Тридцать один порок Тейвата

      О семье Рагнвиндр в обществе сложилось впечатление исключительно положительное. Глава семейства, Крепус, владелец лучшей винодельни в городе (а некоторые поговаривали, что и во всей семье) и по совместительству один из самых уважаемых людей Мондштадта, давно прослыл радушным хозяином и человеком широкой души, после кончины дорогой супруги ставшим крайне сентиментальным. Его прямой наследник, Дилюк, в среде сверстников (и особенно сверстниц) был юношей крайне популярным, и популярность его корнями шла в те времена, когда он еще строил замки в песочнице и покупал красивые камушки за березовые листья. И Крепус, и Дилюк были статными, колоритными мужчинами, всегда приносящими с собой лоск и благородную роскошь, поэтому жители города были повергнуты в шок, когда в их особняке появился маленький безродный приемыш, который не умел держать ложку и даже не был обучен языку. Зато семья Рагнвиндр вмиг стала еще более выгодно отличаться от многих других семей — не каждый богатый человек был настолько жалостлив, чтобы принять в свой дом сироту и воспитать его как родного сына.       Но была и та сторона семьи Рагнвиндр, о которой не было известно горожанам: о ней лишь изредка перешептывались служанки за послеобеденным чаем и сыпал изящными сплетнями лукавоязыкий выкормок Кейя, как только выучился говорить по-немецки. Они были довольно сознательны, чтобы не выносить сор из избы, но знаний их вполне могло хватить на то, чтобы стереть эту уважаемую семью с лица земли, обрушив на нее гнев дружелюбных соседей.       Ведь никто не был бы рад узнать, что соседствует с парой вампиров, в винных погребах хранящих не только дубовые бочки с броженой амброзией, но и склянки с густой человеческой кровью, «доноров» которой им любезно предоставлял приемный сын и брат в ответ на кров и защиту от чужих предрассудков.       Кейя всегда уверял Дилюка и Крепуса, что на корм им идут лишь отъявленные мерзавцы, коим не было места ни в одном из владений Тейвата. Выбор верить ему или нет мы оставим на совесть читателя.       У него, в конце концов, тоже были тайны, которые он делил с приемным братом и о которых предпочел бы ни за что не распространяться. Одна из них каждое полнолуние месяца встречала его в холодном сыром подвале поместья, как бы сильно он ни пытался от нее избавиться: ночью, когда отец уходил работать в бар, Дилюк надевал на Кейю намордник и закрывал его в плену каменной кладки до самого утра, изредка позволяя себе взглянуть краем глаза на человека, изуродованного жаждой крови и глухой звериной похотью.       У этой семьи, конечно, как и у прочих имеющих деньги и власть, было дьявольски много секретов, иначе бы они не были глубоко уважаемы и искренне любимы, но со временем секретов становилось только больше: глава семьи обманывал горожан, наследник — главу семьи, приемный сын — отца и брата, и так вереница лжи тянулась из года в год, все туже затягиваясь петлей на родовом знамени семьи Рагнвиндр.       Последние несколько месяцев Дилюк позволял себе извращенное удовольствие: когда на небе показывалась полная луна, и из-под пола слышался глухой волчий рык вперемешку с трепещущим в рвущемся горле криком, он собирал волосы, снимал богатую одежду, чтобы случайно ее не запачкать, и спускался подвал, чтобы насладиться видом силы и ярости в самом естественном, животном их проявлении. Его мучило порочное желание хотя бы разочек спустить Кейю с цепи, чтобы тот, вырвавшись из особняка, перегрыз глотки всем, кто когда-либо косо смотрел на него или цеплялся к мелочам вроде седой пряди в волосах, смуглой кожи или повязки, скрывающей увечный глаз, но Дилюк так привык к образу покорного, благородного, справедливого рыцаря, что прятал свою кровожадность как можно глубже внутрь себя и лишь изредка представлял, как огромные черные когти кромсают горячую плоть, и по ровной брусчатке Мондштадта разливаются алые реки.       О, будь он смелее, в этом городе не осталось бы ни одного живого человека — каждый превратился бы в мясо и кровь на пир двум голодным животным.       — Я знаю, ты ненавидишь их, — протянув руку, Дилюк погладил искаженное звериными чертами лицо Кейи и ядовито усмехнулся, когда челюсти клацнули у его пальцев, — и ненавидишь меня. Ведь если бы не я, ты бы уже давно вернулся к тем, кто тебя бросил, не правда ли?       Они редко говорили об этом, но Дилюк знал: в этом доме, в этом городе, а может и в этом мире Кейя был гостем. Поэтому он и не спускал брата с цепи в ночи, когда звериное подминало под себя человеческое, ведь где-то там, за кромкой кедрового леса, за пиком Драконьего Хребта, мальчика-волка, воспитанного вампирами, ждала его стая — иначе и быть не могло.       — Ты омерзителен, — бросил Дилюк с поразительной нежностью в голосе, как будто из оскорбления пытался свить комплимент, и провел рукой вниз по костистой широкой груди, покрытой густым жестким мехом — Кейя говорил, что родился полукровкой и не мог обратиться полностью, так, чтобы встать на четыре лапы и взвыть, подняв морду к небу. — Из сотен существ, которых мы с отцом убили в этих землях, верфольфы всегда были самыми гадкими. Даже живые мертвецы не могут потягаться с твоими собратьями в бесчеловечности — звериная кровь полностью лишает вас людского облика.       Кейя дернулся вперед. Цепь натянулась, скрипнула, но удержала, ошейник врезался в широкую крепкую шею. Дилюк, одурманенный чувством абсолютной безнаказанности, повернулся к зверю спиной и расправил плечи, как будто желая еще больше его раззадорить. Он был полностью уверен, что на утро Кейя, уставший от телесных метаморфоз, ничего не вспомнит, поэтому позволял себе скинуть скорлупку хорошего благонадежного мальчика и выплюнуть всю накопившуюся желчь.       Более того, Дилюк знал, что Кейя его лучше других понимает.       — Будь ты свободен делать все, что только душа пожелает, что бы ты сделал? — спросил он тише прежнего, как будто боялся на самом деле получить ответ или пытался ответить сам себе. — Ушел бы? Отомстил бы тем, кто оставил тебя? Расправился бы с теми, кто тебя принял? Какой была бы твоя жизнь, не будь она в наших с отцом руках?       «Глупо думать, что она в ваших руках».       Кейя не мог говорить, когда оборачивался, но мысли его, хаотично сбивающиеся в стайки куцых фраз, Дилюк слышал так явственно и четко, словно мягкие темные губы шептали их ему на ухо. Поежившись, он поспешил обернуться, но не успел: цепь снова натянулась, звенья заскрежетали друг о друга, и жесткий кожаный ошейник, до сих пор исправно служивший по назначению, треснул под резной металлической пряжкой. Молодой вампир отшатнулся назад, и сильные когтистые лапы, способные все живое изорвать в лоскуты, вдавили его в каменную стену. Кейя, уткнувшись волчьей мордой в открытую шею, глубоко вдохнул и мазнул по изгибу плеча языком.       «Сладко».       Дилюк нервно выдохнул и расхохотался. Его пальцы взъерошили длинную сизую шерсть на загривке и потрепали зверя по голове.       — Выходит, из сотни вещей, которые тебе может дать свобода, ты хочешь.?       «Тебя».       Горячий шероховатый язык прошелся по холодной щеке, накрыл полуприкрытое веко, передние зубы прихватили мочку уха. От Кейи тянуло приятным терпковато-сладким, приятно обволакивающим промерзшее насквозь тело теплом, запахом свежескошенной травы и одуванчикового молочка. Он ласково, совсем по-собачьи, боднул Дилюка в плечо, и, зажмурившись, Дилюк торопливо скинул с себя оставшуюся одежду, развернулся лицом к стене и уперся в нее ладонями и грудью.       Это был далеко не первый раз, и стать последним ему тоже не было суждено. Они были, вне всякого сомнения, первоклассными лжецами, но лгать друг другу не умели.       Язык, истекающий густой липкой слюной, скользнул меж лопатками, рассыпав по плечам горсть стыдливых мурашек, и направил влажную дорожку вниз по спине, оглаживая выступающие позвонки. Дилюк расставил ноги пошире и в предвкушении облизнул покрасневшие от возбуждения губы — о, он гордился тем, как выдрессировал этого могучего зверя.       Впившись когтями в мягкие бледные ягодицы, Кейя развел их в стороны и мазнул языком между ними, как будто заново пробуя на вкус хорошо знакомую кожу.       «Сладко, — повторил низкий голос в висках Дилюка и глубоко, утробно зарычал. — Такой нежный. Такой уязвимый».       Дилюк мог свернуть ему шею одним движением руки, мог перебить весь орден рыцарей за считанные секунды, мог запросто обескровить большую часть жителей города, если бы только ему захотелось — и его, злое, кровожадное, испорченное властью и развращенное лоском сытой жизни существо, называл нежным и уязвимым голодный зверь? Он почти был готов возмутиться и даже открыл рот, чтобы возразить, но когти вонзились в кожу, вспоров ее до глубоких алых борозд, и шершавый язык скользнул глубоко внутрь, раздвигая тесные мышцы. От ощущения влажного, заполняющего тепла у Дилюка задрожали колени, и он, прогнувшись в спине, как-то неосознанно решил повременить с возмущением. Тесный подвал наполнился похабными чавкающими звуками, тяжелым звериным дыханием и стонами, срывающимися с губ вампира, как бы он ни старался зажимать рот ладонью.       Язык Кейи двигался внутри беспорядочно, каждый уголок, каждый изгиб, каждый миллиметр разгоряченной плоти оглаживая мокрым бархатным жаром, проникающим глубоко во внутренности и сворачивающимся змеиным клубком в животе. От прикосновений шершавого языка к набухшему бугорку простаты по ногам до самых кончиков пальцев проходили обжигающие электрические импульсы, и перед глазами плыли разноцветные пятна в преддверии оргазма. Когда наконец тягучее, яркое удовольствие опутало ослабшее тело и вытряхнуло из Дилюка болезненно-восхищенный стон, Кейя отстранился и, заботливо придержав вампира за живот, чтобы у того не подкосились ноги, принялся зализывать медленно затягивающиеся следы от когтей.       Он определенно надеялся получить свою долю удовольствия, но Дилюк был не в настроении. Приложив достаточно сил, чтобы оттолкнуть от себя сводного брата, он поправил волосы, поднял одежду с пола и направился к лестнице, ведущей прочь из подвала.       — Если ты думал, что заслужил что-то кроме уничижительного взгляда, то советую подумать еще немного, — бросил он, прежде чем запереть дверь с обратной стороны. — В следующий раз будь хорошим мальчиком и спрашивай разрешения. Я найду тебе ошейник покрепче.       Конечно же, он ничего не собирался искать.