Why not me?

      Яркий холодный свет ослепил его, стоило попытаться открыть глаза. Пробуждение было не резким, но весьма неприятным. Он сразу же понял, что находится не дома. Голова болела, а мысли медленно и неохотно шевелились внутри черепной коробки.  — Очнулся, Рюноске-кун? — спросил тихий знакомый голос. Акутагава повернул голову, игнорируя боль, и увидел Накахару, сидящего на стуле напротив кровати. Сколько сейчас времени? Какой день вообще? Сознание наконец прояснилось, и он все вспомнил. Дазай. Ода. Свой глупый поступок. То, что он наговорил бывшему наставнику в тот момент. Избиение. И чертовы слова Дазая! Горечь снова обожгла душу, и все внутри заныло. Раньше не сомневался в том, что заслужил все, что с ним происходит, а сейчас вдруг задумался, а точно ли заслуживает? Он ведь всегда делал все, что в его силах, и этого было недостаточно. Он ведь не виноват в том, что чувствовал что-то к Дазаю. Назвать это любовью язык не поворачивался, вот только существует утверждение, что от любви до ненависти один шаг. Если это так, то Дазай толкнул его на этот шаг своим поступком, а сейчас Акутагава уже почти его сделал. Он впервые в жизни подумал о том, что если Дазай прикажет ему сейчас что-то, даже если попросит — он не станет делать этого. Разве он заслуживает вытирания ног об него? Разве заслуживает избиений до полусмерти в прямом смысле этого слова? Разве, черт возьми, заслужил он того, чтобы в ответ на фактическое признание ему ответили «мне плевать на твои мерзкие чувства»? Позволил бы себе Накахара так вести себя с ним? Конечно, нет.  — Как ты себя чувствуешь? — спросил он так же тихо, будто знал, что у Рюноске раскалывается голова, и слишком громкие звуки ему сейчас слышать совсем не хочется.  — Нормально, — Акутагава удивился тому, насколько собственный голос звучит слабо.  — А честно? — переспросил он сразу. Конечно, Рюноске соврал. А что он еще должен был сказать? «Я чувствую себя так, будто мой череп раздробили молотком, мне плохо, и я слаб». Нет уж. Он промолчал. Накахара встал и подошел к Рюноске. Он попытался сесть на кровати, но Чуя придержал его за плечо.  — Лежи, — произнес он тихо. Приложил холодную ладонь к его лбу. Как это чертовски приятно. Несколько жалких мгновений, и он убрал руку, но пальцы Акутагавы перехватили запястье. Он потянул чужую ладонь обратно.  — Прошу, не убирайте, — прошептал он. Чуя вздохнул и сел рядом с ним на койку. Мягкая улыбка тронула губы почему-то при взгляде на парня. Рюноске очнулся, все хорошо, скоро поправится. От того, как он держал его руку своей, было почему-то приятно и тепло на душе — создавалась иллюзия того, что он нужен Акутагаве. Жаль, что ему на самом деле плевать. Просто когда что-то болит, так не хочется отпускать то, что облегчает страдания. Только потом, когда боль пройдет, эта помогающая вещь будет не нужна.  — Подожди, я сейчас, — Накахара отошел, намочил непонятно откуда взявшийся белый платок с синим маленьким цветком в раковине в углу больничной палаты — Акутагава сразу понял, что находится в лазарете Порта, вернулся и положил импровизированный компресс на голову мальчику. Так и правда лучше.  — Накахара-сан… спасибо, — тихо произнес он, не смотря в голубые глаза. Чуя был тем человеком, благодарить которого не было сложно. Напротив, хотелось постоянно делать это.  — Не за что… — отмахнулся он, смущаясь почему-то. — Объяснишь, что произошло? Объяснять не хотелось. Как сказать ему о своем безрассудном поведении? Вообще произошедшая ситуация в целом была настолько дерьмовая, что спокойно рассказывать о ней Накахаре он бы просто не смог.  — Извините, можно, я не буду объяснять? — Чуя в ответ вздохнул. Он бы мог просто заставить его, надавить упоминанием должности, на нем бы это сработало очень хорошо, но он не хотел. Обоюдное доверие и понимание, вот чего он добивался. Этого не достигнуть такими способами.  — Я итак все понял. Этот уебок избил тебя и оставил валяться в коридоре, — Рюноске промолчал. Что ему было ответить? Только Акутагава, привыкший читать настроение людей по мелочам, уловил, что тон его голоса ожесточился. Ничего нового в том, что Накахара ненавидит Дазая, для него не было. — К счастью, ничего особо серьезного, как сказали врачи. Но завтра у тебя выходной, и не думай даже спорить со мной. Сейчас уже поздно, тебе лучше остаться на ночь в госпитале.  — Я не люблю больницы, никогда не могу тут уснуть нормально. Можно, я поеду домой? — он думал, что начальник настоит на своем, но тот задумался на несколько мгновений и ответил:  — Я понимаю. Хорошо, я отвезу тебя. Ты можешь идти? — Рюноске кивнул. Чуя встал с койки и отошел чуть в сторону, Акутагава слишком быстро для того, у кого болит голова, поднялся с кровати и перед глазами тут же помутнело и загудело в голове. Пошатнувшись, он сел обратно. Накахара подошел вплотную, наклонился и перекинул руку Акутагавы через свое плечо, поднимая его и давая возможность опираться на себя. Рюноске почувствовал странную легкость, будто притяжение земли прекратило действовать на него, а секундой позже увидел красноватый свет чужой способности. Чуя облегчил вес его тела своей способностью, и тащить его теперь все равно, что пылинку. Но все-таки Акутагаве было жутко неловко принимать такую помощь.  — Накахара-сан, не нужно, я лучше тут останусь, не стоит… — начал Рюноске, но уже как-то не так уверенно, как раньше. Будто чисто из принципа. На самом деле, ему было очень неловко от того, что начальник готов на такие жертвы, как тащить его на себе, но в то же время, в самом дальнем уголке души было хорошо. Приятно. Никто никогда раньше не делал для него ничего подобного. Просто из-за его капризов о том, что он хочет спать у себя дома, Чуя потащит его до машины, и довезет до дома. Неловко, но так… трогательно почему-то. Просто ради него и никакого подвоха? Накахара не слушал его. На уровне интуиции, наверное, он чувствовал, что сейчас тот случай, когда настоять на своем нужно. Это не должно оттолкнуть его. Из крыла штаба, где находилась больница, был короткий путь на улицу, и им не пришлось путешествовать по бесконечным коридорам. В машину Чуя посадил Рюноске бережно, стараясь не доставлять лишнего дискомфорта. Вел осторожно и плавно, хотя это отнюдь не было похоже на его обычное вождение. Акутагава был ужасно смущен. Лишь бы Накахара не посмотрел ему в лицо, иначе точно увидит румянец на бледных щеках. Хотя, наверняка это из-за температуры щеки так горят. Он отнес его и от машины до квартиры — что это такое, тебе еще не хватало сейчас по лестницам пройтись в таком-то состоянии!  — Накахара-сан, почему вы делаете это? Ведь вы не обязаны… — прошептал он сбивчиво, на ходу сбрасывая с себя обувь и верхнюю одежду. Чуя прошел за ним в комнату совсем неосознанно. — Я… совсем этого не заслуживаю, — добавил совсем тихо. Жар все-таки немного действовал на голову, он болтал лишнее. А у Чуи сжалось сердце от этой фразы. «Ты заслуживаешь всего мира».  — Рюноске-кун, потому что хочу. Я не Дазай, к твоему счастью или сожалению, и никогда не стану им. Я не думаю, что помогать своему кохаю, когда у него возникают проблемы — это что-то странное или ненормальное. Поговорим в следующий раз, а сейчас тебе нужно отдохнуть. Давай, спокойной ночи.  — Спасибо, — шепчет он снова, когда дверь за Накахарой уже закрылась. Чуя не понял, когда успел привязаться к нему. На сердце было тяжеловато, пока он ехал к себе домой. Пытаясь разобраться в себе, он вспоминал свою изначальную цель, вспоминал, почему тянуло к Акутагаве. Ему было просто жаль его, а потом было желание доказать себе, что если работаешь в мафии, не значит, что надо отвергнуть все человеческое. Оно и сейчас оставалось, только вот в приоритете теперь была помощь именно ему, Акутагаве. Он понял недавно, что на многое готов ради него. Почти сразу понял, что мальчишка он замечательный, только из-за Дазая прячет куда-то свою хорошую сторону. Рюноске прекрасен, Чуя не может объяснить это и доказать, он просто знает. Только вот на душе от этого совсем не радостно. Ему ничего не даст эта привязанность, кроме боли. Рюноске на него плевать. Хоть и старается отблагодарить, это наверняка лишь из-за того, что он чувствует, что должен ему. Накахара готов помогать ему, не получая ничего взамен, лишь бы Акутагава стал немного счастливее, лишь бы освободился от пагубных оков влияния Дазая. Чуе не были понятны свои чувства, только одно он точно знал — теперь он Рюноске никогда не бросит. До последнего будет рядом с ним, будет помогать ему, насколько тот позволит и подпустит к себе. Он не знал, почему, но ему хотелось, чтобы Акутагава был счастлив.

***

 — Дазай-кун, ты остаешься? — спросил Ода, заходя в комнату и присаживаясь на кровать рядом с Дазаем. Время было уже позднее, Осаму сидел в его квартире и домой совсем не собирался. Ему всегда нравилось дома у Одасаку, тут он чувствовал себя… в безопасности. Уютные бежево-коричневые тона в интерьере, лампы с мягким светом, стол в его комнате, на котором достаточно аккуратно были сложены разные бумаги, тетради и ноутбук. Дазай не хотел признаваться себе в том, что ему хочется остаться здесь не только сегодня, но и на всю оставшуюся жизнь. Может, все дело было в хозяине квартиры?  — А ты хочешь выгнать меня? — прищурился он хитро, дразнясь. Сакуноске улыбнулся по-доброму в ответ.  — Нет, хочу, чтобы ты остался. Ода не отрицал своих чувств. Он уже давно понял, что полюбил своего несчастного бинтованного мальчишку. Говорить с ним об этом не хотелось, да и чувствовал он, что признание может раз и навсегда подорвать хорошие взаимоотношения. Дазай испугается, закроется в себе, оттолкнет его, такая уж у него натура. Сакуноске понимал, что то доверие Осаму, которое сейчас у него есть — большая ценность, и он оберегал это доверие, способствуя своими действиями лишь его укреплению. Только если он признается, все моментально полетит к чертям, Дазай исчезнет из его жизни и никогда больше не вернется. Он не хочет ранить его. Он хочет помочь ему исцелиться. Ему будет достаточно и того, что сейчас есть. Пусть порой и хочется чего-то большего, это лишь эгоистичные желания. Хочется просто подходить и целовать Дазая в рандомные моменты нежно и трепетно, хочется читать ему вслух длинные стихи, которые он посвятил ему, хочется просыпаться и видеть его голову на своей груди, хочется просто говорить «я люблю тебя», и получать в ответ «и я тебя люблю, Одасаку». Представив, как Дазай произносит это, сердце больно сжалось. Опять он занимается пустыми мечтаниями. Бинтованная рука взялась за его локоть, и резко потянула на себя. Ода от неожиданности упал головой на подушки, напротив него было лицо Дазая с хитрой улыбкой, которая тут же исчезла.  — У тебя дома прохладно, иногда ночью я мерзну, — пожаловался Осаму капризным голосом.  — Нужно закрывать окно с проветривания вечером, если тебе холодно, — посоветовал Ода, невозмутимо разглядывая вблизи красивые черты лица Дазая и не замечая никакого подтекста во фразе того. А подтекст был, причем самому Осаму этот намек казался слишком уж толстым, чтобы не понять. Неужели он специально делает вид, что не понял, показывая таким образом, что не хочет спать в одной кровати с Дазаем? А Дазаю так хотелось этого. Размеренно дышать носом в чужие ключицы, прижиматься к широкой груди и чувствовать обнимающие его любимые руки Оды. Он не знал, что люди обычно находят в любви, но он нашел что-то в нем. Этот молодой мужчина, который мечтает стать писателем, странный до жути и совершенно не похожий ни на кого из других людей, зацепил его. Разбираться в своих чувствах ой как не хотелось. Знал он лишь, что рядом с Одасаку всегда хорошо. Знал, что ему можно доверять, как ни странно. Знал, что рядом с ним безопасно и по-домашнему комфортно. Знал, что Ода готовит очень вкусный чай и кофе, каких сам он сделать не сможет, да и желания нет; знал что у Одасаку теплые широкие ладони, и ужасно приятный низковатый голос, слыша который, он чувствует, будто его душу укутали теплым одеялом в морозный зимний день. Дазай не знал, что такое любовь, и она не нужна ему. Ему нужен Ода, в чем он со скрипом все же признался себе. Он бы отдал все, лишь бы всегда этот человек был рядом с ним. Как глупо и омерзительно. Он становится похожим на Акутагаву. Думать о противном мальчишке не хотелось, он отвлекся от мыслей и решил все же уломать Сакуноске лечь с ним. Если не понимает бестолковых намеков, таких же, какие любят использовать сопливые девчонки, косящие под «милашек», он скажет прямо. И пусть Ода грустно отведет взгляд и промямлит что-то вроде: «Дазай-кун, прости… Я не могу…». Зато честно. Без всяких словесных игр и двусмысленных фраз. С ним хочется быть прямым и открытым. Дазай уверен, предложи он ему даже заняться сексом, Ода бы деликатно и мягко отказал, а потом общение через какое-то время все равно вернулось бы к тому же, что есть сейчас. Конечно, делать это он пока не собирался, но вот просто поспать одну ночь рядом с ним очень хотелось. Он скажет ему, и к черту все.  — Одасаку, мне это не поможет, — произнес он серьезно, смотря в темно-голубые глаза. — Хочу, чтобы ты меня согрел. Положив руку на плечо Сакуноске, Дазай наблюдал с удовольствием, как мужчина вскинул брови, как глаза расширились, а к щекам прилил слабый румянец. Он понял, что Ода не против, но делать выводы о каких-то чувствах он не собирался, да и не знал, как разобраться во всем этом. Поэтому он лишь улыбнулся удовлетворенно, как довольный кот.  — Вставай, и иди в ванную. Я пока расстелю постель, — сказал он, не заставляя бедного смущенного Оду произнести вслух то, что он согласен. Вечерние процедуры по очереди, как обычно, сначала Сакуноске, потом Осаму. Ода вышел из душа уже одетым в домашние шорты и футболку, как всегда — он все-таки порядочный человек, который не будет рисоваться перед своим другом после душа с голым торсом и полотенцем, намотанным на бедра — и увидел сидящего на кровати в одних трусах Дазая. Конечно, его нельзя было назвать голым с таким количеством бинтов на теле, но все же Сакуноске кашлянул и тактично отвернулся.  — Дазай-кун, ты иди, я подожду на кухне…  — Одасаку, иди сюда, пожалуйста, — позвал он. Его голос был тихим, а лицо серьезным. Ода удивленно повернулся, гадая, что на этот раз на уме у Осаму. На какую-то шутку это не было похоже, он сразу разглядел, или, правильнее сказать, почувствовал, что сейчас один из тех редких моментов, когда Дазай открывается и показывает себя настоящего. Ода подошел молча и сел на кровать рядом с ним, не сводя с него взгляда и ожидая его дальнейших действий. Он протянул к нему правую руку ладонью вверх, не прерывая зрительного контакта, и тихо-тихо, едва шевеля губами, произнес:  — Помоги снять бинты, пожалуйста. Сакуноске едва подавил удивленный вздох. Он… доверился настолько? Разумеется, он мог и сам снять, это и дураку понятно, но Дазай на то и Дазай, чтобы полностью прямо не говорить. Он хочет показать ему то, что скрывает под белыми полосами бинтов, в которых даже спит. Уходит мыться, в ванной меняет их и выходит опять замотанный, как мумия, только уже в свежих и белых. Сакуноске никогда не видел его без них, а сейчас он сам предлагает показаться? Добровольно? Для чего ему это нужно? Наверное, таким образом он хочет продемонстрировать свое доверие и никакого двойного смысла. Ода не сомневался в нем, хоть и знал его очень хорошо. Он почему-то был уверен, что Дазай не станет использовать его в своих целях, за все время общения он ведь… никогда так не делал? Да и чем он может быть полезен ему, в конце концов? Вопреки здравому смыслу Ода всегда ему верил. Как и Дазай верил ему… наверное. Осторожно и бережно он взялся за чужое запястье, снял закрепляющую булавочку и начал разматывать медленно. Взгляду открылась бледная рука, исполосованная множеством шрамов. Они были разными — белые полосы, явно от лезвия, тонкие и длинные следы, будто провели иглой, некоторые были похожи на царапины от ногтей — разумеется, их оставили ногти самого Дазая. На шее, груди и второй руке было то же самое — нетронутого места почти не оставалось. Ода размотал бинты и на бедрах, не думая сейчас о смущении или чем-то подобном, просто трепетно и осторожно убирая белые полосы с чужого тела, так, будто они были чем-то невероятно ценным и хрупким… На самом деле, таковым было почти абсолютное доверие, которое возникло между ним и Дазаем. Ода был уверен, что ни одному человеку в этом мире Осаму не позволял настолько обнажить свою душу и тело. Он молча наблюдал за действиями Сакуноске, заинтересованно и немного грустно. Мол, «вот, смотри, я весь изрезался, пытаясь каждый раз хотя бы отвлечься от преследующей меня всю жизнь боли. Смотри, как я ненавижу себя, смотри, сколько уродливых шрамов на моем теле, оно буквально визуализация мой души… только душа, к тому же, кровоточит, а еще она черная и грязная. Нужен ли я тебе такой?» Дазай слегка вздрогнул, когда Ода прикоснулся к его руке пальцами и провел невесомо по шрамам, поглаживая осторожно.  — Тебе… больно? — спросил он почти шепотом. Этот момент казался таким личным и глубоким, что не хотелось даже говорить громко. Дазай помотал головой отрицательно, улыбаясь грустно. Ода, краснея и удивляя сам себя, прикоснулся губами к бледной руке в месте длинного и глубокого шрама.  — Дазай-кун, для меня… ты прекрасен, — проговорил он смущенно и быстро, отводя взгляд и не выпуская чужую ладонь из своей. Да, он казался бы ему прекрасным, будь у него хоть по всему телу шрамы. Он открылся, и Ода ценит это больше всего в своей жизни. Он не заметил не заживших еще порезов и царапин, значит, Дазай уже какое-то время не занимается селфхармом. Сакуноске хотел бы сделать все для того, чтобы у Осаму никогда больше не было желания взять в руки лезвие, иглу или нож.  — Ты можешь не носить бинты, когда находишься у меня дома… — предложил он. — Если тебе так будет комфортно, конечно, — поправился быстро. Этой ночью Дазай засыпал без бинтов на теле, чувствуя спиной прижимающегося Оду и его обнимающую руку. Впервые в жизни он заснул с легкой улыбкой на губах, такой искренней и вызванной тем, что рядом с ним лежит человек, которого он… Дорогой ему человек. Сакуноске давно спал, пока Дазай валялся в его объятиях, чувствуя себя в совершенной безопасности. Он слушал его размеренное дыхание, чувствовал тепло его тела и думал о том, что хотел бы каждую ночь так засыпать.