Пропавшие без вести

Снег огромными хлопьями планирует с неба медленно и Тянь задирает голову, чтобы разглядеть его как следует, несмотря на то, что небо искрится ослепительно белым, выжигает сетчатку, вынуждает щуриться. Деревьев вокруг не видно, только то самое огромное ничего, которое ещё этим утром пугало Тяня бесконечным и неизвестным. Теперь понятно, что бояться тут собственно нечего. А из ничего порой можно сделать что душе угодно — снеговика, идеально ровный снежок, которым можно залепить кому-нибудь рожу, да хоть снежный замок: включи воображение и хуярь, ни в чем себя не ограничивай. Поразительно, как снег можно видеть по-разному: ещё час назад казалось, что им заметет всё нахер и ничего, кроме оглушающе белого не останется, вся жизнь встанет, окутанная ледяной паутиной, а сейчас вот, надо же — детство в заднице заиграло и Тянь опускается на корточки, загребая ладонью холодное, комкая его. Снежки у него никогда не получалось достойно лепить. Выходили кривые, скошенные и угловатые. Как и тот, что сейчас растекается талой водой в руке. Где-то позади слышится хруст под подошвами Рыжего, который после той смс от Чэна ожидаемо ожил. Кажется, шоковое состояние ещё не совсем его отпустило, да оно и не должно отпускать так быстро — это не головная боль, которую через полчаса после приёма обезбола можно уже прочно игнорировать. Тянь его понимает — а это вот уже неожиданно. Что там обычно к бывшим своих нынешних — нет, Тянь не думает, что после прошлой ночи они встречаются или что-то вроде того, вовсе нет — чувствуют? Ну, наверное, как минимум неприязнь, кого-то хватает даже на ненависть — во дела, а. А Тяня хватает на то, чтобы пораскинуть мозгами и решить, что прошлое Шаня он уважает. Однажды была задержка рейса в Хайнань, а телефон у Тяня разрядился, вот он и схватился за книгу от скуки, пока сидел за мелким круглым столом в зале ожидания и лениво потягивал пресный кофе. Книгу там наверняка кто-то забыл. Наверняка женщина, потому что она была про построение здоровых отношений. Тянь бы в жизни такую не купил. Но закладка — нежно-розовая, разрисованная синей пастой мельчайшими кружками, которые складывались в целого морского конька — как раз находилась на середине, откуда Тянь и начал читать. И тема была именно про бывших партнёров. Автор книги — женщина с докторской степенью по психологии и сексологии, утверждала, что в первую очередь стоит смотреть на то, как кандидат в партнёры отзывается о своей прошлой любви. Если плохо — знай, что однажды и ты можешь пополнить ряды его бывших и о тебе будут отзываться точно так же. Если хорошо — не стоит пугаться, это и есть то самое здоровое, которое ты искала, девочка. Да, книга была для женщин и что с того? От гендерных стереотипов Тянь давно уже отступил, когда на полевом задании, при тренировке захвата заложников, где нужно было вышибить мозги террористам, операцией руководила женщина. Кое-кто из команды смеялся: да она облажается, что баба может решить, кроме того, что подавать сегодня на ужин? И как ни странно — именно команда под её началом, единственная из пяти других команд, справилась на отлично. Больше таких разговоров Тянь не слышал. А книгу продолжил читать уже не от скуки, а потому что было тупо интересно: как там вообще у людей бывает? Здоровые отношения, да и отношения в целом. Это ж целый неизведанный мир, как на другую планету высадиться, ей-богу. А там на другой планете у людей друг к другу чувства. Ещё одна не особо понятная Тяню штука, которую ему только в книгах и можно подсмотреть. Говорят, это круто. Это бабочки в животе, ломка по ночам, когда предмет воздыхания где-то в другом доме спать ложится и желание постоянно быть рядом. А ещё это обязательно бывшие, да. У кого-то плохие, у кого-то хорошие, у кого-то нейтральные. И некоторые — подумать только, бля — умудряются сохранять с ними нормальные отношения после расставания. Но доктор пишет, что это не совсем правильно. Что рано или поздно кто-нибудь напьется, решит, что расставаться не нужно было и всё испоганит. Поэтому единственное, что нужно делать с бывшими — отпускать. По доброй воле и с добрыми словами, сколько бы дерьма в твою душу они из себя не выгребли. Тянь не знает что за дерьмо было между Шэ Ли и Шанем. Он вообще об этом ни сном, ни духом, потому что Шань не из тех, кто будет долго и подробно рассказывать, а Тянь не из тех, кто будет это выслушивать. Единственный способ пережить бывших — это принять их. Факт их существования. Факт их влияния на того, кто сейчас рядом с тобой. Потому если бы не тот самый бывший — этот человек был бы другим. Не таким, каким он тебе понравился. Поэтому доктор говорит, что читающий должен быть благодарным за такой дар. Тянь прочел это и забыл. А потом вот резко вспомнил. И понял — наверное, доктор всё же права. Шань не был бы тем Шанем, который вшил себя в сердце без того, через что ему пришлось пройти. Он был бы незнакомцем, который прошел бы не разрывной, застревая где-то в застенках сердечной мышцы, а по касательной или навылет, как все остальные. Но Шань не все. Шань важнее их всех вместе взятых. И Тянь отказывается поддаваться желанию вырезать из жизни тот кусок, где важным для Шаня был совсем не Тянь. Это же всё равно, что слепить снеговика без снега. Снеговиком комья грязи не назовёшь, как ты там изъёбывайся. И всё сразу просто и понятно. Всё на своих местах. Там, куда привела их жизнь: Тянь рядом с Шанем, прошлое которого принимает без остатка, переступая через собственный эгоизм. Шань рядом с Тянем, который смотрит сверху вниз с благодарностью, которой согревает даже окоченевшие руки. И всё сейчас чертовски правильно. А ещё у них есть работа, которую надо работать, несмотря на осознание жгуче-важных вещей. Несмотря на то, что хочется с головой окунуться в детство, залепить Шаню в лицо — тако красивое, господи, лицо — снежком, а потом слепить снеговика. Вместе. Не время сейчас для игр и теплых молчаливых взглядов. Они уже на территории мотеля, где расселили программистов и ещё парочку нужных для расследования людей. Им уже не по семь лет, когда принято радоваться первому снегу. Им не по двадцать, когда принято наслаждаться новообретенными бабочками в животе. Тянь отпускает крошечной ледяной слепок ладони, который успел почти весь растаять, поднимается с корточек, замечая хруст в коленях — а ему ведь ещё и тридцати, бляха, нет. Вмазывается в спокойные янтарные глаза, что вместе с цветом виски забрали из него и весь алкоголь, которым пронзает вены. Отряхивает руку, не в силах отвести взгляд и хочет что-то сказать. Что-то простое и понятное, как: снег белый. Просто же. И понятно. Наглядно ведь. Снег белый, а ты для меня уже навсегда. Прямая констатация факта, с которым смириться не так легко, как с тем, что снег белый. Это же мы с самого рождения знаем. Видим. Удостоверяемся. А то, второе, это приобретенное и подтверждать его придется уже ежедневно, потому что на слово верить Тяню никто не собирается. И сказать это уже кажется ошибкой. Тянь выучил, что к словам Шань с подозрением. Он вообще ко всему с подозрением и скептицизмом. И остаётся только махнуть рукой в сторону приоткрытой двери, из которой доносится шумная музыка. Остаётся только ему это доказать. Позже. Когда не нужно будет искать пропавших без вести, спасать чужие жизни и разъезжать по округам. На подходе к номеру Тая — музыка орёт уже на полную. До того, что окна в неплотных рамах дребезжат, а из соседних номеров уже выглядывают недовольные заспанные лица. Тая Тянь никогда в живую не видел, зато его голос уже хорошо знает. Занятный голос, с хрипотцой и когда Тай особенно устает — ещё и монотонный. Но приятный, этого не отнять. Такие редко встретишь, чтобы по голосу слегка привыкнуть к человеку и построить его образ у себя в голове. Тянь вот построил — худощавый, быть может гик в толстенных очках, которые стоит только снять, как перед тобой уже сексуальный растрёпанный парнишка, на которого можно набрасываться без прилюдий. Не, Тянь так не планирует. Теперь — нет. А вот раньше был бы совсем не против. Тянь слышал, как он в трубку стонет, когда ему к огромному количеству работы добавлялось ещё. Нихуёво было, заводило знатно. Поэтому Тянь работёнку ему и подкидывал. И каждый раз закусывал губу до боли, стоило только услышать протяжный стон, а за ним глубокое: твою ж мать, да вы там совсем все наебнулись. И — вот же блядь. Не то, чтобы Тянь был плох в угадывании внешности по голосу, но тут он проебался по полной. Потому что стоит только переступить порог темной комнаты, как музыку скручивают в минус, а разминающий плечи пацан, видимо, и есть тот самый Тай. Реально худощавый, только вот без очков с толстыми линзами. С подводкой на глазах, весь в чёрном, а на шее херня какая-то шипастая. Выглядит, как подросток скорее, чем взрослый, который умеет решать поступающие извне проблемы быстро, четко и по протоколу. На шее цацки серебряные в виде мелких черепков и круглая пентаграмма. Тот улыбается неловко, разглядывает сначала Рыжего, следом Тяня и наверняка пытается понять кто есть кто. Треплет на затылке длинные чернющие волосы, которые несмотря на мрачный образ забавно кудрявятся и подаёт руку Шаню, потому что тот стоит ближе. У него на ногтях ободранный черный лак и кажется, тот его специально отколупал, чтобы смотрелось вот так небрежно и не шибко аккуратно. Не будь Тянь сейчас занят суровым Рыжим, который пялится на чужую руку и свою подавать не спешит — будь Тянь той прошлой версией себя, которая не встретила ещё Шаня — он бы повелся. Ещё как повелся. Тай даже лучше, чем он себе представлял. Тянь перехватывает его руку, жмёт, представляя сначала Шаня, а после и себя. Хватка у парня крепкая, а кожа на ладони, что б его, нежная. Он отпускает первым, подзывая к себе поближе и усаживается за крутящийся стул, забираясь на него с ногами. Тут же утыкается в открытый ноут с кучей наклеек, где липовая кровь свисает бумажными пластами на экран. Забавно, что у него хватает сил на эту вот нарисованную, учитывая, что Тай ежедневно видит настоящую на многочисленных снимках, которые ему прилетают со скоростью света. — Вам понравится то, что я нашёл. Шань косится на него с подозрением, но без привычного отчуждения, с которым окатывает холодом. И быть может Тяню только кажется, но даже снисходительно на него Шань смотрит. Такие взгляды он обычно от Рыжего на Цзяне замечал, когда тот впадал свою маниакальную фазу, которая требовала тесного телесного контакта. В основном с Чжэнси, конечно, но когда тот отлучался и не попадал под горячую руку, попадал сам Шань. Шань ворчал, отбивался слабо, но шею послушно для локтевого захвата все же подставлял. И смотрел он на него так же — мягко. Тянь не ревнует, нет. Тянь просто вклинивается в мелкий промежуток между Шанем и Таем. Просто чтобы экран лучше рассмотреть удалось, где мелькает раскадровка из старых фото. Там мазня какая-то из ярко-зеленых полос, которыми явно измеряли отметины на костях и на запястье живого человека. Расчеты кривым почерком в блокноте, что валяется около ноута, которые Тянь изучает внимательно и нихуя не вкуривает — какие нахер цифры, когда к Рыжему хочется повернуться, заглянуть ему в глаза внимательно, сощуриться и очень серьезно попросить: давай ты мягко так только на Цзяня будешь смотреть, окей? И то не всегда. На меня так чаще, идёт? А после хочется уже рвануть к ванной, умыть рожу и себя уже на серьезных щах спросить: ты серьезно щас, бля? К Таю? Они друг с другом и не виделись никогда, а ты с Рыжим в одном номере живёшь. Не знаю какой ты там гормональный сбой словил, но завязывай уже, а? Это ненормально. И ещё более ненормально становится, когда Шань укладывает ладонь на спинку кресла, склоняется чуть вперед, хмурясь на записи, говорит спокойно: — Если ты припер нас сюда, то дело того стоит. Ненормально как-то дергает вперёд самого себя, тело точно на автомате движется, обхватывая Шаня за плечи. Тот хмурится уже на Тяня, ведёт плечами, пытаясь скинуть руки. И Тянь бы, блядь, рад их убрать, да не может. Заклинило нахер. Заклинило, застопорило пальцы на широком разлете, тут даже челюсти жизни не помогут, которые используют в спасательных операциях, чтобы вытащить жертву аварии из покореженного авто. Никакой гидравликой не разжать — все поршни сорвёт к чертям. Шань глядит почти насмешливо, точно говорит: серьёзно? И бесполезный насос пропускает удар — серьезно. Вот сейчас реально серьёзно всё. Всё, приехали, добро пожаловать в новый дивный мир безосновательной ревности. И ничего не остаётся, кроме как сглотнуть насухую и кивнуть безмозглой башкой. Серьёзно он, чё. Серьёзно руки на чужих плечах оставляет. Серьёзно поджимает губы, мол сделать нихуя пока с этим не может. А может и не хочет. Серьёзно выдыхает, когда Шань решает этого не замечать, а возвращает всё внимание на Тая, который тоже ничего необычного не видит. Клацает длинными пальцами по клавишам, сообщая: — Тот округ, в котором вы недавно были совсем рядом с этим, но в прошлом шериф не поддерживал с ними связь, поэтому он той херни и не заметил. — и понятно почему у пацана лак на ногтях отстаёт — тот принимается грызть ноготь большого пальца, чуть склоняя голову на бок. Поворачивается и смотрит своими небесно-голубыми глазищами. Тянь видит — это точно не линзы, куда уж там каким-то линзам до такого насыщенного цвета. У него зрачки слегка расширены, точно он до их прихода чем-то ширнуться решил, но на стене заповеди, которые рассказывают что приличным сатанистам не пристало всякой дрянью кровь пичкать. У него в мусорке одни бумажки валяются, ни следа от баночного пива или мелких бутылочек виски из мини-бара. Тай задерживает взгляд на Тяне, щурится слегка, виснет на секунду-другую, слизывая с губ напрашивающуюся ухмылку. Тянь такие знает. Такие обещают восхитительную ночь и выборочную амнезию утром, когда можно прикинуться, что ничего не было и попрощаться до того момента, пока не захочется повторить. И плечи под руками сталью схватывает. Плечи под руками напрягаются до того, что мышцы под кожей перекатываются ощутимо. И у Шаня это, видимо, тоже серьезно. Потому что Тянь видит, как у того дергает уголок губ в оскале, который тот сдерживает изо всех сил. Видит, как обжигающий янтарь буравит Тая льдом. Видит, как Шань сам с собой сейчас борется, только бы не выкинуть что-нибудь. Перестаёт пытаться руки скинуть и даже — твою ж мать — чуть подаётся назад, врезаясь спиной в грудину до ожогов. Приподнимает бровь без намека на надменность, но с намёком на что-то другое, что Тяню определить не удается, потому не силен он, блядь, в ебучих эмоциях. А сейчас этого хочется, как никогда. Сейчас только и быть, что ослеплённым уёбком, который захлёбывается этим восхитительным до рези в сердце видом. Сейчас только, как конченному наркоману впитывать суровый голос Рыжего, который вибрацией по саднящим рёбрам: — Люди иногда реально всякую херню не замечают. Дальше что? — Шань кивает на экран ноута, точно напоминает Таю, что он о работе вообще-то. А сам Шань, видимо, вовсе не о работе. О херне, которую херней совсем не считает. И Тянь думает, что в его неполные тридцать так и до инфаркта недалеко, если сердце в том же ритме ебашить будет. Оно к таким нагрузкам не привыкло. У него полнейший штиль, как минимум лет двадцать был — ни одного проёбанного удара и четкая система перекачки крови. А тут Рыжий. Тут пиздец по Бофорту и аварийный режим, где каждый толчок во все десять баллов по Рихтеру, из девяти с половиной возможных. Чё там вообще Рихтер понимает, у него башка подземными толчками была забита и разрушительными землетрясениями, которые ни в какое сравнение с разрушительной силой сокращений сердечной мышцы, которая крошит ребра в осколки. У Тяня тут своя шкала измерения стихийного бедствия имени Мо Гуаньшаня, которому любой ураган уступит. Тай смаргивает заторможенно, но всё же поворачивается обратно, мгновенно, как по щелчку переключаясь: — По мертвой девушке ничего, зато по судмедэксперту, к которой она поступила — закрытое дело. Она может быть выжившей жертвой. То даже до стадии расследования не дошло. Тянь так тоже умеет — как по щелчку. Щелкнул тумблером и переключился с одного на другое. Только вот тут хоть палец себе сломай, защёлкайся до эпилептического припадка — не работает нихрена. Не переключает с Рыжего на расследование. Дела там какие-то, мертвые принцессы — всё мимо, даже не по касательной. Тай выводит на экран изображение девчушки. Молодой совсем, фото не то солнцем засвечено, не то его отпечатали неправильно. Такое обычно бывает со старыми, которые уже не чёрно-белые, но и цветными их назвать язык не поворачивается. Их точно при ярких лучах сделали в месте, где один только солнечный диск и ни облачка. Девчушка пухленькая, темноволосая, в школьной форме, класс седьмой, быть может девятый — так с ходу и не скажешь. На лице лёгкая улыбка, а в руках букет цветов, обернутый в прозрачную упаковку, обвязанный бантом, таким же, какой её запястье украшает. И на ту, которую они встретили в волшебном городе с мертвыми принцессами — она совсем не похожа. Та худющая, тело в сплошных суховатых мышцах, у той взгляд совершенно другой — тяжёлый, она им вместо скальпеля вскрывать умеет, а у этой честный, добрый и открытый. Эта на фото ещё наверняка и не знает, что людей вообще вскрывать можно. Эта на фото ещё не успела ад пережить и пока доверяет миру. Доверяет каждому, кто на её пути встретится, верит в светлое будущее, верит в эти ебучие сказки о райской жизни на земле. Верит в то, что всё у неё ещё впереди. А впереди только адская боль и разочарование во всех и сразу. Тянь пытается представить какой у неё взгляд был после. Пытается и от этого глотку спазмом схватывает. От этого дурно становится и хочется на улицу ненадолго выйти, чтобы опять в белоснежную бесконечность окунуться, а не в историю одной — да кого Тянь обманывает, явно уж не одной — сломанной до основания жизни. Жизни той, которая при встрече показалась нереально сильной и черт его знает какие там метаморфозы ей пришлось пережить, чтобы такой вот стать. Не зря, видимо, Юнь Мейли в патанатомию подалась — чтобы дальше жить, себя нужно нужно так перешить, чтобы не узнала потом родная мать, чтобы сама себя в отражении зеркала не узнавала и не видела в себе жертву. Не видела в себе ту, которую убивали, над которой издевались и мучили до хрипов, вместо крика. Тянь знает, что с жертвами происходило. Тянь знает, что после такого едва ли живой выбраться можно. Что после такого только с трупами и работать, потому что мертвое к мёртвому, а живое к живому. — Так это она? — Шань хмурится, тоже не узнавая медноволосую и властную женщину, которая уверенно лавировала между столами для аутопсии. Которая к расследованию с интересом слишком уж живым. И теперь становится понятно почему это было единственным, к чему она вообще интерес проявляла. Потому что откликнулось. Задело за живое. Потому что — ну слышала же наверняка от судачащих сплетнями дам, выгуливающих своих мелких шавок на идеально стриженном газоне, видела по утренним новостям, когда случайно пролила горячий кофе мимо чашки и даже не заметила этого, сопоставила факты, сложила в голове стыком к стыку, поняла что к чему и кто может быть причастен к похищению Чан Шун. Кто вернулся, если он вообще уходил. Кто сидел в засаде, поджидая такую же, как на этом фото — доверяющую миру, людям вокруг. Такую же, которая от жизни лишь чудес ждала, а дождалась только кошмара, который не факт, что вообще живой её выпустит. Быть выжившей тоже страшно. Быть выжившей ещё не значит быть живой. Быть выжившей, значит запереть глубоко в себе ту задорную пухленькую девчонку на фото, с которой случился ад и стать совершенно другим человеком, который об этом аде старается не думать. И пальцы на чужих плечах ещё больший спазм ловят. А Тянь ловит на себе непонимающий от Шаня. И ему секунда всего требуется, чтобы понять. Чтобы посмотреть этим своим пронизывающим навылет, который почти обещает: справимся. Вместе, да? Не будем больше на мёртвых принцесс смотреть, обещаю. Живых спасать только, идёт? Тянь глаза на мгновение прикрывает, пропитываясь этой спокойной уверенностью от Рыжего. Вот уж чего от сосредоточения ярости Тянь не ожидал — так это того тотального спокойствия, которое он только в Чэне находил. Этого абсолютного знания, что даже такую безвыходную они по крупицам разберут и выход всё же обнаружат. Шань умудряется вопреки всем законам вселенной селить бурю внутри, а снаружи обдавать спокойствием. Вот и думай теперь кто он: стихийное бедствие или брод, где можно перевести дыхание, когда бешенным потоком воды сбивает с ног. — Ага. — Тай ворошит заваленный бумажками стол, перебирая одну за другой, разбрасывая их вокруг себя, выискивая нужное. У него тут беспорядок для Тяня, а для самого Тая — четкая система, пусть и выглядит это, как сплошной хаос. Он протягивает распечатку, где аккуратным почерком выведено заявление. — Когда ей было семнадцать, она заявила о похищении и насилии. А после забрала заявление и ненадолго уехала. И пусть почерк на первый взгляд смотрится аккуратным, стоит только присмотреться, как становится понятно — писали это почти в истерике. Писали дрожащей рукой, обессиленной. Писали с нажимом в самых страшных момента, на словах: насилие, цепи, громкая музыка, очень долго, очень больно, очень страшно. На словах, которые она через слезы, потому что чернила ручки расползлись даже в интерпретации принтера и видны подтёки, которые явно от соленой воды из глаз. Видно, как кончик ручки буравил бумагу, когда она ставила точку. Видно, как нелегко давались слова, в которые та всю душу вкладывала. Потому что Тянь уверен — в тот момент в ней души уже почти не было. Её душили, долго пытали, рвали на куски плоти, выдирая с мясом детскую наивность, невинность, непосредственность. Её всеми возможными втаптывали в пол, унижали и глумились зверски. Чушь говорят, что душа живёт вечно. После такого даже вечные руки опускают и сдаются. После такого даже вечные берут и подыхают. А бездушным быть проще. Бездушным уже не больно и не страшно. Душа её на этом бумажном оборвыше осталась, где столько густой боли и мрачного отчаяния, что прочесть до конца не каждый сможет. Тянь бы не смог, не держи он Шаня за плечо. Не опирайся он о крепкую спину, которая прямой жердью даёт опору. И вынуждать читать его это совсем не хочется. Но едва ли Шань Тяня послушает. Шань в работе ещё более жёсткий, чем в жизни. Шань читает, быстро перебегая глазами от строки к строке. Хмурится с каждой всё сильнее, поджимает в гневе губы, спрашивает скорее на автомате, ведь и сам ответ уже давно знает: — Почему ты решил, что это связано с нашим делом? Тай пожимает плечами расслабленно. Для него кусок бумаги — это просто кусок бумаги. Та, что на фото просто девушка, которую он не знает. Те, что расчлененными телами в файлах этого дела длинною в двадцать пять лет — просто тела, которым он особого значения не придает. Он не работает с их родными и отрубает сочувствие и чувство вины, которые настигают только с полными боли взглядами тех, кто пропавших ищет, сбиваясь с ног. Тех, кто их помнит, любит и скорбит заранее. Тех, кто их вырастил или выращен ими. Тай более объективен, потому что крышку ноута можно в конце рабочего дня захлопнуть и забыть ненадолго. А вот взгляды родственников жертв не забываются никогда. Таю в этом повезло. Он смахивает с лица прядь темных волос, поясняет, задирая голову: — Потому что я дотошный, а её показания совпадают с характером ранений прошлых жертв. — щурится сытым котом, притираясь головой к спинке кресла и смотрит своими бездонными. — Руки, ноги, те же отметины на запястьях и щиколотках. На третий день ей удалось сбежать, потому что похититель слишком много выпил и забыл её приковать. Шань возвращает ему в руки листок, потирая лоб усиленно: — Судя по всему она его знала, потому что забрала заявление и тут же уехала. А руку свою Рыжий от чего-то на место не укладывает. Не цепляет случайно пальцами тёмные кудрявые, разметавшиеся по креслу. Опускает её вниз, задевая бедро Тяня. Задевая, а после и вовсе — до спертого, сука, дыхания — врезается пальцами в мышцы. Незаметно для Тая. Заметно для Тяня до того, что тот почти из реальности выпадает. И куда падает он уже знает. Уже не так страшно, как раньше. Уже можно в эту бездну с радостью, только бы поглубже. Уже можно забыв обо всём на этом проклятом свете, где и света-то нет, потому что тот клином сошёлся на веснушках и рыжине волос — придвинуться ближе, сметая те считанные дюймы, которые между телами оставались. Нахуй дюймы, кто их вообще считает? Тут надо поближе, чтобы притереться и затянуться своим светом крепко. А свет пахнет остывшим кофе и немного корицей. Свет пахнет статикой, которая не ебашит током до вздыбленных волос, а ласково бьётся разрядами смертельных молний. И голос Тая откуда-то из другой вселенной продирается задумчивым хрипловатым: — Разве жертвам хватает смелости вернуться туда, где их ждёт опасность после того, что с ними случилось? И из бездны приходится вынырнуть. Глотнуть чистогана кислородом в лёгкие, вместо того, чем те требует затягиваться ежесекундно. Приходится башкой мотнуть резко, чтобы мозги плавиться перестали и осознать, что руку Шань с его бедра так и не убрал. Только поглаживает давяще большим пальцем в круговую, отвечая, точно это не он тут в Тяне скачки напряжения и перепады давления вызывает: — Только если похититель тоже не умотал куда-то. Тай кивает согласно, а реальность постепенно возвращается на свою орбиту. Неприятную, больную и давно уже страдающую всеми хроническими, которые только способна выдержать. Реальность в их случае создавал кто-то явно лишенный рассудка, по кому давно дурка плачет, кому пачки седативных и антидепрессантов уже помогать перестали. Ёбнутый кто-то на голову. Кто-то, кто всё же додумался внедрить в общую картину сожранных разрухой скетелов зданий — языки праведного рыжего пламени, от которых Тянь теперь остро зависим. — Или его посадили. — Тай разминает шею, проходясь ладонью по шипастому ошейнику, отворачивается, сгребая бумаги в кучу и выравнивая их. Слушает краем уха Шаня, который фыркает невесело: — Или он умер. И — кажется подотпустило. Хоть немного. Теперь можно и глотку прочистить, прижаться напоследок к Шаню и сдать чуть назад. На один шаг, нехотя отрываясь от него. Нашарить в кармане телефон, глянуть на время — надо же, всего двенадцать дня. А кажется, что уже глубокая ночь и пора отдохнуть. День с самого утра слишком насыщенный. И судя по всему — оборотов он сдавать не собирается. Разгоняется только сильнее, но Тяню уже не страшно наебнуться. Наебнуться с орбиты у него уже и не получится, как бы он там не пытался — Рыжий рялом. Рыжий подхватит. Тянь потягивается, растягивая от чего-то затекшие мышцы, наблюдает за тем, как Тай с кресла встаёт, опираясь о стол. Ждёт чего-то. Не то дальнейший план действий, не то, что Тянь пообещает вечером к нему заскочить и неплохо оторваться. Потому что такие взгляды Тянь знает. Но у Тяня теперь уже пожизненно одно большое и яростное «но», которое отрезает от привычных действий. Поэтому остаётся только: — Мы едем к Юнь Мейли. Повезёт, если застанем её на рабочем месте. — и добавить, пожимая руку на прощание. — Тай, с меня королевский ужин. — ну надо же как-то смышлённого пацана наградить. В управлении вряд ли на премию расщедрятся. Рыжий не слушает, уже ломится к выходу, строго кивнув Таю. Рыжий явно спешит отсюда убраться и Тяня за ним волоком на поводке тащит. Рыжий зачем-то прикрывает за собой входную дверь, выходя на мерзлую улицу. И когда вот так — один на один, Тай посмелее становится, улыбается обузоруживающе, подходит на шаг ближе: — Только не при свечах, мужик и без розовых соплей. — тычет большим пальцем себе за спину, где его заповеди приличного сатаниста висят. Правильные, кстати, заповеди. И не подумаешь, что Сатана такой порядочный дядька, пока их не прочтешь и в башке не уложишь. — Мне по статусу не положено. Тянь фыркает от смеха тихонько, оборачивается к двери, за которой скрылся Шань. А там окно, где его прямая спина видна. И рыжина. И веснушки. И весь, блядь, свет на нём ебучим клином. Тянь качает головой, точно и сам в это поверить не может. Он же действительно пока не может. Вот заснул ты одним человеком, а на утро проснулся уже совсем другим. Кто отказывается от нихуевого варианта для секса на одну ночь. Кто мыслями и телом теперь об одном и том же. О рыжем. О веснушках. О единственном, бляха. Такое вообще бывает, а? Отвечает себе: бывает. Отвечает Таю, отпуская его руку: — Мне тоже не положено. — кивает на окно, за которым Рыжий хмурым небо буравит и затягивается табачным дымом крепко. И как только от такого тяжёлого, почти осуждающего взгляда небеса на землю не валятся глыбами? Прямиком к него ногам. Тянь явно не такой сильный, Тянь под ним рассыпается самым восхитительным образом. И заново собирает нового себя. Тай тоже на Рыжего смотрит, а через секунду уже на Тяня. Щурится, а потом догадливо хмыкает. И улыбка его уже не манящая, а понимающая. — На романтику и не рассчитывай. — Удачи там. И Рыжему передай, чтобы без обид, окей? Я ж не знал. — Тай хлопает по плечу совсем по-свойски и не дожидаясь, пока Тянь выйдет — снова усаживается за гудящий ноут.