Над деревьями медленно всплыло солнце, лучи упали на болото, и Лиза в последний раз увидела его свет – теплый, нестерпимо яркий, как обещание завтрашнего дня. И до последнего мгновения верила, что это завтра будет и для нее… Борис Васильев
flashback У Гермионы всегда была отличная память. Она была любознательным ребенком, а потому любая тема из учебников ей казалась интересной, благодаря чему она могла запоминать параграфы с первого раза. Когда Гермиона была слишком уставшей, она перечитывала один и тот же раздел три раза, мысленно выделяя ключевые слова, и таким методом училась даже когда казалось, что голова ничего не готова воспринимать. Это было причиной ее гордости: как ее мозг способен открыто принимать новую информацию и бережно хранить, складывая прочитанные томики на полки ментальной библиотеки. Это было одновременно и благословением, и проклятием. Она быстрее других справлялась с учебными задачками, благодаря ресурсам, которыми располагала ее светлая голова. Она хуже других забывала то, что всплывало у нее в голове перед сном, и что она мечтала забыть. Постыдные и неловкие ситуации, которые она никому и никогда не расскажет всплывают в ее памяти с такой же легкостью, как и Законы Магического Правопорядка, и основная проблема была в том, что Гермионе не нужно было делать какие-то запросы или пытаться вспомнить конкретную информацию, когда та была необходима. Она просто периодически… появлялась сама. С одной стороны это было забавно, к примеру, когда, сидя на завтраке, в ее голове внезапно всплывает стихотворение, которое она учила наизусть еще в начальной школе. Это было неким ритуалом — мысленно дочитать стихотворение до конца, и только после этого положить в рот следующую ложку каши. С другой стороны, это было удручающе. Потому что те сценарии, которые она больше всего хотела бы забыть, поддавались тем же законам: она пересматривала их от начала до конца, когда ее мозг внезапно просыпался с подобным капризом. Это была не врожденная фотографическая память, определенно нет, хотя Гермиона и мечтала иметь таковую лет в 13. Буквально всхлипывала красным набухшим носом от обиды, когда ей катастрофически не хватало времени, чтобы подготовиться ко всем урокам в той степени, которую она планировала. Но это была определенная разновидность эйдетизма, которую Гермиона начала выковывать в раннем возрасте. Когда научилась воспринимать информацию и использовать ее в быту. Лет этак в семь. Из-за этого ей плохо давалось критическое мышление, но это совсем небольшая цена. Потому что в знаниях — сила. Информация — самый дорогой ресурс, которым она располагает. Гермиона никогда не называла себя гениальной, но без исключения гордилась собой каждый раз, когда замечала, как ее способности помогают ей в повседневной жизни. Она могла вспомнить каждый аттракцион из парка развлечений, в который ходила на День Рождения с родителями, когда была маленькая. Она могла вспомнить каждую мелочь на полках в Норе. Как добраться из съемной квартирки на Пайн-стрит до побережья. Как звали продавщицу молочки на рынке. Она могла бы вспомнить каждую маску, под которой закрывались глаза после ее смертельного проклятия, но… Но. Она не помнила. Ее память начала ее подводить. Сначала Гермиона решила, что это результат легкого сотрясения мозга, которое она проглядела. Когда она лениво листала методички мадам Помфри по краткому оглавлению психических травм, она узнала, что при шизофрении у пациента наблюдается гипомнезия. Потом Гермиона вспомнила про дражайшие три шота виски, которые у нее вошло в привычку принимать перед сном, как мелатониновые витаминки, чтобы заснуть. Нарушение работы мозга вполне могло быть спровоцировано регулярным потреблением алкоголя. Можно было остановиться на этом и снизить количество шотов до одного. Однажды, смотря ночью в потолок в попытке заснуть после единственной стопки виски, Гермиона зафиксировала тенденцию. Она не помнит поле боя. Не может досконально пересказать события последней миссии, и из-за этого ее отчеты становились все менее конкретными и более хаотичными. Это вполне могло быть защитной реакцией психики на травмирующий опыт — мозг хочет отгородиться от стресса, и, честно говоря, его можно понять. Пролежав ещё пять минут, Гермиона заключила, что подобная ситуация наиболее вероятна, и поднялась с кровати за виски.***
То, что она сейчас ощущает, подозрительно похоже на дежавю. Отвратительное дежавю, которое выливается холодной водой тебе за шиворот, потому что ты находишься в полнейшем ужасе. —…и электроэнергия и магические импульсы основываются на одинаковом принципе — постоянного движения частиц материи. Гермиона смотрит на профессора Олифанта и чувствует как ее левый глаз слегка поддергивается. Скорее всего это результат микса из недосыпа и мигрени, и ей стоит расслабиться, чтобы не давать себе повода для очередной микро-встряски ее нервной системы. —…электроэнергию можно назвать промежуточным продуктом, который является источником магического ресурса также, как и природные материалы. Именно по этой причине электроприборы на территории Магической Британии будут барахлить или не работать в принципе — энергия пойдет на восполнение магических ресурсов быстрее, чем устройство включится. Нет, это не может быть дежавю. Она это слышала. Этим же голосом. Гермиона оглядывается на однокурсников и обнаруживает, что никто из них не выглядит растерянным или хотя бы чуточку смущенным. Делая скидку на то, что в лекции никто не заинтересован, она переводит взгляд на Миллисенту и надеется увидеть вскинутую в воздух руку, готовую сообщить о том, что данный материал уже проговаривался. Но слизеринка сидит, спокойно конспектируя лекцию, будто на предыдущей странице у нее не написана абсолютно идентичная тема. Гермиона трет свое лицо, пока хрящик ее носа не начинает ныть от интенсивности движений. Что-то не так. При том, что-то не так именно с ней, если судить по будничным лицам остальных. Даже самый последний кретин, мог бы смекнуть, что тема, написанная на доске, была на том же месте на прошлой неделе. Но может быть этим «последним кретином» является она сама? Какова вероятность, что двадцать шесть человек не заметили, а она заметила? Может это какой-то коллективный розыгрыш, чтобы не приходилось напрягаться на сегодняшней лекции, а ей забыли сообщить? Что-то не так. Но ведь она справляется. Исправно ходит на уроки, выполняет все домашние задания к сроку, ее дисциплина в полном порядке. Она в своей рутине крутится как белка в колесе, но раз колесо вращается, значит у нее все еще есть ноги, да? Мерлин. Она ложится лбом на парту и тяжело вздыхает. Гермиона представляет, как Рон похлопал бы в утешающем жесте по ее плечу, если бы сел с ней, а не с Симусом. Гермиона почесала руку и повернула голову, чтобы лечь на парту щекой. Ее голова раскалывается. Ей надо решить вопрос с крыльями летучих мышей, которые подходят к концу в запасах Слизнорта, но стоят непозволительно роскошно в Аптеке. Возможно, она сможет выторговывать скидку на бадьян, но даже так ей не хватит на все, что требуется. Необходимо помириться с Невиллом. Эссе по непроходимости трансфигурационных заклятий в воде все еще не дописано. Ей нужно убраться в классе-лаборатории, чтобы травы не отсырели. Издав еще один вздох, Гермиона поворачивается обратно и стукается головой о парту. А потом еще раз. И еще раз, сильнее. Она размашисто бьется головой об деревянную доску, пока не чувствует, как капелька крови течет со лба на кончик ее носа. Внезапно Гермиона вздрагивает от секундных судорог. Она промаргивается и обнаруживает себя, сидящей за партой с прямом спиной, вперившуюся взглядом в доску за профессором Олифантом. Капля с кончика ее носа соскользнула, и Гермиона опускает глаза на парту. Всего лишь пот.***
flashback Что-то не так. Гермиона понимает это, когда темное Акципере ощущается как чье-то присутствие. По ее потному затылку проходит холодок, будто кто-то выдохнул ей в волосы. Гермиона резко оборачивается, но за ней никого нет. Она тяжело сглотнула и побежала к опушке, чтобы спрятаться за валуном, и нечаянно задела Лаванду плечом по пути, пытаясь не подвернуть ногу на неровной почве. Девушка что-то крикнула ей вслед, и Гермиона мысленно поставила себе заметку, что стоит с ней поговорить о расставлении приоритетов на поле боя. Она тяжело приземлилась рядом с незнакомым раненым членом Ордена, который, как и она, прижимался спиной к валуну, судорожно глотая воздух и прижимая ладонь к правому боку. Ее руки тряслись. Это плохо. Черт возьми, она не может сражаться, когда у нее такой тремор, что она скорее пульнет заклинание в саму себя, чем в черную мантию. Порез на руке на удивление не зудел. Гермионе показалось, что по задней стороне ее шеи что-то ползёт, и она судорожно провела рукой под линией роста волос, ожидая почувствовать стекающие капельки пота, но они все впитывались в ткань ее стоящего воротника прежде, чем успевали опуститься ниже. Черт возьми. Что происходит? Гермиона стукнулась головой о булыжник и заставила себя мерно дышать через нос. — Эй, ты как? — прошептал мужчина рядом с ней, и, разглядев чужое лицо, Гермиона его вспомнила. Она не знала его имени, поэтому вопреки стенаниям совести мысленно называла его Солдат 142, прямо как сообщала книжка служащего. Ему чуть за тридцать, и она несколько раз видела его с малехоньким сыном на руках. Точно. Видимо, успев просканировать ее на наличие физических повреждений, он снова вернулся к ее лицу и начал вглядываться ей в глаза. — Паничка? — нахмурился тот и начал копошиться в кармане брюк. Видимо, в поисках порт-ключа. Придурок. Если кому и нужно убраться отсюда, то это ему с его рассеченной бочиной, а не девчонке с расшатанными нервами. Но нет, это не было похоже на паническую атаку. Просто… что-то было не так. Будто не на своем месте. Как пазл, который подходит к соседнему своей формой, но не принтованным рисунком. Гермиона почувствовала, что по ее локтям что-то потекло, и передернула плечами. Она ощущала чье-то присутствие. Гермиона не могла назвать это легилименцией, несмотря на похожий дискомфорт. Но была ощутимая разница между тем, как кто-то проходится по всему твоему разуму, едва ли не расстилая красный ковер для себя, и ощущением движения на периферии. Что-то не так. Солдат 142 всунул ей на колени свёрток, и она перехватила его, чтобы протянуть обратно. — Я в порядке, — пробормотала она, глядя на чужую рану, и осознавала, что действия мужчины диктованы теми же принципами, которыми она хотела промыть мозги Браун. Приоритеты. Солдат 142 даже со смертельной раной будет вторым на очереди на порт-ключ после Гермионы Грейнджер. Потому что она подруга Гарри Поттера — главной шахматной фигуры на доске Британии. Потом она подумала о том, что почему-то он все еще здесь. И скорее всего дело было в том, что при таком ранении, как у него, имелся шанс, что мужчину просто расщепит. Через две секунды Гермиона коснулась брелока в виде совы, запрятанного в свёрток, и ее перенесло на Ракушку. Это был первый раз, когда она своевольно покинула поле боя.***
flashback Когда Гермионе было десять, она представляла зло, как Бабу-Ягу. Как старушку с большим носом и кривой тростью, которая всегда ходит в чёрной мантии, и все проклятья произносит отвратительным скрипучим голосом. Как в маггловских сказках. В двенадцать, когда она впервые прочитала историю Первой и Второй магических войн, зло в ее голове заменилось словом тьма, а образ в голове стал подозрительно похож на профессора Снейпа. Когда она говорила об этом с Гарри, он сказал, что в его представлении истинная тьма — это лицо Воландеморта. Гермиона на тот момент ещё никогда его не видела, а потому образ белого лица с красными глазами не мог конкурировать с уже обосновавшимся в ее голове профессором Зельеваренья. Ее пробирало ознобом от мысли, что боггарт Невилла на третьем курсе предстал перед классом их профессором, несмотря на то, что чета Лонгботтомов уже больше десятка лет грела койки в пятом отделении Мунго. Несмотря на то, что шансов на выздоровление не оставалось, и маленькому Невиллу оставалось лишь ждать медленной смерти своих родителей. И профессор Снейп каким-то невиданным Гермионе способом превозмог этот леденящий страх почти осиротевшего ребенка. А потом Гермионе довелось пересечься с Беллатрисой Лестрейндж, и тогда в ее голове будто что-то щелкнуло. Как ключик, подошедший к замочной скважине. Если существует воплощение истинной тьмы, то у неё лицо Беллатрисы. Тьма никогда не была бы старушкой, потому что она должна настолько громко и звонко хихикать, чтобы звук отскакивал от стен. Тьма не могла бы быть социофобным мужчиной с каменными лицом, потому что она всегда искренна в своих желаниях. Тьма не боролась за власть, потому что и без авторитета могла брать, что хочет. Тот хаос, который она порождала, тот характер, который она носила, то наслаждение, которое она получала от страданий — все это находило отклик в одной из сестёр Блэк. Растянутые в задорной улыбке губы, демонстрирующие сгнившие зубы, спутанные непослушные волосы, полуфлиртующий, полу-истеричный тон голоса и будничная жестокость, — вот кем была Тьма. Вот кем была Беллатриса Лестрейндж. Гермиона свято верила в то, что ее могущество ничем не уступало Воландеморту. У нее не было большого опыта общения с темными волшебниками, а потому каждый раз являлся ошеломляющим. Начиная с Грюма — настоящего Грюма — от которого темной магией фонило так, как не полагается доблестному Аврору, продолжая Сириусом, который вне зависимости от собственных убеждений все же не пренебрег фамильным наследием Блэков и использовал все имеющиеся инструменты для создания преимущества, и заканчивая Беллатрисой. Их первая встреча в Отделе тайн была смазанная: страхом, торопливостью и волей вырваться. Она чувствовала отголосок Темной магии от Пожирателя, который ее тогда схватил, и фокусировалась только на кончике палочки у своего горла. Но если за своей спиной она могла ощущать легкий ветерок, то со стороны Белатриссы чувствовался шторм. Гермиона не могла сказать наверняка: паника и адреналин застилали глаза, она была лишь подростком с дрожащей в руке палочкой, которой оставалось наблюдать за битвой Сириуса. Но когда несколько лет спустя их с Гарри и Роном схватили егеря, Гермиона удостоверилась, что ей не показалось. Аура Беллатрисы пожирала. Лестрейндж время от времени душила ее, требуя ответов, но даже без этого легкие Гермионы были сдавленны, не позволяя ей вдохнуть и кубический миллиметр смрада. — Где вы взяли меч, грязнокровка?! Она прокричала это почти сотню раз. Гермионе казалось, что она застряла во временной петле: вопрос, рыдания, наказание и по-новой. Гермиона смотрела на нелепо-большие ворота зала, через которые их втащили, и ощущала внепоглощающую беспомощность. Больше всего на свете ей тогда хотелось убежать — Гриффиндорскую храбрость укротили первые попытки удушения: почти на грани, когда перед ее глазами все белело, писк в ушах вызывал боль в макушке и глазах, и она могла ощущать как бьется кровь в висках. Она чувствовала, что ее лицо горело, а капилляры в глазах полопались. — Откуда меч?! — капли слюны Беллатрисы приземлялись на ее лицо, и Гермиона ерзала. От ощущения веса сидящей Беллатрисы на своем животе, придавливающего к полу, от смрада из чужого рта, от все того же желания вырваться и убежать так далеко, как она может, пусть Гермиона понимала, что у нее нет сил. Что она упадет безвольным мешком костей, даже если ей позволят сделать шаг. — Из леса, мы нашли его, — отдаленной частью своего сознания Гермиона пыталась себя расслышать. Она знала, что хотела сказать, но не могла понять, действительно ли ее тяжелый язык шевелится во рту и может воспроизводить звуки. Действительно ли в ней достаточно воздуха, чтобы выдавить речь. Пальцы сомкнулись на ее горле в очередной раз — для маггловского отродья маггловское наказание — и Гермионе показалось, что в этот раз Беллатриса сломает ей хребет. Правую сторону шеи стрельнуло резкой болью, отдававшейся неприятным холодящим онемением, от того, что ей пережали нерв. Гермиона неконтролируемо дёрнулась, но Беллатриса без особых усилий пригвоздила ее голову обратно к полу, последний раз стукнув темечком о паркет. Но внезапно она поднялась, и Гермиону обдало холодным воздухом от отсуствия тела на ней. Резкий вдох резанул ее горло, и она ощутила, как чары, прибившие ее к полу с распростертыми руками спали. Секундное облегчение прервалось безжалостно. Если бы Гермиона могла думать в тот момент, то признала, что никогда до этого не понимала, что такое боль. Как по щелчку ее кости сломались. Разом. Ее щека ударилась об отполированный пол, и она поняла, что ее бросает из стороны в сторону в агонии, хотя все в ней кричало, чтобы она не двигалась, чтобы она не провоцировала большую боль, но ее неконтролируемо швыряло, собирая всю грязь с ботинок, оставшуюся темный разводами после егерей. Ее кровь кипела, а мышцы разрывались. Когда ее внезапно отпустило, она лежала на животе. Ее горло саднило, значит она кричала. Ее руки были в крови, некоторые пластины ногтей отошли почти наполовину, значит, она пыталась царапать пол. Она захлебнулась слезами и соплями, забившими ей носоглотку, и влажно закашлялась, понимая, что из ее рта вырываются хриплые рыдания. Соль из глаз лилась как пульсирующая кровь, оставляя холодные полосы на красном лице, и каждая слезинка казалась Гермионе острием, рисующим на ее коже. Гермиона спиной ощутила, как комок темноты, самый большой темный магический резерв, с которым она когда-либо сталкивалась, приблизился к ней. Все в ней замерло в ожидании, она считала секунды, до того как на нее вновь наведут палочку, но время шло, и заклинание врезалось в нее, только когда дыхание Гермионы начало приходить в норму. Она горела. Казалось еще чуть-чуть и ее кровь свернется, мягкие ткани органов разойдутся, как суфле, и Белатрисса сделает из нее изысканную закуску. Ее голова болела так, будто была готова вытолкнуть глазные яблоки. Каждое движение будто сопровождалось скрежетом раздробленных костей, которые своими резкими поломанными углами рвали сосуды и уничтожали нервы. Она ждала, когда кости проткнут ей кожу изнутри и пустят кровь, потому что не может человек переживать столько страданий, оставаясь почти нетронутым снаружи. Гермиона не слышала свой визг, но почему-то до ее слуха доходил злой смех. Ее снова отпустило. Теперь ее взору предстали роскошные позолоченные своды чистокровного поместья. Хрустальные подвески на люстре отражали солнечных зайчиков, крутившихся вокруг зала в заходящем танце, будто насмехаясь. Язык во рту ощущался, как что-то чужеродное, и Гермиона надеялась, что не откусила его. Она ощущала искренний животных страх: перед женщиной, склонившейся над ней, перед закрытыми дверьми, которые отделяют ее от побега, перед природой, которая забирает и одаривает, перед радужными бликами, которые по ошибке приземлялись на олицетворение Тьмы. Гермиона слышала как ее пятки безкотрольно бьются о паркет, и поняла, что ее ноги свело судорогой. Ее волосы прилипли к лицу, и лезли в сухой рот, но у нее не было сил, чтобы отплевываться. Все в ней превратилось в клубок из чувств и ощущений, потому что она не могла видеть и думать. — Откуда. Меч, — требовательным тоном вопросила Лейстрендж, но Гермионе казалось, что она стала благосклоннее, чем некоторое время назад. Сытой и довольной. Безумное лицо украшала уродливая улыбка, но по счастливым морщинками в уголках глаз можно было понять, что она была искренней. Гермиона не могла дышать. В ее горле поднималась кислота, а сердце заходилось в бешеном темпе - ещё немного и клапаны не выдержат. Ее грудь сотрясли новые приступы рыдания от нечеловеческого унижения, пронзившее ее тело. От осознания, что кто-то может получать сладостное наслаждение, высасывая последние капли жизни из ее криков и рыданий. От того, что она уничтоженным месивом распласталась на полу, и ей оставалось только ждать следующую порцию боли, чтобы ее наказали за невиновность. — В лесу Дин... — это было даже не шипение — забавная попытка произвести хоть звук. Лицо Белатриссы исказилось, и в мелочном, совершенно нечистокровном жесте ярости она вдавила каблук в живот Гермионы. Круцио прогремело раньше, чем Гермиона могла отреагировать. В этот раз она почти не сдвинулась с места, Белатрисса властным жестом прижимала ее к полу одной ногой. Гермиона ощутила тепло, расползающееся по ее ногам и ягодицам: моча выходила из ее тела судорожными толчками, пока Белатрисса, явно не понимая, елозила ботинком по ее животу. Гермиона смотрела на Люциуса, властно сжимающего рукоять своей змеиной трости перед собой. Его одежда была выглажена, щеки идеально гладкими, а обувь отполирована; и от этого Гермионе хотелось умереть. Ее тело вновь прибили к полу заклинанием. Белатрисса что-то говорила, но Гермиона не слышала ничего за белым писком в своих ушах. На секунду она услышала хлопок от аппарации домового эльфа, но он ушел также быстро, как и появился. Гермиона ощущала вкус железа на губах и слезы, затекающие в ушную раковину. Ее темечко болело то того, сколько раз она сама себя била головой об пол в приступе. Ее мышцы тянуло, заливая молочной кислотой, а ноги все ещё не отпускало от судорог. Когда Белатрисса склонилась над ее рукой, Гермиона ощутила радость. Потому что если это не Круцио, то она переживет. Если это что-то локальное, она сможет сохранить рассудок. Гермиона закричала от чувства разрывающейся плоти раньше, чем действительно осознала боль. Это не было порезом. Она чувствовала, как от каждой рвущейся ткани, расходящейся под острием клинка, по руке распространяется боль, будто вливаясь в кровоток, циркулируя агонию, как вколутую в вену ртуть. Она чувствовала жар и головокружение, и ждала свои последние минуты ада, пока яд клинка не убьет ее. Резкий запах мочи ударил ей в нос, и она с усилием сглотнула накопившуюся во рту рвоту, чтобы не захлебнуться. Ее колени неконтролируемо сгибались, но тело не могло сдвинуться, лишь голова вертелась, ударяя выступающие скулы о пол. Сорванный голос приглушал крик, но это последнее, на что Гермиона обращала внимание. Распластавшись, как святая мученица, на полу роскошного поместья, окруженная чистокровными, которые стояли над ней в полный рост, являя собой определение безупречности, она чувствовала себя самой настоящей грязью. — Она готова, — взмахнула волосами Белатрисса, вынимая клинок из ее кожи. — Можете повеселиться с ней. Гермиона не поняла, кому это было адресовано, пока в ее сторону не двинулись егеря с ухмылками на лице. Все это время они тихо теснились у стены, боясь попасть под гневную руку Лейстрендж, и Гермиона забыла о том, что они здесь. Ее мышцы сдавливало спазмами, а из руки текла почти черная кровь. Все ее нутро било тревогу и требовало побега, сейчас, пока Белатрисса повернула к ней спиной, а егеря были в десяти метрах, но она не могла пошевелиться. — Да она обоссалась, — недовольно воскликнул незнакомый голос. Несколько голосов слились в галдеж, и Гермиона почувствовала очищающее заклинание, направленное ей между ног, прежде чем с нее рывками начали стаскивать джинсы. — Не здесь, — приказал другой женский голос, удивительно уравновешенным приказом застеливший воздух. Тело Гермионы все еще тряслось, когда начался спор. Она не заметила, когда крики Пожирателей сменились криками Гарри и Рона, аппарировавших в зал. Звон падающей люстры прогремел, и Гермиона решила, что оказалась на Божественном суду, и звон молотка, сжалившись над ней, отправил ее в блаженное небытие. Гермиона не почувствовала, когда ее схватили, но ощутила явственное давление на корень языка, когда аппарация дернула ее за внутренности, и она наконец-то смогла сбежать.***
У нее в голове вата, через которую до ее сознания не может просочиться материал, который зачитывает профессор Рейкпик. Ее рот сушит от бодроперцового зелья, которое Гермиона выпила четыре часа назад. Вчера был плохой из плохих дней. Она хочет завернуться в своё одеяло и пролежать в кровати до ночи, оставшись наедине с собой и своей жалостью к себе. Но вместо этого она ерзает на деревянном стуле, и не может сконцентрироваться ни на учебном материале, ни на перешептываниях Парвати и Демельзы позади неё. Когда она опирается головой на свою ладонь, ее пальцы кажутся такими холодными, что она решает их поразминать. Она представляет аккуратные объятия Гарри, который всегда обхватывал ее спину так мягко, будто она падала в облако. Она вспоминает объятия Рона, которые более небрежны, но неизменно крепкие: он не отпускает ее, пока она не начнёт отстраняться сама. Гермиона кидает взгляд на противоположный конец класса, где они сидят за партами друг за другом, и пытается вспомнить, когда они стали оказываться так далеко, будучи в одном помещении. Ее горло стискивает от топящего чувства одиночества, которое наполняет ее, как бездонную бочку Данаид. Она пытается выдавить из себя хотя бы одну слезу, чтобы получить свою заслуженную эмоциональную разгрузку, но ее глаза остаются сухими. Поэтому она щипает себя несколько раз за бедро и бок, чтобы отвлечься от мыслей о том, что разрыдаться за ЗОТИ — хорошая идея, даже не смотря на то, что в какой-то мере это было правдой. После этой лекции Рон и Гарри вместо обеда пойдут на тренировку по квиддичу. Гермиона бы хотела их обнять перед этим: они точно не откажут. Но они наверняка будут торопиться, чтобы успеть дойти от северного крыла до квиддичного поля и переодеться. Последнее, что ей бы хотелось — мешать им. Джинни скорее всего пойдёт вместе с ними. Невилл… она не хочет ставить его в неловкое положение. И она не имеет ни малейшего понятия, где Луна, а падать в объятия когтевранки посреди Большого Зала… Мерлин. Малфой. Она аж хохотнула вслух, зарабатывая косой взгляд от Дина, сидящего перед ней. Вот уж кто точно не будет приветливо раскрывать перед ней свои руки, в ожидании, что она впорхнет в его объятия. Но с другой стороны, он открыт для близости иного рода. Она может попытаться найти Малфоя. Если ему будет интересен обед. Скажи ей кто, что Гермиона будет беспокоиться о его режиме питания… Но конкретно в данный момент ему лучше придерживаться регулярного расписания приема пищи. Начали раздаваться звуки отодвигаемых стульев, скрежущих своими железными ножками по полу, и это побудило Гермиону вынырнуть из омута своих мыслей. Она посмотрела на преподавательский стол, и увидела, что профессора Рейкпик там нет. Урок закончен. Она со вздохом оперлась двумя руками об парту, чтобы подняться, и наспех свалила свои вещи в сумку, перекидывая ее через плечо, чтобы успеть за однокурсниками и влиться в общий поток, направляющийся в Большой Зал. Гермиона шла, смотря себе под ноги, аккуратно выверяя шаги, чтобы не наступить никому на пятки. Когда она увидела поворот, ведущий в проход к обеденному Залу, она начала двигаться к стене так, чтобы остановиться у гобелена и начать сканировать толпу, при этом оставаясь заметной самой. Она ждала появления старшекурсников в зеленом, высматривая светлые волосы в толпе. Уголки ее губ слегка дрогнули, когда она увидела его, совсем не по-аристократически зевающего в свою ладонь, и вперилась в него своим взглядом, растерявшись от того, что не придумала, как ненавязчиво привлечь к себе внимание, не вызывая вопросов у окружающих. Но это оказалось ненужным, потому что он сам ее нашел. Повернул голову ровно в ее сторону, будто физически ощущая чужой взгляд на своей коже. Его глаза остановились на ней буквально на две секунды, и он уже начинал оборачиваться обратно к Забини, который что-то ему говорил, пока они шли, когда Гермиона едва заметно кивнула головой в сторону. Это скорее выглядело как нервный тик, чем как намек на что бы то ни было, но он вернул свой взгляд к ней, желая удостовериться, что ему не показалось. Гермиона еще раз кивнула и пошла в указанную сторону, заходя в третью дверь от поворота. Гермиона осмотрела класс, используемый для курса трансгрессии, в котором у нее не было занятий в этом году, и запрыгнула на парту, принявшись ждать. Это было глупо. Скорее всего он потешно фыркнул на ее действия и вернулся к разговору к Забини. Он может даже использовать это как шанс позлорадствовать над ней и намеренно проигнорировать. Да он даже мог воспринять это, как начало эпилептического припадка, и отправить сюда профессора Макгонагалл. Гермиона зачесала свои волосы ладонью и подумала о том, какая она идиотка. Ровно на этой мысли дверь в класс открылась, и, к счастью, это была не Макгонагалл. К сожалению, это был Малфой. Она и правда идиотка. Тот тип глупцов, которые бросаются на амбразуру, не думая о том, как потом расхлебывать последствия от своего невзвешенного решения. Как ребенок, который любит взбираться по деревьям, но не умеет с них слезать. Малфой прикрыл за собой дверь, и, не заходя дальше в класс, ожидающе уставился на нее. До Гермионы внезапно дошло, что раз она его позвала, значит ей надо сказать хоть что-то, но все что она смогла — отвести взгляд в сторону и прочистить горло. Мерлин. Что она могла сказать? «Здравствуй, тебе не хотелось бы со мной провести время?» «Привет, заинтересован в общении интимного характера?» «Доброго дня, хочешь поцеловаться?» — Грейнджер, если ты сейчас не соберешь свои мозги в кучу, я просто развернусь. Чего ты хотела? — раздалось с его стороны, и Гермиона решила, что она сейчас является просто воплощением невежливости. Ей, как минимум, надо смотреть на своего собеседника, когда она пытается начать разговор. Поэтому она перевела взгляд на слизеринца. Но не смогла поднять глаза выше чужого кадыка. — Я просто… — начала она, но остановилась. Ей правда нечего было сказать, поэтому Гермиона сглотнула, жалея о том, что она в принципе это все затеяла. — Ты… Просто… Давай реще, ну, — Гермиона уверена, что он закатил глаза, хотя даже не могла этого видеть. Хорошо. Она взрослый человек, принимающий взрослые решения. Так. И она должна нести ответственность за все свои поступки, какими безрассудными они бы не являлись. И ей действительно нечего было сказать, поэтому она сделает то же, что и в прошлый раз. Разница лишь в том, что тогда она была гораздо смелее. Втянув воздух через сжатые зубы, она спрыгнула с парты и направилась к Малфою. — Тебе самой не надоело так делать? — скривился он, и теперь она смотрела. Гермиона начала идти медленнее, чтобы не казаться такой агрессивной, какой он постоянно ее выставлял, и попыталась незаметно вытереть влажные руки об юбку. Малфой молчал. Она подошла к нему почти вплотную и замерла, не уверенная, что стоит делать дальше. В прошлый раз она просто дернула его за шею. Но сейчас она вперилась взглядом в его зеленый галстук и рассматривала каждый видимый стежочек, повторно сглатывая скопившуюся слюну. Малфой молчал и это не помогало. Из-за нервозности Гермиона все-таки подняла голову, чтобы оценить его реакцию, и обнаружила, что он смотрит прямо на нее. Ну, конечно. Она могла бы догадаться. Его выражение лица было пустым. Обычное выражение, с которым нормальные люди ходят по коридорам или слушают лекции. Повседневное. На грани со скучающим. Поэтому ее взгляд невольно перетек на его подбородок. У него были аккуратной формы губы, сухие и местами будто потрескавшиеся, но не до крови. Небольшое покраснение в углу рта, будто он недавно чесал там кожу. Он был фосфорическим. Его кожа была практически сияющей от такой бледноты — она могла увидеть капилляры вокруг глаз и фиолетовые сосуды местами на скулах. Под его глазами покоились фиолетовые мешки, а между бровей залегли морщины, хотя сейчас он не хмурился. Гермиона ощущала себя дурой от того, что она столько раз смотрела на Малфоя, но только сейчас она его действительно увидела. Он был выше нее, возможно чуть выше Рона. Его форма губ была аккуратная, когда он их не кривил. Глаза были практически волшебными. Такие она видела только у главных актрис в фильмах. Он был симпатичным, но не красивым. Не с тем, что скрывалось за такой привлекательной оберткой. И он все еще не произнес ни слова. Лишь слегка наклонил голову в бок в задумчивом жесте, когда она снова посмотрела на радужку его глаз, и они пересеклись взглядами. Будто он все понимал, но при этом не собирался ничего делать. Поэтому Гермиона выдохнула и потянула его к себе за язычок галстука. Слабо, не принуждая. Она понимала, что половину пути до ее лица он проделал самостоятельно, поэтому приняла это за согласие и закрыла глаза. Их поцелуй был сухим. Его обветренные губы слегка прижались к ее, и Гермиона отстранилась, чтобы облизнуть свою нижнюю губу и поцеловать его снова. Она сделала еще один шаг навстречу, чтобы врезаться в его тело, и получить то подобие тепла, которое она искала все утро. Рука Малфоя обхватила ее подбородок, и он нажал на ее скулы, принуждая открыть рот. Она громко выдохнула, когда коснулась его языка своим, и прижалась своей грудью к его плотнее, явно причиняя дискомфорт тем углом, под которым Малфою нужно было наклонять к ней свою шею. Он отстранился и обхватил ее за талию, ведя за собой вглубь кабинета, сбрасывая школьную сумку с плеча на полпути. Малфой резко наклонился, чтобы обхватить ее бедра и посадить на парту перед собой, чтобы Гермиона расположилась ближе к его лицу и при этом смогла занять ту позицию, которую хотела. Она обхватила ладонью его шею, чтобы снова поцеловать, и позволила чужим рукам блуждать по своей спине, после того как он придвинул ее к себе вплотную, как она и стояла до этого. Гермиона трогала его везде, где можно. Она зарывалась пальцами в белоснежные волосы, обхватывала руками чужой торс, обнимала, водила руками по чужим плечам, время от времени перемещая ладони Малфоя туда, где она хотела их чувствовать. Она целовалась с ним весь обеденный перерыв, и за это время они не сказали друг другу ни слова.