***
Он приехал на этот раз отдельно от Оды — чуть припозднился, задержался на работе. Уже издалека он увидел дым, и сердце стиснули стальные тиски плохого предчувствуя. Оно, как оказалось, к сожалению, не ошиблось. Дазай выбежал из машины, оглядывая место рядом с домом, в котором жили дети и тот добрый человек, что предоставлял им жилье. Взрыв. Точнее, его последствия. Горящие обломки автомобиля, щиплющий глаза густой дым и ужасающие ошметки тел людей, по всей видимости, попавших в самый центр взрыва. Маленькая детская ручонка, оторванная от тела и обожженная, привлекла внимание Осаму и заставила замереть на месте. Нет, только не это. — Одасаку! — закричал он, чувствуя, как забилось быстрее сердце. Холодящий конечности страх охватил его, и он бросился к горящему автомобилю. За несколько мгновений он оббежал эпицентр взрыва. Ода лежал на земле в нескольких метрах спиной и не шевелился. — Одасаку! — он подбежал, и, заметив дрожь чужого тела, с огромным облегчением понял — он жив. Сакуноске, дрожа, поднялся на ноги. Его лицо было все в ссадинах и мелких царапинах, покрасневшие и мокрые глаза выражали неимоверную, страшную боль. Дазай понимал, что он сейчас чувствует. Когда он убедился, что Ода жив, и страх за него отошел, картинка произошедшего окончательно сложилась в голове. Все дети мертвы. — Я не успел, Дазай, — сказал он охрипшим, будто не своим голосом. — Я не смог их защитить. Кацуми, Коске, Шинджи, Юу, Сакура, — его голос дрогнул. — Они все… — Одасаку, — Осаму шагнул вперед и притянул его к себе и прижал, смыкая руки за его спиной. Сакуноске беспомощно уткнулся лицом в чужое плечо, всхлипывая и прерывисто вдыхая периодически. Он не боялся показать свои эмоции перед ним — даже не задумывался об этом, хоть и впервые так открыто ревел перед ним. Взрослого, серьезного и непоколебимого всегда Оду, оказывается, возможно сломить. — Они ведь маленькие, беззащитные дети… Мои ребята… Я не смог спасти их, Дазай! Чертов «Мим»! — дрожащий голос сорвался на крик. Ода смотрел в глаза Осаму, будто хотел отыскать в них ответ, куда делась справедливость и честность этого мира. «Справедливости и честности никогда и не существовало», — вот что можно было прочесть в печальных карих глазах. — Ты не виноват, Одасаку, — произнес он тихо и осторожно, поддерживающе касаясь кончиками пальцев его ладони, тоже содранной об асфальт. Дазай понял, что он застал момент взрыва, и его отбросило взрывной волной. — Едем домой, — прошептал он и слабо потянул его за руку. — Я вызову своих людей, они соберут все, что… можно еще собрать, — он подбирал слова, чтобы не ранить его еще больше. Разумеется, тела бедняжек сожжены, за исключением тех частей тела, что разлетелись в разные стороны. Дазаю было их жаль, смерть мучительна, но быстра. Но больше ему было жаль Оду, ведь ребятам уже не больно, а ему все еще больно, и еще долго его будут преследовать кошмары и чувство вины. Ода, будто не понимая ничего, поплелся вслед за Дазаем. Ему будто было все равно, куда идти и что дальше будет. Всю дорогу он молчал, смотря пустым взглядом в никуда. Осаму сжимал его ладонь. «Я рядом, Одасаку. Я знаю, как тебе больно, и я помогу тебе справиться с этой болью, насколько это в моих силах». Дома у Оды было прибрано и уютно, как всегда. Дазай заставил его помыть руки, усадил на кровать в его комнате, и принес аптечку, приготавливая все, чтобы обработать раны. — Поверни вот так, пожалуйста, — Осаму осторожно приподнял его лицо за подбородок, чувствуя пальцами жесткость короткой щетины. Он осторожно прикладывал к ранкам вату с раствором. — Больно? Щиплет? Ты больше нигде не поранился? — ему было страшно за него больше в другом плане, потому что физические раны заживают быстро, а залечить душевные слишком трудно. Он пытался вывести его из транса, но взгляд темно-голубых глаз все еще смотрел на него и не видел. Дазаю было больно за него, и он с удивлением где-то в глубине сознания понимал, что впервые в жизни кому-то сочувствует. — Расскажешь, что произошло? — спросил он тихо, заглядывая в глаза. Ода, заметил его будто только сейчас, кивнул и протер лицо ладонями. — Босс на днях отправил меня на миссию по поиску одного из людей организации, — заговорил он хрипло, не глядя на Дазая. — Меня это удивило, но я не стал рассказывать тебе, чтобы не беспокоить лишний раз. Тогда я и встретил его, — на его лице на мгновение появилось выражение ненависти. — Лидера «Мима», его зовут Жид. Он ищет достойного соперника, того, кто сможет избавить его от жизни и даровать достойную смерть воина. Его способность идентична моей, — он помолчал. Дазай внимательно слушал, удивляясь все больше с каждым словом. Черт, если бы он рассказал ему сразу, случившееся можно было бы предотвратить. Несложно было догадаться, что дальше скажет Ода. — Я сказал, что не убиваю, и он решил… пойти на такую подлость, — ладонь нервно сжалась в кулак. — Я не прощу ему этого! — стальная решимость в его глазах заставила Осаму нервничать еще больше. Переубедить его будет слишком сложно. Это слишком опасно. Нельзя позволить ему сделать то, что он хочет. — Одасаку, — он мягко положил руку на его плечо. — Ты же понимаешь, что идешь сейчас на поводу у этого Жида? Ты потакаешь его мерзкому плану, и ведешь себя так, как он и рассчитывал? — Мне плевать, — ответил он. — Он убил детей, не виновных ни в чем. Я должен убить его. Кто, если не я? С его способностью только я смогу ему противостоять. — Как же твой принцип, неужели отступишься? — он попробовал еще раз. — Знаешь, когда убивают твоих близких, какие-то принципы уже не имеют смысла. Дазай замолчал, а в обращенных на Оду темных глазах отражалась боль. Больно было за друга. Сакуноске всегда спасал его и вытаскивал, а когда помощь нужна ему самому, Осаму бессилен. Он не знает, как помочь ему, что сделать, чтобы облегчить его страдания. Как отговорить его идти на поводу у эмоций и слепой жажды мести? Ода скажет, что убить лидера Мима будет справедливо. А Дазай промолчит, но душа будет кричать: «Справедливость может лишь причинять боль!» — Одасаку, не делай этого, — произнес он тихо и, казалось бы, безэмоционально. Но на деле он испытывал массу эмоций. — Ты можешь умереть, — ему наконец удалось поймать чужой взгляд, проникновенные карие глаза встретились с опустошенными голубыми. «Я действительно не бесчувственный, и душа моя не мертва. Разве могут бесчувственные и бездушные чувствовать такую боль лишь из-за того, что другой человек ее чувствует? Я готов вечно жить с болью, если это поможет Одасаку». — И что, что дальше то, Осаму? — снова этот его голос, лишенный всяких эмоций и надежды, снова он режет по душе. — Для меня уже все кончено, — сказал Ода, и рука Дазая дрогнула, выронив на кровать окровавленную немного ватку. Сакуноске этого не заметил. А как же я, Одасаку? — Вот как, — он отвернулся. Поднял ватку, сложил все, что достал ранее, в коробочку с аптечкой и закрыл ее. — Пойду, уберу все на место. Кухня его квартиры. Здесь они вместе встречали рассветы. На работу вставать нужно было рано, и Дазай, бывало, сидел на коричневом кухонном диване, согнув ноги в коленях и кутаясь в мягкий плед — слишком уж любил Ода открывать окна на проветривание, даже тогда, когда и жарко-то не было. А вставать в несусветную рань, да еще и вылазить из мягкой и теплой кровати в прохладную комнату вовсе не хотелось, и когда Дазай об этом сказал однажды, Ода молча подал ему небольшой бежевый плед. На самом деле, рано вставать было не так уж и ужасно, ведь Сакуноске варил жутко вкусный кофе, стоя у плиты, пока замотанный в плед Дазай сидел на диване, смотрел на встающее над городом солнце и болтал языком обо всякой чуши. Не так уж и ужасно было жить, ведь Сакуноске скрашивал мерзости его жизни просто одним своим присутствием в ней. Для него все конечно. То есть, Дазай никогда и не значил для него ничего, да? Иронично получилось. А ведь казалось иначе. Он попытался с пола дотянуться до верхней полки, на которой хранилась аптечка — чтобы достать, приходилось подставить табуретку. Он вздрогнул, когда чужая рука сзади взяла из его пальцев коробочку и поставила на место. — Я не услышал, как ты подошел, — развернулся Дазай, удивленный тем, что действительно не заметил его. Ода смотрел на него молча, и вдруг заговорил. — Прости. Я должен это сделать, не злись, — произнес он задумчиво. — Я понимаю, что ты считаешь это самоубийством, но это не так. Я тоже кое-что умею. Я не умру, Дазай-кун, ясно? — это прозвучало так неожиданно и уверенно, что он поднял брови удивленно. Выдохнул облегченно, почти поверил. — Обещаешь? — заглянул в глаза. Если бы Ода мог, он бы улыбнулся по-доброму сейчас. — Обещаю. И пусть Дазай ничего для него не значит, какая, к черту, разница? Главное, что Ода не умрет. — Позволь помочь тебе? Мори ведь тоже мешает Мим, и, как исполнитель, я могу… — Не надо, — оборвал его Сакуноске. — Не впутывай босса, и ему вообще лучше не знать об этом до самого последнего момента. Сам тоже не вмешивайся, и подчиненным приказов не давай. Мори-доно сразу узнает, к тому же… Я должен сам это сделать. — Как скажешь. Но если все же потребуется помощь или поддержка во время боя, я всегда готов помочь, — он прошел мимо него, вскользь дотрагиваясь кончиками пальцев до тыльной стороны его ладони. — Я с тобой, — совсем тихим шепотом добавил он. — Спасибо, Осаму. — Я ведь могу остаться сегодня? — спросил он, остановившись на выходе из кухни и не оборачиваясь. Ода, судя про всему, тоже стоял спиной. — Мне все равно, оставайся, если хочешь, — почему-то стало немного больно. Такая мелочь, но, вспомнив былое ласковое «хочу, чтобы ты остался», Дазай едва подавил ядовитую усмешку. А мне не все равно, Одасаку. Дазай ушел в гостиную, а Ода остался на кухне. Взгляд упал на лежащий на подлокотнике дивана аккуратно свернутый бежевый плед, он подцепил его рукой, расправил и залез на диван, подтянув к груди согнутые в коленях ноги, и укрылся пледом. Он слышал, как Сакуноске ходит туда-сюда и что-то делает. Вот он прошел в свою комнату, потом в ванную, включил воду. Если собрался мыться, значит, еще не все так плохо. Дазай по себе знал, что даже поесть себе сделать влом, когда очень плохо, да что там, влом даже раздеться и расправить кровать перед тем, как лечь спать. Пальцы ухватились за край пледа и сжали его. Одасаку плевать? Осаму пока не способен в это поверить. Услышав, что вода перестала течь и Ода прошел в свою комнату, Дазай выждал несколько минут и медленно, тихо ступая, пришел туда тоже. Ода лежал на расстеленной кровати спиной к стене, одетый в домашнюю черную футболку, и смотрел в стену напротив. Он даже не поднял головы, когда Осаму вошел. — Можно? — спросил он тихо, подойдя к кровати. Он был почти уверен, что Ода сейчас выставит его, но он лишь молча приподнял край одеяла, мол, ложись. Дазай залез осторожно и уткнулся лицом в грудь Сакуноске. Выдохнул облегченно, когда почувствовал, что чужая рука легла на его спину, приобнимая. Осаму молчал — знал, что лучше его сейчас не трогать, и разговоры не помогут. Через некоторое время по размеренному глубокому дыханию он понял, что Ода уснул. Подбородком он упирался в его макушку, а рука все еще обнимала его. На душе у Дазая было паршиво. Пальцы правой руки, которая лежала на чужой груди, вдруг сжались, сминая ткань футболки. Если бы ты знал, Одасаку, как я не хочу тебя туда отпускать, как боюсь за тебя. Но это твоя жизнь и твой выбор. Но я все еще хотел бы, чтобы ты оставил разборки с той организацией Мори. Я верю тебе, ведь ты пообещал, что не умрешь, но… я все равно боюсь. Если бы ты знал, как я чертовски боюсь потерять тебя, Одасаку. Он забылся неглубоким, тревожным сном до самого утра, все еще сжимая рукой ткань футболки на груди Оды.***
Чуя злился. Сначала на Акутагаву за его резкие и колкие слова, а потом, когда чуть остыл — на себя. Зачем он начал все это? Жил бы себе спокойно, выполнял свою работу и не лез, куда не просят. Неуместная совсем доброта и ненужное совершенно Акутагаве сочувствие сыграли с ним злую шутку. Кажется, этот мальчишка стал дорог для него. Идиот. Какой же ты идиот, Накахара Чуя! Акутагаве плевать, что бы он ни делал. Ему не помогают поддержка и забота, хотя казалось, что это то, в чем он нуждается. Накахара облажался. Конкретно и жестко. Прокручивая в голове слова Рюноске, брошенные легко и недолго думая, он все больше не понимал, что сделал не так. Он ведь просто хотел помочь. Значит, не стоило все-таки играть в героя и пытаться кого-то спасти. Все-таки Портовая Мафия — самая что ни есть злодейская организация, концентрация тьмы, хаоса и так определяемого зла. Это пристанище тех, кого сломала жизнь, это дом для тех, у кого нет своего дома. Мафия дает им смысл жизни, а добро и зло — лишь эмфемерные понятия, рамки. Мафия — семья для тех, у кого семьи нет, где в случае чего все встанут за одного. В сражении с врагами. Но кто поможет в сражении, что каждый из участников Мафии ведет в своей душе против себя самого? Когда твой враг — это ты, тогда в битве ты сам за себя. Накахара был чертовски наивен, когда полагал, что можно объединиться и помочь друг другу в борьбе с их внутренними демонами. Нет, в этой войне каждый сам должен победить себя, и даже если кто-то другой захочет помочь — он потерпит поражение. Чуе стоило задуматься об этом заранее, а не сейчас, когда он уже ввязался в кучу неприятностей, и не знает, как их разгребать. Акутагава стоял ровно перед его столом, смотря куда угодно, но не на него. Он поглядывал на него из-под края шляпы, делая вид, что не отрывается от документов. — Простите меня, Накахара-сан, — монотонный и хриплый голос. Чуя поднял на него взгляд и прищурился. — За что ты извиняешься? Ты ведь в любом случае сказал то, что было у тебя на уме, — спросил он, неумело изображая скуку. На самом деле, он сейчас был раздражен. Его бесил не Акутагава, а идиотская ситуация, в которую он сам себя загнал. Осознание этого, кстати, еще больше бесило. — Нет, неправда. Я не это имел ввиду, — он не смотрел в глаза. Другой бы подумал, что Рюноске просто лжет, но Чуя знал, что ему крайне тяжело говорить о своих эмоциях и вообще как-то выражать их, тем более извиняться. А лгать о таком он не будет. Единственное, о чем он лгал, при чем постоянно — это его физическое или моральное состояние. Чуя не знал, какая сила сможет убедить его в том, что если тебе плохо — это не значит, что ты никчемный слабак. — А что же? — Накахара приподнял бровь. — Я хотел сказать, ну… Я на самом деле не против с вами общаться не только по делу… Если вы хотите, конечно! — сказать, что Чуя удивился, это тоже самое, что ничего не сказать. Он ждал терпеливо, что дальше скажет Акутагава. — Только… Не нужно постоянно пытаться помочь мне против моей воли, и не надо относиться ко мне, как к хрупкой вещи, которая сломается, если не так затронуть. Я должен сам справится со своими личными проблемами, мне не нужна помощь. Вот, что я хотел сказать… Вы поймете меня, наверное. — Акутагава-кун, знаешь, я рад за тебя, — Рюноске удивленно поднял взгляд. — Рад, что ты наконец-то начал учиться отстаивать личные границы, — Чуя был действительно рад за него, он едва сдерживал улыбку. Это правда казалось ему важным для Рюноске шагом. Сначала пусть учится на нем, а потом когда-нибудь, может быть, и с Дазаем сработает. — Да, я понял тебя. Хорошо, что ты сказал об этом. Не стоило извиняться, мог просто предложить поговорить, ты не провинился. Иди, хорошего дня. — И вам хорошего дня, Накахара-сан, — удивленный и слегка смущенный от неожиданной реакции Акутагава вышел из его кабинета. В душе он был рад, что Чуя не сердится, потому что действительно пожалел о том, что оттолкнул его тогда грубой фразой. Чуя подумал, что он учится отстаивать личные границы. Разумеется, это ложное впечатление. Есть один человек, которому он позволил бы нарушить все свои возможные личные границы. Накахара еще несколько минут смотрел на дверь, за которой только что скрылся Акутагава, и снова обдумывал ситуацию. Значит, Рюноске просто не так выразился тогда, и Чуя не так понял его. Но все еще пугало то, что от поведения мальчишки так сильно зависит его настроение. Все еще было много вопросов и не было никаких ответов. Кто должен ответить на них, кроме как сам Накахара?|...|