… И запомни, красота на поверхности, уродство глубоко внутри. Хьюберт Селби
flashback Она ненавидела быть беспомощной. Дело было даже не в ситуациях, в которых была замешана сама Гермиона — там все было давно понятно. Ребенок с мерзким характером, который внезапно попал в обстановку, где все воспринимают ее тараканом; было бы удивительно, если бы она не пыталась, выпрыгивая из штанов, всем доказать, что она чего-то да стоит. А потом приходило несколько лет осознаний, что как бы сильно ты не старался утвердить свое место в мире, мышление людей — это закрытая для нее территория, на которую она никак не могла повлиять. Так она узнала, что не все в этом мире зависит от нее, и что усилия не гарантируют успех. Она ненавидит беспомощность ее разума в периоды, когда ее тело отказывает ей. Когда ноги подгибаются против ее воли, хотя ей надо немедленно бежать, чтобы спасти свою шкуру. Ненавидит, как ее палочка выстреливает смехотворными искрами — жалким подобием заклинания, — когда ее магический резерв истощается настолько, что бьющий в крови адреналин больше не помогает и не открывает второе дыхание. Она ненавидит беспомощность на поле боя, когда тело Кэти Белл падает на другом конце поляны, но она видит это настолько ясно, что кажется — рукой подать, и она поможет. Но она не помогла. Она ненавидит свое бессилие в лазаретах, где люди тихо завывают днями и ночами от своего горя, но как бы сильно в ней не бурлили эмоции, она не может им помочь. Даже выверни она свое сердце наизнанку, Гермиона не смогла бы никого утешить и самыми добрыми словами. Она ничего не сможет сделать для матери, потерявшей дочь. Для солдата, лишившегося ноги. Она повторяет себе, что может бороться за людей, жаждущих обрести свободу, но она никогда не была переменной этого уравнения. Ее вклад минимальный. Гермиона не отличается физическими способностями или сноровкой авроров, чтобы считаться значимым борцом — всего лишь рядовое мясо, которое — она давно в этом убедилась — живо исключительно благодаря удаче. Гермиона не допускается к тайным документам Министерства, и будь она хоть трижды умнейшей ведьмой своего поколения, ее никто не подпустит к делам Ордена для мозгового штурма, потому что она за это не отвечает и никогда не будет. Гермиона не является той, кто положит конец этой войне, и она даже не будет в первых рядах для соблюдения построения в защите их главного козыря, потому что пророчество поставило все на Гарри и только на него. По большей части она даже не второстепенный персонаж. У нее чувство, будто она никогда не могла контролировать свою собственную жизнь. Будто она не стала значимой даже для самой себя, чтобы видеть смысл в своих поступках. Мошки всегда барахтаются в паутине, пытаясь выбраться, но в итоге паук обматывает их в нити еще плотнее. В этой картине она бы сказала, что является и мошкой, и пауком. Она борется, но она не видит победы. Все ее сражение сводится к тому, что она борется со стеной. Толстой, каменной, несдвигаемой стеной. И продолжаться это будет до тех пор, пока она не разобьётся об нее окончательно.***
Гермиона пошла по обходному пути. Сидя в Мерлином забытом классе, она исписывала уже полностью использованные пергаменты поверх предыдущих заметок, вдохновленная своей новой идеей. Вместо заживляющей мази, которая по своему действию ускоряет процесс митоза, она решила создать «пробудитель». Если предположить, что мертвые клетки могут подвергаться хотя бы временной встряске, то ей нужно сильное возбуждающее зелье, воздействующее на нервные ткани. Ее рука и близко не напоминала состояние некроза. Возможно, этому помогло долгое обрабатывание бадьяном, но Гермиона склонна рассматривать все варианты. Если бадьян ни при чем, значит кожные клетки на шраме не были мертвыми. В промежуточном варианте это состояние можно назвать комой. Такую теорию рассматривала Гермиона сейчас. Клетки на ее руке были в некой разновидности «комы», а потому не поддавались регенерации. Они просто были, но не являлись активными. Как питательные вещества в замороженных овощах. Значит для восстановления эти клетки нужно было растолкать, чтобы они вернулись к действиям. В трех котлах за основу Гермиона взяла аконит и змеиные клыки, а в двух других — готовое Зелье Пробуждения. В четыре котла она добавила слизь флоббер-червя, как загуститель, в пятом котле с аконитом она заменила его на слизь из побегов нарцисса. Везде добавила щепотку имбиря. Сжала губы, когда посмотрела на настойку мандрагоры. В одном из источников указывалось, что Гиппократ и Теофраст писали об использовании мандрагоры как снотворного средства. Профессор Бинс не смог ответить на ее внезапный вопрос, являлись ли данные ученые волшебниками, поэтому Гермиона решила не считать их мнение достоверным: в магических делах маггловская медицина не была самой актуальной. В мандрагоре действительно могло быть что-то провоцирующее выработку мелатонина — тогда это бы никак не отразилось на общем действии мази. Однако, если какую-то смесь из действующих ингредиентов можно причислить к седативным или даже анастетикам — Гермиона добьется совершенно противоположного результата от того, который ей требовался. С другой стороны, древние египтяне тоже упоминали мандрагору, но уже как природный афродизиак, что полностью расходится с предыдущим описанием растения. Гермиона добавила по четыре капли настойки в два котла: с аконитом и с пробуждающим зельем, и две капли в варево со слизью нарциссов. В оставшиеся она добавила растоптанные цветки полыни. После двенадцати оборотов по часовой стрелке довела все пять котлов до кипения и оставила остывать естественным путем до комнатной температуры. В этот раз она подготовила более тщательно изученную подстраховку. На подоконнике покоился котел, который ей пришлось позаимствовать из кладовки Слизнорта в предыдущий раз вместе с полынью. На оловянной поверхности было выжжено имя Колина Криви, и она использовала это одновременно и как невербальную поддержку в том, чтобы со спокойной душой использовать чужой котел, и как символ удачи в приготовлении такого важного зелья, как Крововосполняющее. Весь процесс займет от недели до десяти дней в зависимости от того, сколько зелью потребуется настояться перед добавлением финальных ингредиентов. А следующие 9 дней Гермиона будет испытывать возбудители, которые остывали на партах, и это было бы варварством, если бы она не использовала такую возможность для пробы настойки крапивы. Древние зельевары (в этот раз из Греции) тоже не разочаровали и приписали крапиву к афродизиакам в том числе. К счастью, помимо этого крапива имеет широкий спектр применения в медицине. Столько повседневных трав относятся к авторидиатическим по, в разной степени, авторитетным мнениям, что у Гермионы складывается ощущение, что некоторых вставляло просто от мысли, что они принимают что-то для сексуальной активности. Этакий эффект плацебо, в ее представлении, иначе профессор Спраут давно была бы представлена перед Визенгамотом за ее «раскрепощающую» учебную программу. Гермиону интересовали свойства настойки крапивы, которые способствуют укреплению стенок сосуда и повышают свертываемость крови. Если сегодня будет «плохой» день, она сможет попробовать остановить кровотечение более оперативно. Гриффиндорка закатала рукав, приготовила настойку крапивы и лист вербены на парте перед собой, мысленно напоминая себе, в каком ящике она спрятала настойку мандрагоры, если все пойдет не по сценарию. Выбрав первую склянку на очереди под номером 30: аконит, змеиные клыки, имбирь, флоббер-червь, полынь, Гермиона оценила запах и, ментально настраиваясь, постучала ногтем по склянке. Резкий травяной аромат, который перебивал запах оставшихся ингредиентов. Гермиона сказала бы, что это больше пахнет, как крепкий чай из горькой полыни, разбавленный забродившей настойкой. Ничего приятного. Глубоко вдохнув, Гермиона вылила пару капель на предплечье и быстро растерла их по всему шраму. Вперившись взглядом в руку и сцепив зубы, она начала отсчитывать до трех. Ничего. Видимо, сегодня был хороший день. Гермиона медленно выдохнула и расслабила плечи — реакция, которую она не могла перебороть в ожидании результата, который через раз был болезненным. Всмотревшись в затянутые корочкой рубцы, Гермиона раскатала рукав и раскрыла блокнот, чтобы записать об полном отсутствии результата. И вот тогда оно подействовало. Предплечье резко стрельнуло, и она издала удивленный ох с последующим шипением из-за того, что она ненамеренно дернула рукой и ударилась запястьем об угол парты. Гермиона начала снова закатывать рукав, но с увеличением жжения плюнула на это и просто задрала ткань как можно выше. На шраме сквозь корочку начали проступать капельки крови. Голова Гермионы слегка помутнилась от отталкивающего вида, но она тяжело сглотнула и продолжила наблюдать. Корочка постепенно будто рассасывалась, как и раздраженная кожа по краям шрама. Она разъедалась. Почемупочемупочемупочему Гермиона бережно обхватила свое трясущееся предплечье и кинулась к настойке крапивы. Невольные слезы от болевого шока застилали глаза. Гермиона по пути напоролась бедром на какую-то парту, и, не рассчитывая дозу, ливанула настойку на предплечье, на которое боялась смотреть. Она хотела быть в любом месте, кроме этого. Она не хотела смотреть, как ее тело разъедается. Крапива была неправильным выбором. Гермиона закричала, падая на колени и прижимая руку к груди. Сдерживая рыдания от боли и рвотные позывы от отвратительного вида, она пыталась детально осмотреть зону поражения и думать. Крапива остановила кровотечение, просто высушив всю кровь на поверхности раны. Буквы расплылись, и Гермиона могла видеть свое розовое мясо. Я сейчас упаду в обморок. Мерлин, почему у меня нет бадьяна? На ощупь найдя лист вербены на парте, Гермиона прижала его к руке, и слезы полились из ее глаз с новой силой. Она поднялась на трясущихся от истерики ногах и дошла до пыльного шкафчика со спрятанным экстрактом мандрагоры. Понимая, что второй раз так делать не стоит, Гермиона все равно выплеснула на руку настойку и снова прижала листом сверху, решая больше туда не смотреть. Вернувшись к стулу, она подняла свой школьных жакет и перевязала им руку поверх листа. Хуже все-равно не будет. Если я завтра проснусь с отсохшей рукой, то пусть. Достаточно с нее экспериментов. Завтра же она направится к директрисе с просьбой открыть ей камин в Святого Мунго. Ей плевать. Хуевый из нее зельевар, а медик еще хуже. Она попросит помощи у специалистов, и они ее вылечат. Если еще останется, что лечить, — заметил едкий голос в голове, и Гермиона невесело с ним согласилась. Вытерев сопли над губой, Гермиона рвано выдохнула и направилась на выход. У нее из пострадавших конечностей числилась только рука, но ощущение было такое, будто ее коллективно пинали ногами, куда только можно. Гермиона осознает, что от раны на руке у нее не должно быть проблем с передвижением, но она все равно идет, регулярно делая перерывы, чтобы опереться на стену и перевести дыхание. Она взяла за правило, что если опустится на пол, то больше не встанет. Это как закрывать глаза будучи смертельно раненым. Запрещено. В ее голове мелькали картинки разной степени детальности. В основном, это были изображения ее подкожной сосудистой системы, как те анимации, показывающиеся на программах по ТВ а-ля «Ваше Здоровье», где наглядно демонстрировали тромбоциты. Гермиона представляла как их придавливает, и они лопаются, хотя не была уверена, что такое вообще возможно. Она вообще ни в чем не была уверена кроме того, что она в огромной заднице. Если крапива действует не только наружно, а что более вероятно, внутренне просочилась под ее кожу? 'Хотя там даже просачиваться не через что', — фыркнула Гермиона. Тогда ее рука сейчас самым настоящим образом высыхала. Почему от простой крапивы такой эффект? Гермиона снова оперлась плечом о каменную стену замка и прикрыла глаза, держа себя в сознании только за счет активного аналитического мышления, мешающего ей заснуть прямо здесь и сейчас. Склянка двадцать три. Аконит, флоббер-червь, полынь… имбирь и змеиные клыки. По другую сторону уравнения — крапивная настойка. Свертываемость крови. Укрепление стенок сосудов. Регенерация тканей. Ускорение обменных процессов. Гермиона рвано выдохнула и приоткрыла глаза, чтобы прошаркать правой ногой, делая первый шаг в направлении гостиной Гриффиндора. Она прижимала, обмотанный вокруг руки, жакет к коже как можно мягче, но при каждом невыверенном шаге, при легком покачивании ее рука врезала шерстяную ткань в рану, вызывая белые взрывы у Гермионы под веками. Ускорение обменных процессов. Что можно было ускорить? Змеиные клыки. Никаких опасных свойств, ингредиент доступен даже для первокурсников. При соединении с иглами дикобраза и доведении до высокой температуры выделяет ядовитый газ. Единственное потенциально опасное свойство, которое ей известно. Аконит. Используется оборотнями для облегчения периода полнолуния. Противовоспалительное и спазмолитическое действие. Гермиона запнулась о выпирающий из пола булыжник и приказала себе поднимать ноги выше. Так. Аконит. Азотосодержащий. Потому что алкалоид. Вызывает наркотический эффект. Алкалоиды никак не взаимодействуют с крапивой. Полынь и имбирь отметаются. Флоббер-червь тоже — он может быть спокойно использован с абсолютно любыми ингредиентами, кроме гусеницы и рогатого слизня — вместе с ними зелье принимает твердый вид и больше не активно. Что не так? Гермионы тихо всхлипнула и быстрее прошла мимо окон, бросающих на нее лунный свет, режущий сетчатку. Как же больно… Дура, блять! Ускоряющий эффект… Надо же было так облажаться?! Обменные процессы… Ускорение… Легче отпилить руку к чертям! Ускорение… Надо было так сделать еще в июле… Рон подарил бы ей подставку для удобного чтения книг с одной рукой… Хах. Обменные процессы… Пробуждение… Изначально она стремилась создать зелье с пробуждающим эффектом. Ей надо было разбудить клетки, которые, по ее предположению, находятся в «комовом» состоянии, чтобы запустить регенерационный процесс. Могла ли она пробудить что-то еще? Что если у нее в организме яд? Это было бы логично. Потому что эта хуйня натурально отравляет ей жизнь. В таком случае, как и «комовые» клетки Гермиона могла разбудить зараженные клетки или даже клетки самого яда, которые остались в ее организме. Значит она их заново активировала, и у них пошел тот же механизм, что и при пытках Беллатрисы? Она просто умножила повреждение, которое было ей нанесено. Мерлин. Идиотка. Гермиона снова увидела белое свечение, вызывающее спазмы в ее глазах, которые отдавались болью в висках, и зажмурилась на две секунды. По старой схеме. Глубокий вдох и быстрое преодоление окна. Гермиона расцепила, слипшиеся от застывшей на них влаги ресницы, и сделала первый шаг, чтобы понять, что свет исходит не от окна, а из смежного коридора. Она бы не успела ничего сделать, даже если бы прямо сейчас услышала мяуканье миссис Норрис, которое с первого курса работало на ней, как впрыск адреналина внутривенно, и заставляло бежать с такой скоростью, которую она никогда не могла спровоцировать во время сдачи нормативов в маггловской школе, она бы осталась стоять на месте. Потому что сейчас страх быть обнаруженной принял другую природу. Это не было чем-то, побуждающим на побег. Чем-то, заставляющим твое сердце биться быстрее. Это был огромный булыжник, который положили ей на плечи, чтобы он придавливал ее к одному месту. Это было смирение и безнадежность. Но кого она не ожидала увидеть, так это студентку ростом с нее саму, которая едва заметно подпрыгнула на месте от звука, с которым Гермиона снова привалилась к стене, и мгновенно перевела светящуюся Люмусом палочку прямо в лицо Гермионы, заставляя ее крепко зажмурить глаза. — Ты что здесь делаешь? — ошеломленно уставилась на нее слизеринка, и Гермионе оставалось лишь представлять: какой вред нервной системе может нанести ее зареванное лицо в три часа ночи. Но Гермионе было слегка не до этого, как и не до того, что график дежурств уже должен был давно подойти к концу, поэтому она решает ответить единственной фразой, которую сейчас способен сгенерировать ее мозг: — У тебя есть бадьян? Гермиона открывает глаза и смотрит в размытое за светом Люмоса лицо бледнеющей Пэнси Паркинсон c глазами по пять сиклей. Девушка молчит, поэтому Гермиона сжимает губы и продолжает двигаться по коридору. — Я знаю парочку медицинских заклинаний, — процедила слизеринка сквозь зубы, будто против своей воли. Когда Гермиона подняла на нее взгляд, Паркинсон не смотрела на нее. Ее ладони были стиснуты в кулаки и прижаты вдоль тела, как по стойке. Гермиона повернулась к ней всем корпусом. Хнычащее «пожалуйста» отказывалось соскальзывать с языка, поэтому она просто ждала, баюкая свою руку у груди. Паркинсон резко выдохнула и отрезала свои последние пути к отступлению: — Веди. Гермионе некуда было ее вести, поэтому она просто пошла к самой ближней двери классной аудитории. Паркинсон дернула ее за локоть и потянула за собой к другой. — Это кабинет Флитвика, ты совсем мозги отбила? — прошипела она захлопывая за собой дверь в класс. Скинув сумку на парту, она рявкнула на все любопытствующие портреты, пробужденные громким вторжением, и теперь сонно моргающих на них. — Вон отсюда, иначе я сожгу все ваши шкляморки вместе с рамами. Когда последний старичок выбежал с полотна, пытаясь удержать спадающие со своего живота брюки, Паркинсон вернулась к Гермионе. — Показывай. Гермиона не хотела. Ни показывать, ни смотреть на это сама, поэтому как истинная гриффиндорка она вспомнила все свои детские походы на прививки и отвернулась в сторону, одним движением стянув джемпер. Ее рука горела. Даже от дуновения воздуха предплечье простреливало болью, которая шла ровным потоком: она будто чувствовала маленькие пузырьки, лопающиеся на ее коже с тихим шипением. Она чувствовала тромбы внутри своих вен, иначе она могла объяснить чувство, будто ее кровь пытается что-то протолкнуть в сосудах. Паркинсон молчала. А потом, судя по всему, схватила стул, со скрипом протащив его по деревянным половицам, и скомандовала. — Сядь. Руку на парту. Гермиона не смотрела. Она уткнулась взглядом куда-то в стену, пересчитывая каменные булыжники, и чуть не приземлилась мимо стула. На Паркинсон она тоже не смотрела, только слышала, как она молча перебирала содержимое своей сумки. — У тебя не рука, а чертов кратор, ты в курсе? — сказала она куда-то в свою сумку и направилась обратно. Гермиона в курсе не была и быть не хотела. Но судя по всему, букв на руке тоже не было. Хотя бы что-то, подумала она и неосознанно повернулась, чтобы это проверить. Буквы были, но не все. Кость была тоже. Ее было видно сквозь тонкий слой мяса, натянутого сверху. Пузырьков крови не было. Гермиона смотрела на это уродство и никак не могла представить это частью своего тела. Это ее кожа, ее рука, ее плоть. Это тело той маленькой девочки, которую родители таскали по выходным в парки аттракционов по всему Лондону. Которую отец садил на плечи на Трафальгарской площади в Новый год. Это то, что Гермиона сделала с маленькой всезнайкой, которая по-детски верила в мир во всем мире. По ее горлу поднималась тошнота, но она не могла заставить себя отвернуться. — Грейнджер, — ровным тоном произнесла Паркинсон, — тебе надо в Мунго. Она никак не отреагировала, продолжая всматриваться в самые мелкие неровности своего предплечья. Она ожидала увидеть синие сосуды, но не могла найти ни одного. Выжженная кровь открывала ее взору только розовое мясо с редкими желтыми крапинками жира у краев раны, где воспаленная кожа была чуть приподнятой. — Я не специалист. Ты не можешь полагаться на… Гермиона почувствовала, как непереваренный ужин коснулся корня ее языка, и резко согнулась, ударяясь ухом об парту. Ее вырвало на пол перед ней, содержимое желудка разлеталось в стороны от задыхающегося кашля, попадая на обувь и подол учебной юбки. Паркинсон произнесла Очищающее, которое никак не помогло с грязными пятнами на белоснежных гольфах, но через секунду Гермиону снова сложило пополам. После нескольких приступов, пока ее тело извергало содержимое вперемешку с желудочным соком, слизеринка повторила заклинание и тихо позвала. — Грейнджер. Гермиона медленно выпрямилась и повернулась в ее сторону, игнорируя липнущие к ее грязному лицу волосы. — Я не могу тебе помочь, — по слогам произнесла Паркинсон, внимательно глядя в чужое лицо. — Ты сказала, — захрипела Гермиона, — что ты знаешь парочку заклинаний. Она позабыла стыд от ожидания помощи от той, кто чуть не отдал Гарри. — Это было глупо, — замотала она головой, и только от одного вида к горлу гриффиндорки подступила тошнота. — Моя палочка отслеживается, я не смогу объяснить, почему я их использовала. — Ты сможешь, я могу засвидетельствовать, — бездумно прошептала Гермиона. Ее разум был где-то далеко, и все что она могла видеть — расплывающиеся пятна. — Я с большей вероятностью тебя добью, и тогда у меня даже слушанья не будет, — прикрикнула она. Гермиона быстро задышала и на всякий случай наклонилась вперед, готовясь к новому приступу тошноты, но этого так и не произошло. — Я, Гермиона Джин Грейнджер, обладательница Ордена Мерлина третьей степени, Героиня войны, ранее проживающая на улице Хампстед-Гарден, даю свое согласие на проведение Пэнси Паркинсон медицинского вмешательства и снимаю с Пэнси Паркинсон ответственность за любые последствия, — повысила голос Гермиона, падая лицом на парту. — Вот твое воспоминание. Будет слушание. — Ладно! Ладно! — закричала Пэнси, будто она была на грани истерики, и сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь успокоиться. — Это неизвестное мне проклятие, я не знаю какие риски… — вкрадчиво говорила Паркинсон, пытаясь донести до Гермионы какую-то мысль, будто она была не в себе. Я в себе, - раздраженно подумала Гермиона. В уголках ее рта засыхала рвота, кончики ее пальцев подрагивали, а ее предплечье буквально разъедалось, и тон, который она обычно использовала с Луной, сейчас совсем не помогал. — Ты сказала проклятье? — выпрямилась Грейнджер и протараторила. — Это не проклятье, это просто шрам от магического артефакта, который я полила зельем… — Ты тупая? — пораженно фыркнула Паркинсон и поджала губы. Гермиона едва сдержалась, чтобы не попросить ее действовать быстрее. — Это темное проклятье наподобие Темной метки. Только она делает тебя на всю жизнь Пожирателем, а это, — она деловито всмотрелась в очертания крайних букв и заключила, — на всю жизнь грязнокровкой. — Заткнись! — проорала Гермиона, и слизеринка моментально замолчала. Это не могло быть темным проклятьем, хотя бы потому что не было произнесено ни одного заклинания, кроме Круциатуса. Это просто порез с какой-то инфекцией. Она бы заметила. Заметила бы? Лежа на полу после пыточного заклятия, чувствуя, как влажное пятно от мочи расползается по задней стороне ее джинс, она бы смогла это заметить? Она тогда вообще хоть что-то видела? — Ты не сможешь мне помочь, — шмыгнула Гермиона. — Не смогу, — помотала головой слизеринка. — Я без понятия как это убрать. Я могу лишь попробовать подлатать это в первоначальный вид. Была причина, по которой Пожиратели пользовались темной магией, и заключалась она не только в отдачи чести своим чистокровным предшественникам, которые нарицали светлую магию унизительной, из-за того, что к ней подпустили магглорожденных. И даже не для поддержания сурового образа Воландеморта. Темной магии нужен резерв с темной магией. Темному проклятию нужен сосуд с темной магией для подпитки. — Она кровоточила, даже когда была целой, — быстро прошептала Гермиона, вспоминая склянки со всевозможными мазями и экстрактами, стоящие в одном из кабинета Хогвартса. — Потому что она питается Темной магией, — повторила Паркинсон ее мысли, и Гермиона сильно закусила губу от нового приступа боли. — Звучит дерьмово, но тебе надо просто попрактиковать темную магию, чтобы создать резерв. Иначе эта херовина будет жрать тебя. Это выглядит лучше, чем звучит, есть много простых темных… — Я знаю! Я практиковала темную магию, у меня уже должен быть резерв, но оно все равно, — Гермиона обернулась в сторону своего предплечья и всхлипнула, — оно все равно такое. — Значит так, — Паркинсон схватила ее за сгиб локтя, придвигая руку ближе к себе, — раз мисс Заучка знает, что такое плохие заклинания, — ехидно процедила она, небрежным движением выливая содержимое из какой-то склянки, которая все это время была у нее в руке, на рану. Гермиона вскрикнула, — то я постараюсь вернуть тебе твое счастливое клеймо, а дальше ты разберешься сама. И я действительно надеюсь, что ты сказала это не из принципа, и в будущем я не увижу тебя расхаживающей в коридоре и пуляющей Непростительные в каждого встречного. — Иди ты нахуй, — прошептала она и закричала, пытаясь выдернуть руку из чужой хватки, когда Паркинсон с силой прижала какой-то мокрый бинт. — Не за что, — оскалилась Паркинсон и достала палочку, направляя ее в лицо Гермионы, — Приятных снов.***
flashback Их штаб-квартира была забита людьми, но обстановка была тише, чем когда-либо. Отсутствовали пьяные посиделки на первом этаже, которые своим шумом мешали спать всем остальным в гостиной и на кухне, кому не хватило места на этажах выше. Среди людей начала нарастать напряжённость, будто все замерли в ожидании чего-то. — Скоро это кончится, Гермиона, — им с Луной выделили отдельную кровать на площади Гриммо, и как бы скандально Гермиона себя не чувствовала, пользуясь привелегией подруги Героя, который явно приложил к этому руку, она не смогла возразить, мечтая впервые за две недели ощутить под своей спиной матрас. — Все подходит к концу, — шептала ей Луна, свернувшись калачиком у Гермионы под боком. — Я чувствую это. Все чувствуют. Все чувствуют. И Гермиона тоже. Но она не может выразить, что ощущает по этому поводу. Последние несколько месяцев она будто бегала в замкнутом колесе. Все что у нее было — операции, которым не было видно конца, с которых она приходила с потерями. Не всегда это означало, что они лишились члена отряда, иногда результаты вылазок превосходили ожидаемое настолько, что Грюм даже снисходил до похлопывания по плечу командира. Но не смотря на это, Гермионе всегда казалось, что она что-то теряет. Человек не может привыкнуть к боли, это идет против его единственного инстинкта — выживания. Гермиона не знает, что должно произойти с человеком, чтобы он был способен проигнорировать боль, отвести ее на второй план. Пойти против ключевой программы в своем мозгу. Эта боль не уходит, но она становится будто меньше в масштабах. На каждом погребении ее сердце сжимается, как в первый раз, но она соврет, если скажет, что время скорби не уменьшилось в разы. За последний год она уже привыкла к режиму выживания. К темной магии, струящейся по ее венам, к куче незнакомых вонючих людей, к смерти, к опасности, к потере. Гермиона не знает, что от нее останется, если все это уберут из ее жизни. Вместе с тем, что окончание войны — ее мечта, ее цель, ради которой она рискует жизнью каждую неделю, она боится увидеть результат того, что эта война с ней сделала. Иногда ей кажется, что самым правильным итогом будет умереть на этой войне. Отдать ей себя без остатка и не сталкиваться с последствиями. Все что с ней произошло — не ее вина, но в один момент ей придется нести ответственность за свои травмы и свое исцеление. И ей страшно, что она не справится. — Рассвет заметят те, кто видел тьму, — тихо шепчет Луна и прижимается к Гермионе плотнее. На улице плюс двадцать три, и на них пуховое одеяло, но Гермиона накладывает охлаждающее заклинание вопреки всем запретам использования магии без необходимости и не отодвигается.