуна жаждет свою вечность Мегуми вручить. Когда Мегуми в ответ подается вперед и выдыхает с облегчением, отвечая голодно, пусть и с ощутимым оттенком отчаяния – в его теле все еще ощущается напряжение, ощущается опаска в его движениях. Но это ничего. Все в порядке. У Сукуны теперь есть вечность, чтобы доверие Мегуми заслужить. Когда они разрывают поцелуй и чуть отстраняются, глядя друг на друга – он с восторгом падает в знакомые глаза. Наступает шестьдесят первая секунда – Мегуми все еще в его руках. Сукуна может дышать. А позже вечером, после уймы бессмысленных разговоров и споров, они оказываются в квартире одни. Сукуна падает на диван, затаскивая Мегуми на себя и заставляя его завалиться сверху – и ощущает, как уголки собственных губ дергаются улыбкой, когда Мегуми беззлобно ворчит, опираясь на локти и нависая над ним. Прошлое тело Сукуны улыбаться не умело – только скалиться. Впрочем, дело здесь не в теле. В Мегуми. Потянувшись вперед, Сукуна зарывается пальцами Мегуми в волосы, взъерошивает их, наслаждаясь самим фактом того, что может это сделать. Наслаждаясь тем, как охуительно выглядит взъерошенный домашний Мегуми, у которого раздражение мешается с нежностью в черноте затопивших радужку зрачков. Ладони Сукуны теперь больше, они обхватывают лицо Мегуми почти полностью; тело крупнее и сильнее. Но – в его руках Мегуми все равно не ощущается маленьким или хрупким, это по определению невозможно. Он все еще – сила и монолит и Сукуне до одури его хочется. Так хочется, черт возьми – никакая жажда власти над миром не сравнится с тем, как ему хочется Мегуми во всех возможных смыслах. Как хочется быть тем, чего хочет Мегуми. Что нужно Мегуми. – Помнится, ты обещал меня выебать, – сипит Сукуна, удерживая взгляд Мегуми и ощущая, как предвкушением вскипает кровь. А Мегуми на это сбито вдыхает, с силой сглатывает – взгляд Сукуны на секунду залипает на дернувшемся остром кадыке. Но, когда Сукуна уже тянется за поцелуем, рассчитывая перейти сразу к делу, Мегуми вдруг хмурится, спрашивает: – А ты все еще хочешь? Застыв на половине движения, Сукуна удивленно моргает. – С чего бы мне не хотеть? В ответ на это Мегуми вдруг отводит взгляд, хмурится сильнее. За привычно невозмутимым, спокойным выражением лица сложно разобрать, в чем дело. Вновь посмотрев на Сукуну он упрямо поджимает губы и произносит слишком ровным, слишком бесцветным голосом – слишком, чтобы можно было в абсолютность его равновесия поверить: – Не знаю. Думал, получишь новое тело, вспомнишь, какой ты жадный до власти и контроля мудак, и не захочешь, чтобы какой-то... На половине фразы Мегуми резко себя обрывает, скрипит зубами с явным раздражением и до Сукуны вдруг доходит, что скрывается там, за видимым, показным спокойствием. Неуверенность, совершенно Мегуми не свойственная. Если так пойдет и дальше – количество нежности в грудной клетке Сукуны все же вышибет ему ребра, и все усилия Мегуми по созданию нового тела уйдут в никуда. – Мегуми, – хрипит Сукуна, бережно и благоговейно проводя пальцами по его лицу; от лба к вискам, скольжением по линии челюсти. – Ты уже во мне, забрался в такие глубины, о которых я даже не подозревал. Думаю, тебе пора исследовать кое-какие глубины и физически, – шало ухмыляется Сукуна. Но почти тут же ухмылка соскальзывает с губ, когда внезапная мысль вспыхивает по краю сознания; вскинувшийся страх остро лижет внутренности, когда он добавляет, пытаясь выдержать голос ровным: – Если, конечно, ты сам хочешь это тело. Что-то в выражении лица Мегуми меняется, смягчается; острые углы плавятся. Он наклоняется ниже, еще ниже; упирается лбом Сукуне в висок. И выдыхает ему на ухо низким рычащим шепотом, делая акцент на последнем слове – от одного лишь этого звука член Сукуны дергается. – Я хочу тебя. А от значения слов все внутри распаляется окончательно и неотвратимо. Ох блядь. Когда они перемещаются на кровать – что занимает некоторое количество времени и усилий, потому что не отвлекаться на поцелуи, друг на друга до пиздеца сложно, – Мегуми фыркает и с пляшущими в глазах бесами дразняще произносит: – Прости, о шампанском и лепестках роз я не успел позаботиться. – Займись уже делом, Фушигуро. Тем более, что дело лежит прямо под тобой, – ворчит Сукуна, затыкая Мегуми поцелуем и против воли улыбаясь, когда его смех оседает на собственных губах. Поцелуи. Улыбки. Смех. Касания. Все, что казалось бессмысленным тысячу лет; все, что обретает смысл сейчас, потому что сам смысл обрел имя. И имя ему – Мегуми. Мегуми, который растягивает Сукуну медленно и обстоятельно, который выцеловывает татуировки на его бедрах, перемежая касания губ с укусами – и каждую метку Сукуна принимает с упоением, осознавая, что теперь это его. Только его. Частично ему хочется поторопить Мегуми, хочется уже перейти к главному, хочется напомнить, что он может исцелиться щелчком пальцев – хотя едва ли Мегуми забыл; слишком уж редко он вообще о чем-либо забывает. Но им больше некуда спешить, в их распоряжении теперь столько времени, сколько они захотят сами. Так что вместо этого Сукуна наслаждается каждой секундой, каждым движением длинных и сильных, совершенных пальцев Мегуми в себе. Каждым его касанием. Каждой реакцией на Мегуми собственного, теперь уже только собственного тела. Даже тем, как болезненно стоит член, Сукуна наслаждается. И он не мешает Мегуми, давая ему полную свободу, возможность делать с собой все, что тот только захочет. Но все-таки, когда пальцы Мегуми наконец вытаскивает, Сукуна не выдерживает и горячечно, спешно подтягивает его к себе, лихорадочно целуя. – Трахни меня уже, шаман, – одновременно требовательно и просяще хрипит он в чужие губы, и глаза напротив темнеют сильнее. Когда Мегуми наконец оказывается полностью в нем, Сукуна обхватывает его торс лодыжками, прижимая к себе так тесно, как может, и какую-то секунду наслаждается непривычным, но охеренным ощущением. Щелчок. Что-то в его личной вселенной становится на место. А потом Сукуна подается назад, чтобы тут же снова насадиться на член – Мегуми моментально улавливает посыл. И в этот раз он себя не сдерживает, к огромному восторгу Сукуны. К восторгу Сукуны, который ощущает его укусы на плечах и шее. К восторгу Сукуны, который ощущает его толчки в себе – одновременно нежные и сильные. К восторгу Сукуны, который цепляется за Мегуми так, как не цеплялся ни за что и никогда в течение всей своей бессмысленной тысячелетней жизни. Ему хорошо. Ему охуенно так, как не было охуенно за всю эту гребаную тысячу лет. Они быстро набирают скорость, движутся в одном ритме, и Сукуна не улавливает тот момент, когда перестает понимать, где заканчивается сам – и где начинается Мегуми. Идеально. Он кончает, к собственному члену так и не прикоснувшись. Несколько толчков – Мегуми кончает следом. Тяжело дышащий, едва соображающий Сукуна смазано жалеет, что заранее не выбросил презерватив к чертям. Чуть позже, когда они лежат напротив друг друга и Сукуна перебирает волосы Мегуми, наслаждаясь контрастом своих бледных пальцев и его чернеющих ночным небом прядей – Мегуми вдруг произносит, мягко надламывая уютную тишину: – Значит, ярко-красные, – когда Сукуна удивленно моргает, Мегуми поясняет: – Твои волосы. Красивые. За ребрами что-то страшное. Что-то огромное. Необъятное. Сукуне нравится. Сукуна дышит.