***
Весь день, блистающий яркими золотистыми лучиками прохладного солнца из больших окон старинного особняка, таящего в собственных недрах затаившуюся тайну, бегло пролетел сквозь быстротечные секундные строки, словно пробиваясь в даль прохладного потока осеннего ветра: пропал за горизонтом чёрных теней раскинувшихся хвойных деревьев. Теперь по сухой изжившей себя растительности украдкой блуждала ночная тишина, медленно ступая по холодной увядшей земле. Она лишь иногда, притаившись где-то за углом старинных кирпичных стен, осторожно заглядывала в оконные рамы, будто выжидая время, прежде чем в дом вновь нагрянет недоброжелательный гость: ночная тишина явно являлась лишь затишьем перед угрожающей бурей. Однако, казалось, словно двух уже изрядно подуставших парней совершенно не интересовало это: весь минувший день они пытались понять, кто именно хочет изжить хозяйку достаточно большого векового особняка, имея на руках лишь записи видеокамер, разбитую напрочь посуду и лужи крови, среди которой после был обнаружен клок шерсти, что явно указывало на убитого животного. Это давало парням перевести дух, однако накаляющая атмосфера всё также ни тому, ни другому не давала покоя: казалось, словно каждый из них находится в опасности ровно также, как и зверски убитое ни в чём неповинное животное. — «Линч, ты думай как тебе угодно, но я полагаю, что в этом доме орудует человек. Возможно, маньяк или психопат, который просто так уж точно не отступит», — уверенным голосом говорил Джон, включая генераторы, чьей-то рукой выключенные прошлой ночью. Егор лишь отводил задумчивый взгляд в сторону, вспоминая про след, рассказанный писателем ещё за завтраком, о котором он забыл доложить журналисту раннее. Стуки, звуки, шаги, закрытая дверь, разбитая посуда, след, кровь на кухне и заднем дворе дома – всё указывало на деятельность какого-то разумного существа, а именно – человека. Журналист каждый раз с беспокойством в груди прогонял странную мысль, внезапно начавшую не на шутку тревожить его: раз это дело рук человека, то это значит, что их жизни вполне могут находиться в опасности, ведь ожесточённому маньяку или явному психопату не составит труда без проблем проникнуть внутрь гостевой комнаты и в тот же миг прикончить их ударом лезвия ножа или запросто зарубить топором и никто из них даже не успеет опомниться: всё произойдёт резко и бежать будет некуда. Однако больше всего он боялся не за себя: его с ног до головы окутывал страх за близкого друга... или же до дрожи любимого человека. Однако в данный момент всё было предельно спокойно, отчего казалось, что былой ожесточённый человек совершенно позабыл наведаться в запримеченный дом, оставив его в покое, ведь на часах уже давно пробило час ночи.***
Проверив работу камер видеонаблюдения и закрыв на все возможные замки входную дверь старинного дома, Егор спокойным шагом поднимался вверх по скрипучим лестницам на второй этаж, внимательно оглядывая тусклые помещения, словно проверяя наличие притаившегося всё того же чёрного силуэта. Поднявшись на второй этаж и уже идя вдоль узкого коридора, освещённого тусклыми настенными старинными светильниками, журналист перевёл слегка уставший взгляд в сторону всё также одиноко висящих картин, украшающих скучные старинные бумажные обои. — И чего Джон так взъелся на эти картины? — сонным голосом произнёс Егор, внимательно вглядываясь в творчество неизвестного художника. — Ведь, как оказалось, дело совсем не в них, так что версию с проклятыми картинами можно смело считать опровергнутой. Он всё теми же спокойными тихими шагами завернул за угол и уже через несколько секунд оказался возле двери гостевой комнаты. Журналист не спеша приложил ладонь на металлическую круглую ручку старой деревянной двери и сразу же распахнул её, отчего та слегка скрипнула. — Да... — со вздохом начал Егор, закрывая за собой всё ту же дверь. — С таким хрупким материалом дерева маньяку уж точно не составит труда прорубить её топором. В последний раз бросив свой неодобрительный взгляд на лёгкую дверь, журналист сразу же устремил свой взор в сторону старой деревянной кровати. На его лице сразу же вспыхнула нежная улыбка, когда в глазах возник облик спящего писателя, кажется, вновь внезапно провалившегося в сон: на его груди лежал телефон, обвитый разжавшейся ладонью, а сам Джон, лежа на спине и опрокинув голову в бок, тихо посапывал в лежащую рядом мягкую подушку. — Снова заснул, сидя за телефоном, — с теплотой в голосе произнёс Егор, поставив на стол выключенную камеру, завороженно смотря на спящего друга. Он медленно как можно тише подошёл к старой кровати и аккуратно присел на достаточно жёсткий матрас, всё также не отрывая своего нежного взгляда от писателя, который, кажется, уснул относительно недавно: он покорно ждал возвращения журналиста, однако чувство изрядной усталости заставили его на мгновение закрыть глаза и сразу же погрузиться в омут блуждающих сновидений. — Даже очки не снял, — со вздохом мягко произнёс Егор, в тот же момент аккуратно убрав их с глаз писателя и осторожно положив на стоящую рядом небольшую старинную тумбочку. Всё также нежным взглядом окутывая тело любимого человека, журналист осторожно, дабы не издавать лишнего шума, потянулся в сторону лежащего рядом одеяла и аккуратно взял его в руки, вернувшись в обычное сидячее положение. Излучая мягкую улыбку, Егор медленно накрыл писателя тёплым одеялом, полностью погрузив его в омут безмятежного сна. — «Теперь хорошо», — его изумрудные глаза горели яркими звёздочками, излучающими нежную заботу. Чувствуя, как пульс вновь начинает учащаться, а в душе возникло ощущение трепетной теплоты, журналист медленно протянул руку в сторону Джона. Его пальцы аккуратно легли на мягкие слегка растрёпанные волосы писателя, начав медленно перебирать их между собой, словно наслаждаясь каждым соприкосновением: Егору до глубины души нравилось нежно прикасаться к ним, перебирать их в своих руках, наблюдать, как они аккуратно ложатся в исходное положение. — Как же они мне до чёртиков нравятся... — в слух достаточно слышно произнёс журналист, завороженно смотря на всё те же любимые каштановые волосы писателя. Тёплая ладонь начала медленно сходить вниз, теперь плавно касаясь лица Джона, нежно проходя указательным пальцем по его мягким губам, с каждым разом чувствуя, как по телу проходит приятная дрожь, смешанная с неоспоримым желанием аккуратно прикоснуться, нежной, пылающей страстью заигрываясь с ними, пока в груди не закончится воздух, пока сердце будет трепетно вырываться из груди. В одно мгновение, словно отчасти придя в полное осознание собственных действий, Егор медленно отвёл руку в сторону, будто неуверенно отступая назад: казалось, именно в этот миг к нему пришло принятие всего того, чего раньше журналист даже не имел возможности понять... или же не хотел понимать и уж тем более признавать. — Иногда мне кажется, словно я... влюбился в него. Без каких либо шуток, — он глубоко вздохнул, осознавая каждую мысль, каждое слово, пребывающее в его загруженной голове. — Мать его, я влюбился в парня... Егор нервно сглотнул, чувствуя, как сердце всё также безутешно рвётся из груди, словно пытаясь дотянуться до своей второй половинки: оно будто желало чувствовать его нежное трепетное прикосновение, пылать страстью и внутридушевным разбушевавшимся огнём. Совместно с пылающими чувствами журналист также пребывал в раздумьях своей прожитой жизни: до всего этого он испытывал попытки близости с девушками, однако из-за своей постоянной занятости отношения быстро сходили на нет. Да и, если честно признаться, не испытывал он к ним ничего подобного: ему никогда не хотелось так трепетно относиться к каждой частичке любимого тела. — Лишь ты посмел вскружить мне голову, — с лёгкой улыбкой прошептал Егор, всё также ласково смотря на спящего писателя, который также слегка улыбнулся в ответ, будто вовсе не пребывая в омуте сновидений. Однако этот момент журналист уже не успел улицезреть: он медленно обошёл старинную кровать и аккуратно, дабы не издавать скрип старых пружин, прилёг на жесткий матрас, устремив обеспокоенный взгляд в потолок узорчатых плинтусов, проходя пылающими зелёными глазами по каждому орнаменту старинной красоты, будто блуждая в собственном лабиринте, который наконец начал подходить к концу: он наконец понял себя, свои чувства, желания – оставалось лишь озвучить всё это до дрожи любимому человеку. — Взаимно ли всё это? — с протяжным вздохом пробормотал Егор, по-прежнему блуждая задумчивым взглядом по высокому потолку старого дома. — «Взаимно, Линч», — мысленно произнёс Джон, слегка приоткрыв сонный взгляд лучистых голубых глаз, чувствуя, как в сердце блуждает нежная теплота, а на лице медленно проступает мягкая улыбка: Егор любит его, а значит у них есть шанс быть больше чем просто друзья.***
Уютная атмосфера в одно мгновение сменилась какой-то пугающей как только стрелки настенных старинных часов пробили ровно три часа ночи. Казалось, словно как только за окном нахлынул неприятный холодный дождь, равнодушно бьющийся о застеклённое окно, разбиваясь на несколько осколков, в округе в одночасье стёрлась блуждающая безмятежность: теперь в старинном доме царила лишь пугающая тьма, смешанная с какими-то странными громкими шагами, тяжело раздающимися по всему старинному дому. От такого явного звука, пробирающего до костей своими угрожающими шорохами и хладнокровно падающими на пол предметами, Джон в тот же момент широко раскрыл глаза. Словно затаив дыхание, он начал внимательно вслушиваться в каждое движение, исходящее из нутра первого этажа: по всему видимому, туда вновь наведался чёрный человекоподобный силуэт и, кажется, сегодня он настроен куда более решительнее, возможно, замышляя что-то изрядно нехорошее, чего ни Егор, ни Джон никак не могли предугадать. — Линч, просыпайся, — писатель слегка подтолкнул журналиста, полностью отдавшегося сну всего лишь полтора часа назад. Казалось, с каждой секундой незваный гость давал себе всё больше воли проявлять собственное присутствие во всей красе: теперь были слышны не только тяжёлые шаги и звуки падающих предметов, но и угрожающие удары каким-то металлическим предметом о двери первого этажа. Самое пугающее было то, что с каждым мгновением все эти звуки становились чётче, ярче, ближе... — Линч, проснись, мать твою! — Джон тормошил его за плечо, понимая, что именно сейчас возможно наступление того самого момента, когда их жизнь вновь окажется на волоске от смерти. Сквозь сон ощущая достаточно сильные встревоженные дёргания писателем за плечо, Егор неохотно приоткрыл тяжёлые веки, которые в тот же миг вновь хотели погрузиться в безмятежный сон. Он слегка приподнял голову, устремив непонимающий сонный взгляд в сторону не на шутку обеспокоенного писателя. — Джон, какого чёрта ты... — Здесь кто-то есть, — холодным настороженным голосом чуть слышно произнёс Джон, вновь устремив взгляд в сторону хрупкой двери, сквозь которую доносились протяжные жуткие звуки. Казалось, лишь спустя несколько секунд до журналиста наконец дошла вся серьёзность сложившейся ситуации, которая тут же напрочь перебила желание вновь уткнуться лицом в мягкую подушку: за старой деревянной дверью происходило что-то действительно нехорошее, кажется, напрямую угрожающее невзлюбленным чёрным силуэтом гостям. — Вот же чёрт! — сквозь зубы воскликнул Егор, когда резко схваченная в холодные руки электронная техника на экране не показала совершенно ничего: в каждом объективе таилась непроглядная тьма, отчего разглядеть что-либо было практически невозможно. — Дай угадаю: там вновь разгуливает силуэт тёмного человека? — задался волнующим вопросом Джон, не отводя взгляда от двери, нервно перебирая руками заряженный револьвер. — Не видно тут ни черта! — продолжал со резкой нахлынувшей злостью буркать журналист. — Я же специально оставлял включенными настенные светильники, однако, по всему видимому, эта тварь вновь обесточила дом. Егор в тот же миг вновь положил планшет на деревянный стол, понимая, что в данной ситуации выход остаётся лишь один: нужно идти навстречу тому, кто так ненавистно относится к хозяйке старинного особняка. Слегка поджав губы, журналист выразительным взором окинул встревоженного писателя, который сразу же без лишних слов понял дальнейший план, казавшийся ему полнейшим безумством и обладающий чрезмерной опасностью. — Линч, нет, — твёрдым голосом высказался Джон, вопросительным взором смотря прямо в глаза Егора. — Мы не будем этого делать, даже не думай об этом, понял? — У нас нет выхода: не рискнём – дело так и останется в тупике, — с сожалением произнёс журналист, понимая, что каждый шаг будет стоить дорого: чёрный человек явно был вооружён и в любой момент может хладнокровно убить их прямо в этой холодной тёмной комнате. — Линч, ты совершаешь ошибку. Он только этого ждёт: ждёт, чтобы мы вышли к нему навстречу, дабы прикончить нас, — Джон всячески пытался вразумить Егора: ему уж очень не нравилась эта идея, будто чувствовалось её неблагоприятное последствие. Спустя мгновение в зелёных глазах вновь отразилось напряжение и страх: страх за любимого человека, которого Егор боялся потерять больше всего. Казалось, спросонья журналист даже не удосужился подумать о безопасности писателя, и лишь сейчас, когда в душе зародилась тревога, он наконец приостановил собственное желание. — Я сказал – нет, — твёрдо, всё также стоя на своём, произнёс Джон, кидая взор встревоженных голубых глаз в до дрожи любимые изумрудные кристаллики дорогого человека. — И один ты не пойдёшь, понял? — Джон, но... — журналист тяжело перевёл дыхание, слыша, как устрашающие звуки всё ближе подбираются к двери. — Нам в любом случае нужно выяснить, кто является хладнокровным мучителем этого особняка. Поэтому я... В глубине встревоженной души Джон полностью осознавал тот факт, что Егора теперь не остановить: он в любом случае пойдёт на встречу с неким чёрным силуэтом и закончиться это может чем угодно. Писатель попросту не мог допустить того момента, чтобы с журналистом что-то случилось, он никогда бы не смог пережить факт гибели самого дорогого ему человека. — Я иду с тобой, — уверенно наконец согласившись произнёс Джон, в глубине души понимая, что закончиться всё это может чем угодно. — Но, Джон, нет... — в изумрудных глазах вновь заблистал необъятный страх. — Никаких «но»: если идём, то идём вместе, — с натянутой улыбкой проговорил писатель, поддерживающе положив холодную ладонь на руку журналиста, слегка сжав её в своих объятиях. В глазах обоих блистал невообразимый страх друг за друга, каждый из них боялся, что что-то пойдёт не так, но в глубине души надеялся, что всё пройдёт гладко. Казалось, словно таким образом с затаённым дыханием и колотящимися сердцами они передавали друг другу всё то, что так долго таили в глубине собственных чувств: они боялись, что эта холодная дождливая ночь станет последней.