Под вишнёвой тенью

      

Просите, и дано будет вам; ищите и найдете; стучите и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят. (Евангелие от Матф. VII, 7,8)

             Алан Маккензи обращался к Богу впервые за тринадцать лет и надеялся, что Он слышит его. Покрытые пылью, но всё ещё живые в памяти слова молитв беззвучно срывались с пересохших губ вампира, пока дрожащие пальцы перебирали бусины на чётках. Алан не верил, что после всего с ним произошедшего, Бог не отвернулся от него, но надеялся, что Всевышний действительно милосерден и не станет забирать юную душу его дочери.              — Ты выкарабкаешься, милая, — гладя влажные кудри Эйлин, обещал Алан, — ты будешь жить. Отец не позволит тебе умереть. Ты ещё столько всего не видела.              — Больно, — проскрежетал глухой женский голос сквозь стиснутые зубы, да так надрывно, что даже Алан поморщился от боли.              Эйлин металась в агонии, лёжа на пропитавшемся её собственной кровью матрасе, и стонала, и молила о смерти, и едва слышно просила прощения у Бога. Она сжимала руки на животе и плакала, хрипела и задыхалась, прося принести конец её мучениям, но Алан, до боли впиваясь ногтями в ладони, продолжал молиться, чтобы его дочь жила.              Нельзя было точно сказать сколько времени прошло, прежде чем Эйлин издала последний болезненных стон и обмякла. Возможно, час, а, возможно, и несколько минут, растянувшихся в мучительном ожидании чуда, но, когда это произошло, Алан физически ощутил тяжесть свалившейся на него тишины. Ему невыносимо было смотреть на страдания дочери, но куда невыносимей было смотреть на её неподвижное тело.              Тук-тук. Тук-тук.              Сердце девушки всё ещё слабо трепыхалось в грудной клетке.              Тук-тук. Тук-тук.              Насмехаясь, неровно бился глупый орган. Он словно испытывал Алана на прочность, показывая, что в любой момент может замереть, не просто оборвав жизнь молодой девушки, но и отобрав у Маккензи единственное оставшееся у него сокровище.              — Не смей умирать, — прошептал Алан, прижавшись лбом к ледяным рукам дочери. Он нежно целовал её пальцы, продолжая, как мантру, повторять заученные с детства строки молитв.              Расслабленное лицо Эйлин было почти серым, лишённым всех красок жизни и молодости, на посиневших губах расцвела блаженная улыбка, а пушистые ресницы едва заметно подрагивали, бросая длинные тени на щёки. Весь её вид олицетворял собой смерть, но Эйлин продолжала дышать.              Когда на горизонте забрезжил рассвет, и любопытные лучи солнца заглянули в разрушенную спальню, осветив весь ужас прошедшей ночи, Алан сдался. Он не хотел этого признавать, но он опоздал. Несколько алых капель скатились по щекам вампира, когда он наклонился, чтобы оставить прощальный поцелуй на лбу дочери, прежде чем оставить её на этот раз уже навсегда, но замер, заметив, что веки Эйлин медленно распахнулись, обнажив ярко-синее море её глаз.              — Отец?.. Ты пришёл забрать меня к феям?..