Надо оплакивать погибших детей, а не проигранные войны Генрих Бёлль
Гермиона проснулась на следующий день от жгущего ей глаза солнечного света, и, оглядевшись в течение минуты, не могла понять где она. Ее глаза заслезились от режущей сухости роговицы, и она попыталась подняться, продолжая тщетные попытки сглотнуть хоть каплю влаги в ее сухом рту, что доставляло только больше дискомфорта, будто язык решил свернуться. Она чувствовала себя воскресшей в самом ужасном смысле этого слова. Гермиона могла ощущать маленькие крупинки стекла, впивающиеся в ткань ее одежды и кожу. Все ее состояние можно было сравнить с похмельем, после которого впору уйти в спячку. В сумке она откопала маггловскую пластиковую бутылку с водой, которую носила с собой на занятия, и теперь слово 'воскрешение' приобретало более приятные оттенки. Наколдовав Темпус со второго раза, Гермиона уставилась на цифры 13:18 и упала на ближайший стул, помещая ладони с бутылкой между своих коленей. Ей казалось, что единицы насмешливо изогнулась, насмехаясь над тем, что она сумела проспать все, что только можно: завтрак, лекции и обед. Она потянулась в карман мантии, и, морщась от колющихся осколков стекла, нащупала промокший листочек, покрытый зелеными разводами от неудавшегося зелья под номером 29. Белладонна, вербена, веретеница. Белладонна, вербена, веретеница. С единственным желанием — умереть от сильнейшей мигрени, она выругалась на отсутствие занавесок и со стоном поднялась за тетрадью для личных записей. Вербена: лекарство против всех болезней (друиды), нейтрализация яда немагических змей. Звучит… приемлемо. Ничего подозрительного, если тем клинком, которым шинковала ее руку Беллатриса, она ранее не разделывала пресмыкающихся с последующим пренебрежением к дезинфекции. Но даже это не должно вызвать такие последствия, хотя Гермиона и не может сказать наверняка. Про белладонну у нее было больше деталей. Белладонна: капли в глаза для расширения зрачка (Италия, 16 век), сильная ядовитость, присутствуют алкалоиды, «мазь ведьм» (Булгаков). Сильная ядовитость должна была нейтрализоваться вербеной по ее задумке, однако ее специализация не предполагала глубоких познаний в химических соединениях яда. Алкалоиды выделили из белладонны в 1838 году, и профессор Снейп не один раз давал студентам алкалоидосодержащие ингредиенты на практических занятиях, так что с этим не должно было возникнуть проблем — органические соединения обычно распадались при взаимодействии с другими ингредиентами. Боже, был бы у нее продвинутый учебник органической химии. Гермиона несколько раз провела ногтями по шраму из-за зуда и облила рану водой из питьевой бутылки, чтобы смыть остатки гадости. Она нашла в сумке небольшую баночку из-под крема, в которой Гермиона теперь носит мазь. Поддев пальцем немного смеси, Гермиона потянулась к руке, когда сильный травяной запах ударил ей в нос, провоцируя резкий кашель. Теперь она еще и гиперчувствительна. Отлично. Новости все сказочнее и сказочнее. В ее голове что-то щелкнуло, и она принюхалась еще раз, вспоминая какие ингредиенты она использовала в приготовлении мази. Из явных — крапива и болиголов. Возможно, настойка ромашки, но она, определенно, безобидна. Это была простенькая мазь. Она была предназначена в большей части для увлажнения и снятия раздражения. Смахнув мазь с ладони куда-то на пол, Гермиона принялась снова листать записи. Крапива: афродизиак (Греция), лечение мигрени и малярии, укрепление стенок сосудов (+свертываемость крови). Ну, фыркнула она, кровь у меня свернулась определенно и очень основательно. Болиголов: лечение мокроты, укрепление стенок сосудов, охлаждение, алкалоиды. Гермиона похолодела. В ее голове шестеренки заработали с бешеной скоростью, не хватало только дыма из ушей. Она наносила эту мазь вчера вечером, как часть своей профилактической рутины, и не могла с уверенностью сказать, что очистила кожу предплечья перед тем, как нанести зелье. То есть она совместила два алкалоида разного происхождения — один из которых по ее надеждам должен был распасться, а второй нейтрализоваться в реакции с ромашковой настойкой, — которые явно могли вступить в химическую реакцию, которую она не учла. Алкалоиды вызывают сильнейшие галлюцинации и иллюзию полета, это было причиной, почему белладонна вошла в состав «мази ведьм», описываемой Булгаковым. Гермиона облизнула губы. Она не профессионал в колдомедицине, но может ли сомнительного эффекта предположительное наркотическое вещество вызвать какой-либо психотропный эффект от втирания в рану? Даже при условии, что зависимые используют непосредственное введение вещества в вену, иначе оно не будет циркулировать в крови для достижения ожидаемого эффекта. Эффект у Гермионы был неожидаемым, но не менее ярким. Поднеся руку к лицу, она аккуратно раздвинула кожицу ранки. Цокнув на свежевыступившие бусинки крови, она вылила на руку остатки воды и попыталась всмотреться, будто хотела увидеть то, что представила. Есть ли вероятность, что, проходив несколько месяцев с незарастающим порезом на вене, она все еще не умерла бы от кровопотери? Это казалось единственным ее предположением, которое являлось в равной мере логичным и абсурдным. Однако, если сомнительная смесь из алкалоидов и трав по своей специфике ядовитых циркулировала к ее теле достаточно, чтобы она перестала себя осознавать в пространстве и несколько часов просто смотрела в потолок класса, то они должны были проходить по ее венозным сосудам. Даже учитывая, что она не принимала доселе наркотические вещества, и ее мог сбить с ног тот факт, что это был первый раз… Она вздохнула и покосилась на руку. Не срастающийся эпидермис — это одно. Вскрытая вена — другое. Она просто была бы мертва. — Мерлин, — простонала Гермиона, приостанавливая мозговой штурм, и с надеждой, что все ученики сейчас в Большом Зале, отправилась в ближайшую ванную комнату, чтобы умыться.***
flashback Ее ненависть к людям становилась все сильнее и сильнее. Она боялась сделать ее осязаемой из-за несдержанных фырков и презрительных взглядов. Гермиона ненавидела то, как легко люди умеют подстраиваться под обстоятельства. Она считала это несправедливостью, которую Небеса припасли конкретно ей, чтобы наблюдать сверху как она захлебывается собственной яростью. От того, что ход войны возложили на плечи троих детей, и пока они когтями выдирали себе право на жизнь, взрослые, причислявшие себя к мирным обывателям, затыкали рты и боялись устраивать хотя бы мирные демонстрации. Они заткнулись и молча наблюдали, как у их магглорожденных коллег или соседей по лавочкам в Косой Аллее забирали волшебные палочки, отбирая право на существование на территории магической Британии. Она ненавидела каждого, у кого хватало совести произнести слово «нейтралитет», когда невинные люди умирали. Когда их убивали. Гермиона, Рон и Гарри ничто по сравнению с толпой разъяренных волшебников, даже если каждый в ней плох в дуэльных заклятиях. Но эта толпа забивала деревянными досками свои торговые лавки, опасаясь выходить на улицы в страхе за свою жизнь, пока Гермиона, обязываемая долгом, встречала этот страх лицом к лицу. Она также осознавала, что никто не обязан. Что беспокойство о собственной безопасности обосновано и нормально. Это не мешало ей тихо ненавидеть всех и каждого, кто ожидал что-то от нее и ее друзей, ничего в свою очередь не предпринимая. Гарри постоянно говорил о том, что люди нуждаются в них. Что магическое общество подавляется тиранией, а магглов, которые даже не представляют происходящее за Барьером, будут либо порабощены, либо перебиты в считанные дни в случае их провала. Гермиона знала это лучше всех. Но наблюдая массовое затишье спрятавшихся горожан, боявшихся высказаться против Нового Режима, она чувствовала себя так, будто сражается за призраков. Жертвует жизнью каждый раз за призраков, не представляющих для себя исхода, в котором она и поступит иначе. Наблюдая за каждым мертвым телом, за каждым человеком с необратимой травмой в госпитале, за каждым взмахом лопаты, погребающей ее друзей, она искренне и от всего сердца ненавидела людей. Она бежала боясь, что собьется с ритма и упадет, не поспевая за собственными ногами, и не отрывала взгляда от мелькающей между бесконечными рядами деревьев спины Оскара. Третий отряд отвечал за снятие антиаппарационного купола, простирающегося в два километра от домика в лесу, в котором должны были находиться заложники, пока отряд, в котором числилась Гермиона, был в группе штурмовиков. Они с тихими хлопками появились в сотне метров от дома, рассыпаясь по периметру и незаметно подбираясь ближе. Гермиона безостановочно всматривалась в окно второго этажа, надеясь заметить хоть какое-то движение, но ничего. Мир казался замершим, за исключением солдат, которые перебежками перемещались от дерева к дереву под тихое шуршание травы. Не было ни ветра, ни пения птиц, лишь домик посреди чертовой чащи, который казался картонным. Оскар, командир ее отряда, подал ей знак, и она подобралась ко входной двери по диагональной траектории, нацелившись произнести отпирающее перед ее командой. С первым звоном стекла — другая группа пошла через окна — она распахнула дверь, и в конце отряда пошла за змейкой втекавших в здание солдат. Их не встретили ни заклинания, ни крики — ничего. Дом изнутри оказался таким же мертвым, каким казался и снаружи. Мебели практически не было, о предметах декора, сообщавших, что он когда-то был обжитым, можно было и не думать. Гермиона прошла на второй этаж, проверив все распахнутые настежь комнаты еще раз, пока остальные, переругиваясь, искали ход в подвал — их последний вариант. Она подошла к окну пустой комнаты в безвкусных обоях, покрытых плесенью от лесной сырости по углам. На оконной раме не было пыли. В принципе, нигде здесь не было пыли. Но так же не было какого-либо заметного пятна присутствия людей — ни волос, ни отпечатков пальцев, которые присутствовали бы на грязных поверхностях, никакого запаха. Если тут держали пленных, то основательно все подчистили. Гермиона выдохнула. Это была безрезультатная вылазка. Она не знала радоваться или нет. — Нашел! — заорал голос с первого этажа, и Гермиона крепче перехватила палочку боевым хватом. Тяжелый топот ботинок на первом этаже сгустился куда-то в угол, отдаленную часть от лестницы, ведущей на второй этаж. Такой же раздался неподалеку от солдат, обследующих соседние комнаты, и Гермиона развернулась, чтобы направиться за ними вниз, когда заметила в окне мелькнувший черный, спрятавшийся за деревом через мгновение, силуэт. Делая скидку на ее откровенно нездоровый режим сна, это могли быть в равной степени и галлюцинации, и проблемы со зрением. Прищурившись, краем глаза, она уловила движение черной мантии за другим деревом неподалеку после того, как аппарировавший Пожиратель скрылся. — Снаружи! — заорала она, грузным топотом побежав вниз по лестнице, и прижалась спиной к стене, за углом которой лился свет из распахнутой входной двери. Какой-то парень вышел к ней, недоуменно подняв бровь. — Чего разверещалась? — спросил он, почесывая щетину. Спустя секунду в него влетел красный луч заклинания. От направления двери, свет из которой оставался таким же ровным. Без тени силуэтов. Другой мужчина вышел из дверной рамы, перекинув через плечо руку кого-то, кто подходил под определение заложника. Глаза Гермионы заслезились от ударившего в нос запаха мочи. Солдат замер, переводя взгляд с Гермионы на тело сослуживца неподалеку, и быстро шагнул назад в комнату, скидывая человека у стены. К горлу подступила тошнота. Пленный выглядит, как труп. У человека кожа нездорово-серого цвета и темные впадины под глазами на тощем, обтянутом кожей, лице. Она бы, вероятно, даже не подошла к нему, предположив, что он больше не дышит. Гермиона вдохнула и выдохнула. Скорее всего, их дом полностью окружили, наставив прицел палочек на выбитые ранее окна. Слыша скрипы половиц от солдат, которые остались в комнате, судя по всему ведущей в подвал, она выискивает глазами остальных, кто остался по периметру первого этажа. В момент, когда в дверном проеме появляется тень, она молниеносно запускает туда заклинание и начинается хаос. Режущее заклятье выскальзывает из ее палочки с легкостью, о которой она только мечтала, когда ее начали включать в вылазки. У нее больше не осталось ни капли сочувствия. Если она это переживет и будет лежать всю ночь, уставишись в потолок в попытке заснуть, она больше не будет думать о захлебывающемся своей кровью Пожирателе, падающем на колени. Она не будет укорять себя тем, была ли у него семья. Может он был таким же подростком, как и она, и его мама будет убиваться по его кончине. А может от был взрослым, и дома его ждали уже маленькие дети, у которых она отобрала любимого родителя. Пространственные размышления о возможной пользе человека миру являлись ступенькой, которую она перешагнула. Либо она, либо ее. Все те плохие вещи, которые делала она, могли бы сделать с ней. А то и хуже. На ней могли использовать заклинание, которое сделало бы ее смерть долгой и мучительной. К примеру, кислотное, которое бы прожигало бы ее кожу и мягкие ткани, пока не добралось бы до костей. Ее могли бы пытать сутками. Ее могли бы коллективно изнасиловать, а после впихнуть нож во влагалище. Есть много вещей, страшнее смерти от перерезанной артерии. Гермиона рычит понимая, что большая часть двух отрядов сосредоточилась в одной единственной комнате, размер которой ей даже неизвестен, делая это уязвимой точкой. Она выпускает бомбарду поверх тела Пожирателя в дверном проеме, пока Оскар и еще один мужчина, имя которого она не знает, вылезли из своих укрытий и стали атаковать из окон. Очистить путь, — сжимала зубы Гермиона. — Оппуньо! — старое-доброе заклинание выпускает стаю птичек на улицу, и, от атакованных мелкими пташками Пожирателей, начал исходить звук. Теперь она понимала приблизительное положение ближайших из них. Гермиона чувствовала, как ладонь, схватившая ее волшебную палочку, нагревается. Как будто к ее объятиям прильнули, как будто взяли за руку во время прогулки и в безопасности провели домой. Она не обманывает себя грезами о том, что это не темная магия. Это как зависимость — вещь общественно порицательная, которую даже ты терпеть не можешь и решаешь попробовать либо по глупости, либо в порыве отчаяния. Тебя ждет сильный отходняк с утра, который ты запомнишь на всю жизнь и поклянешься больше ничего подобного не пробовать, но в один момент ты придешь к этому обратно. И еще, и еще, а в конце концов начнешь замечать только блаженство, которое тебе это дает, забыв о том, что за все надо платить цену. Ранее светлые и, в частности, безобидные канарейки, которые максимум выдерут парочку пучков волос, стали другими. Клювы стали острее, как тонкие лезвия ножиков, они летели как стрелы и цеплялись за жертву когтями, разрывая кожу. В магии главное намеренье волшебника, придурошная — слышит она на подкорке сознания слова, которые ей сказал кто-то из когтевранцев на младших курсах, что было опровергнуто в течение ее жизни тысячи раз: и теорией магии, и ее собственным опытом. Но глядя на то, как светлое заклинание деформируется, как будто в воду капнули чернилами, Гермиона начинает думать, что все-таки намерение имеет значение. Она выскакивает из дома вслед за Оскаром, прикрывая ему спину, и безошибочно направляет палочку в стороны копошений или криков. Оставшись на стреме у входа, она слышит выкрикивание заклинаний командующего, разбирающегося с оставшимися Пожирателями. Когда она видит его, выходящим из-за угла, дает знак солдатам внутри на вывод пленных. Никто из них не может идти самостоятельно, их либо тащат на плече, либо закинули на спины, как мешки с картошкой. Гермиона подавляет желание сглотнуть слюну от ужасного запаха всевозможных человеческих выделений, чтобы это не привело к рвоте, и нервно постукивает указательным пальцем по палочке. Ее палец замирает, когда она видит девочку на вид не старше 10 лет на руках у одного из солдат, но через секунду она продолжает стучать дальше. По ее спине пробегает стая отвратительных мурашек. — Готовимся к аппарации. Убедитесь, что они не расщепятся в процессе, — командует Оскар, когда Гермиона слышит тихий хлопок. На самом деле Пожиратель тогда аппарировал практически бесшумно, просто так повезло, что она стояла от него в двух метрах. Гермиона практически сразу атакует его, и за его оседающим телом видит, как чаща начинает заполняться. Быстрее, чем она может отследить. Небо над ее головой дрогнуло, и она увидела тонкий слой магии, который почти незаметно отражал солнечные лучи нежными переливами. Антиаппарационный барьер опускался. Третий отряд облажался. Барьер опускался, а практически у всех на руках полумертвые волшебники, пока Пожирателям с порт-ключами нет конца. — К границе! Живо! — ревет Оскар, ставя щиты перед подчиненными. Они не успеют, — думает Гермиона. Они не пробегут сколько. Тела сбрасываются с плеч, глухим звуком ударяясь о землю, который прямо сейчас кажется Гермионе оглушающим. Она видит, как мужчина, которого выносили первым, начинает шевелиться, замечает это неловкое движение ногой прежде, чем в него не прилетает промазавшее Убивающее. Пока Гермиона отбивается, она краем глаза видит, как на земле становится все больше и больше сброшенных истерзанных тел, которые они пришли спасти, но в действительности лишь добили. Круто разворачиваясь, чтобы кинуться прочь, когда последний член Ордена сбрасывает с себя тело, с которым пытался бежать, Гермиона цепляется взглядом за хрупкое тельце девочки в траве, на которой из ткани только задравшаяся футболочка. Она давится воздухом и ускоряется, подавляя в себе все сразу: тошноту, истошный крик, истерику и желание вернуться. Она бежала боясь, что собьется с ритма и упадет, не поспевая за собственными ногами, и не отрывала взгляда от, мелькающей между бесконечными рядами деревьев, спины Оскара, как спасительный маячок, удерживающий ее в реальности. Гермиона неудачно врезалась плечом в дерево и громко взвыла, стараясь набрать скорость заново. Она ждала, когда перед ее глазами появится светлая, почти незаметная гладь магии, и терпела то, как горели легкие от недостатка кислорода и непролитых слез. В этот момент, она ненавидела весь мир. За все, что только можно. За безграмотность. За жесткие стволы деревьев. За магию. За Тома Реддла. За жестокость и вседозволенность. За несправедливость. За девочку в желтой футболочке.