Ахиллесова пята насилия в том, что оно — ведущая в пропасть спираль, рождающая именно то, что пытается уничтожить. Вместо того, чтобы уменьшать зло — оно приумножает его. Силой вы можете убить лжеца, но не сможете убить ложь и помочь правде. Вы убьете ненавидящего, но не уничтожите ненависть. Напротив, насилие увеличивает ненависть. И так по кругу. Цепная реакция зла — ненависть, порождающая ненависть и войны, порождающие новые войны — должна быть разомкнута, или иначе мы скатимся в темную пропасть самоуничтожения. Мартин Лютер Кинг
Они сидели в своем уголке в гриффиндорской гостиной, в котором не собирались уже очень долгое время. В основном, там не появлялась Гермиона, поэтому она не знает точно, может быть, их давняя традиция и продолжала чтиться Гарри и Роном все это время, что она ею пренебрегала. Гермиона села сюда не из-за прилива ностальгии, а потому что так удачно совпало. Она взяла перерыв от своей работы в импровизированной лаборатории, чтобы вернуться позже с остывшей головой и взвешенными расчетами, дабы не повторять своих прошлых ошибок. И только когда Гарри и Рон подскочили к ней, устраиваясь рядом, она вспомнила. Их субботние посиделки. На последнем курсе их основные темы для разговора были темными. Возрождение Воландеморта, планы Пожирателей, тысячи и тысячи ветвлений возможных событий, которые могли бы случиться в ближайшем обозримом будущем. Ни одна из их теорий, в итоге, даже близка не была в тому, что случилось. В остальное время эти посиделки представляли собой самое настоящее сплетничество. Кто с кем встречается. Какие грязные секреты они услышали в квиддичной раздевалке и между стеллажами библиотеки. О чем шептались Лаванда и Патил в девчачьей спальне, и кто на кого влюбленно посмотрел во время лекции у профессора Снейпа. — Ричи ведет себя как мямля. Уже все услышали его томные вздохи по Дениэлу, даже он сам. Но каждый раз он жеманно краснеет вместо того, чтобы подойти и пригласить его куда-нибудь, — яростно шепчет Гарри, пока Рон опасливо косится на самого Ричи, чтобы удостовериться, что тот ничего не слышит. — Ты сам жеманно краснел каждый раз перед Джинни, — усмехнулась Гермиона. — Насколько я помню, именно ей пришлось делать первый шаг, — с довольным видом добивает она, наблюдая за задыхавшимся от злости Гарри. — Это другое! — вскрикивает он, и Рон совершенно не конспиративно прокашливается. — Разумеется, дружище, — хлопает он Гарри по плечу. — Все люди, отказывающиеся брать судьбу в свои руки — жеманные мямли. Мы тебя поняли. Гарри что-то фыркает себе под нос. — Просто они соплежуи, — бормочет он. — О-о, хочешь поговорить про соплежуев? — сразу выравнивается Рональд, готовясь выстреливать, явно давно припасенными, аргументами, которые пылились, дожидаясь своего момента, долгое время, судя по расплывающейся на чужому лицу улыбке. Позволив короткой драматичной паузе повиснуть в воздухе, Рон декларирует. — Малфой. По правую сторону от Гермионы раздаётся страдальческий стон — Гарри, который в последнюю очередь хочет обсуждать это во время их субботних посиделок. — А что? Что? — картинно округляет глаза Рональд. — Маменькин мальчик из хорошей семьи, который искал в своей жизни драмы и приключений, но так, чтобы не сильно выходить из зоны комфорта. — Не то, чтобы у него была хорошая жизнь последние два года, — решил вставить Гарри пустым тоном, не поддерживая и не опровергая слова Рона. Тот издевательски тянет бровь наверх, и никто из них не озвучивает ‘покажи мне человека, у которого была хорошая жизнь последние два года’. — Единственное, что хорошее он сделал, так это пришёл под самый конец в Орден играть в шпиона. Ну, и если мы хотим обозначить его не слишком ужасным с натяжкой — отдельная ему грамота за то дерьмо, которое он не успел сотворить. Тоже своего рода успех. — Тогда, — начинает Гарри, — он пришёл не добровольным агентом на два фронта, а с информацией. Гермиона заинтересованно поворачивается в сторону Гарри. Ее никогда не посвящали в дела Ордена настолько глубоко. — Он сказал, что штаб в Актоне обнаружен, и в ближайшие дни его атакуют. Над их компанией повисает неловкая тишина. Гермионе требуется секунды три, чтобы обработать информацию и вставить ее в хронологический поток имеющихся образов неспешной эвакуации и упаковки особо важных вещей. — То есть, то что нам уже было известно? — с недоверием тянет она. На лице Рона замирает истерическое выражение, будто он хочет засмеяться, но не уверен, будет ли это уместно в данной ситуации. — Я даже не уверен, это он так красиво обыграл, чтобы получить поблажку в суде, или Малфой просто лошара, — позволяет Рональд вырваться вместе со смешком, и Гермионе приходится закусить губу, чтобы не рассмеяться, потому что, черт возьми, вероятнее второе. — В дальнейшем, он конечно сообщил о более полезной информации. Координаты поместья Долохова под Фиделиусом. Представил парочку новых проклятий, чтобы члены Ордена разложили их по составляющим и разработали свои контрзаклятия. Но на этом все. Для человека, осуществившего вторжение в Хогвартс, он был на диво неосведомленным. — Мда, — шмыгнул носом Рональд и подкинул в руке шахматную фигуру пешки. Они ненадолго замолчали, пока Рон резко не перевел тему на новые сладости в Сладком Королевстве. Гермиона задумалась. Она не знает о Малфое многого, но ей не то чтобы хочется его изучать. Они не друзья и даже не знакомые — однокурсники, которых иногда под действием алкоголя прорывало на слова, что не должны были быть озвученными. Гермиона даже не уверена, что запомнила все то, что он ей говорил. Вероятно, Малфой тоже. Это была несколько зыбкая, но безопасная территория, хоть это и разрушало негласное правило «ничего личного», которого она хотела бы придерживаться. Пока что ее устраивает то, что между ними имеется. Она вспоминает членов Ордена, занимающихся беспорядочным сексом, чтобы снять скопившееся напряжение. Гермиона не хотела бы обозначать их встречи подобным аспектом хотя бы потому, что она этого не искала. Беспорядочных сексуальных связей и снятия стресса. Ее это просто устраивало. С другой стороны, Гермиона говорила то же самое, когда начала курить — она не ищет лекарство от напряжения, ей просто нравится сам процесс. И, в итоге, это переросло в зависимость. Гермионе нравится целовать его. Его кожа всегда гладкая и мягкая, пряди волос свободно скользят между ее пальцев, а сам Малфой… Он тёплый. У него есть какая-то потребность на середине пути перехватывать контроль и трогать ее везде, где он может дотянуться. Он сокращает между ними дистанцию, пока ее не перестаёт быть вообще, поднимает ее в воздух, когда хочет, будто это мелочь, наваливается на неё сверху или куда-то ведёт. Он берет контроль, демонстрируя разницу в их физической силе и габаритах, и делает это настолько ненавязчиво, будто оборачивает ее в кокон из одеяла. Тёплого одеяла. Будет здорово, если бы зимой они все ещё продолжат видеться, — думает Гермиона.***
flashback Это не было чем-то смертельным, но лишало ее возможности ходить. Режущее заклинание попало ей в таз, пробивая кость и внутренние мышцы. На диаграмме, выведенной занимающимся ею сейчас старым колдомедиком, она видела названия, о которых никогда не подозревала: грушевидная мышца, близнецовая мышца — ткани, которые были где-то глубоко внутри ее тела. От мысли, что внутри нее порвалось что-то, что она даже не могла нащупать, по ее спине пробежались неприятные мурашки. Белое сияние стен госпиталя резало глаза: все было настолько тщательно отдраенным и обработанным, что, сидя на накрахмаленной простыне, обмазанная в отваливающейся сухой грязи, с немытой несколько дней головой, Гермиона чувствовала себя вирусным пятном в стерильной обстановке. Места жительства орденовцев, по сравнению с этим местом, были просто помойкой. На седом тощем мужчине была лимонная мантия, гордо свидетельствовавшая, что он, по крайней мере, когда-то являлся сотрудником больницы Святого Мунго. Цвет неудач. Разводя ноги в стороны перед ним, Гермиона не могла заставить себя почувствовать неловкость. В помещении стояли ряды кроватей с пациентами, между которых сновали колдомедики. Голые ноги Грейнджер были на всеобщем обозрении, но было бы странно, если бы кто-то обратил на нее внимание сейчас. Ей кажется, что, по сравнению с остальными, она легко отделалась. Она повторяла себе эту мысль, пока смотрела на койки с солдатами, которых было необходимо собирать обратно чуть ли не по кусочкам. Ее нога то затекала, то немела, то простреливала болью, пока врач резво орудовал своей палочкой вокруг Гермионы, уверенным голосом манипулируя длинными заклинаниями. — Я их всех поубиваю! Ублюдков! Черти с человеческим ликом! — кричал на все помещение пациент на соседней койке, над которым работала пышная женщина в лимонной мантии. Все его игнорировали. — Все-е-ех поубиваю, блядей! Как земля только носит! — плевался он, будто компенсируя свою невозможность двигаться из-за поврежденного корпуса. На его темной щетине оставались капельки слюны от яростных воплей, и выглядел он, как Гермиона. Грязно и потрепано. — Сколько человека в человеке, и как этого человека защитить, — рассеянно прошептал врач Гермионы, бегло заполняя медицинский отчет у ее кровати. — Вы на войне не были, — бросила Гермиона. — На той, что за этими стенами. Иначе также бы выступали. Мужчина не подавал никаких видимых признаков, что вообще ее услышал. Его глаза пробегались по строкам вслед за пером. Прошла минута, прежде чем он подал голос. — Может это и хорошо: мне неведома страсть ненависти, у меня нормальное зрение. Невоенное, — Гермиона захотела пошутить про его толстую оправу, балансирующей на кончике крюковатого носа, но почему-то не решилась. Врач поставил жирную точку в конце и внимательно осмотрел Гермиону, все еще лежащую с раздвинутыми ногами, не отошедшими от магической анестезии. — Еще какие-нибудь жалобы? — Нет, — выдохнула она. У Гермионы были жалобы, достаточно много, чтобы исписать десятиметровый лист, но колдомедик явно спрашивал о беспокойствах иного характера. — Что-либо, что требует присутствия врача-женщины? — надавил он. — Нет, — Гермиона сглотнула и нахмурилась. Старик сложил листок с результатами ее осмотра вдвое и засунул в щель между рамой койки и матрасом за неимением тумбы. — Перебью, как псин! — заорал мужчина с правой стороны, и она непроизвольно вздрогнула. — Бедные мужчины, — вырвалось у Гермионы. Она не хотела продолжать разговор с черствым на вид врачом, но из-за выжидательного взгляда решила пояснить. — В основном, они же участвуют во всех… военных действиях. Первые, кто идут на пересчет. Внезапно она стала ему интересной достаточно, чтобы он считал стоящим ей возразить. — Первые, кто страдает в любой войне — женщины, — с отсутствующим лицом зарезюмировал колдомедик. — Мы живем в мире, где у мужчин завышенное чувство собственной важности. Не мне тебе рассказывать, что большая часть членов Ордена Феникса — это представители мужского пола. Это те люди, которые всю жизнь подпитывались утверждениями в том, что они лучше женщин и солдаток в принципе. Что мир у их ног. Уверен, ты знаешь потрясающий пример, что случается, когда у тебя слишком много власти. — Ваш пример несколько экстремален, — заметила Гермиона. Женщина в лимонной мантии, занимающаяся буйным пациентом по соседству, фыркнула. — У Реддла потрясающий ум, но он чрезвычайно тщеславен из-за того, что не видит конца своей силе. Когда ты чувствуешь свою власть, когда в твой мозг ударяет адреналин, и твоё чувство собственной важности, подпитываемое всю сознательную жизнь, вырывается из недр, мужчины начинают считать, что они — имеют право. И первыми от этого страдают люди, этой властью не обладающие. — Так происходит только с самыми… ненормальными экземплярами, — сглотнула Гермиона, явственно скосив глаза на экземпляр неподалеку. — Нельзя проецировать на всех поступки, совершенные нестабильными людьми с повышенной агрессией. — К нам поступали десятки девушек с порванными влагалищами и ртами. Детей. Женщин, и даже старушек. Некоторые из них забеременели. Десятки. Не такое уж и большое число в мировом масштабе, особенно, когда ты представляешь их в варианте безликой толпы. Но это живые люди. Десяток травмированных, использованных жизней, у которых такой же отделенный им век, наполненный человеческими мелочами: у них есть комплексы, мечты, переживания, люди, которые будут по ним плакать. Десяток тел с целым жизненным багажом. — Пожиратели просто монстры, — выплевывает Гермиона, и ее нижнюю часть тела простреливает болью от неосознанного напряжения мышц. Колдомедик посмотрел на нее как-то апатично и ленивым взмахом палочки очистил ее кожу и одежду от грязи. Женщина неподалеку раздраженным жестом вытерла ладони о мантию: скорее привычка, нежели необходимость, и влезла в разговор, который, до этого момента, молча наблюдала. — Ты думаешь, среди Пожирателей нет солдаток? — Что? Разумеется есть, что вы хотите… — Тогда прислушивайся к разговорам вокруг себя, — снова заговорил старик, грубо перебив их обеих. — К хвастовствам о том, как твои доблестные сослуживцы трахнули очередную женщину Пожирателей, будучи полностью уверенными, что они имеют на это право. Что это унижение заслужено и является разменной монетой. Война — это не о плохом и хорошем. Это о человеческой натуре. Которая, по неприятному стечению обстоятельств, была взращена в патриархальной среде. Гермиона растерянно забегала глазами между двумя врачами, которые вперились в нее взглядами, как будто ожидая от нее что-то. Она отвернулась и глупо ухватилась за возможность вывернуть чужие слова наизнанку. — Вы защищаете Пожирателей? — ровным голосом спросила она, и это было бы почти гордо, если бы при этом она не смотрела в противоположном от них направлении. Гермиона услышала отдаляющийся грузный топот. Видимо, женщина, смекнув, что после операции и раздробленной кости Гермиона не способна на разумный диалог, отправилась к следующему пациенту. — Я врач. Я защищаю людей. Гермиона поджала губы не найдясь, что на это ответить. Может оно и к лучшему — сейчас она несет сплошной бред. Она невольно посмотрела на девушку, лежащую на койке по диагонали от нее. Облаченная в выданный белый больничный халат, та почти сливалась с интерьером. Она молча плакала, практически не всхлипывая, и нервными движениями поглаживала свои жидкие русые волосы. На ее предплечье мелькнуло что-то черное, когда широкий рукав халата неудачно задрался. Может быть, это обычная татуировка. Много людей любят украшать свое тело. Меж тем колдомедик продолжил. — Преступники должны быть наказаны. Все. Ты в том числе. Вам заслонила глаза вера в то, что ваша сторона — сторона добра. И если вы победите, никто из вас не будет осуждён за это, — он раздраженно фыркнул и внезапно разозлился. — Ты думаешь, что тебя это не коснётся, но все эти преступники, все твои сослуживцы, будут ходить по улицам Магической Британии. Те, кто насиловал вражеских женщин и детей. Те, кто убивал, когда в этом не было необходимости. Те, у кого будет сдвиг в башке на фоне того, как война раздвинула ваши рамки морали. Старик начал распаляться. Под конец он практически кричал, а Гермиона не могла отвести взгляда от зареванной девочки с кровавыми подтеками у уголков рта. — Это Пожиратель? — Это пациент, — внезапно спокойным голосом подправил колдомедик. — Ты с ума сошёл? — Гермиона вскочила на локти, вскрикнув от стрельнувшей боли в тазе, и рванула рукой в сторону изножья, где, прижатая ступней, лежала ее волшебная палочка. — Она может привести сюда остальных! Они сделают со своими людьми любые вещи, лишь бы надавить на жалость и получить информацию! Ваша добросердечность вас погубит! — Значит я умру за желание спасти ребёнка, — он не шевелился, смотря на потуги Гермионы. — Это не только о вас. Тут толпа беззащитных раненых, — прошипела она, подпихивая палочку к себе пяткой и скрипя зубами от боли. Лицо врача прояснилось. — Значит вставай на ноги и выволоки эту девчонку отсюда, — предложил он и пригласительным жестом повел рукой в сторону соседней кушетки. — Давай. Гермиона яростно кряхтела, пытаясь безболезненно выпрямить корпус, когда снова посмотрела на девочку. Маленькая совсем, лет пятнадцать. И в таком юном возрасте уже с клеймом на теле, — напомнила Гермиона сама себе. Чужие плечи почти не тряслись, она просто позволяла слезам течь по своим щекам. На бледном лице ранки в уголках рта казались неожиданно яркими. Сколько же в человеке человека? Гермиона беспомощно откинулась назад, ударяясь головой об железное изголовье, и внезапно почувствовала себя чертовски уязвимо, находясь в этом помещении с раздвинутыми ногами.***
Нападение Пожирателей Смерти на Косом Переулке 9 января в 5 утра на улицы Косого Переулка аппарировали семь неопознанных личностей в платьях ПС, взрывая все здания на пути к точке аппарации в Восточном секторе района. До прибытия Аврората преступники успели разрушить 24 торговых точки, оставив от некогда прибыльных магазинов и таверн одни руины. По последним сообщениям обнаружено 11 пострадавших и 9 погибших, среди которых владельцы лавочек, мирно спящих на верхних этажах своих магазинов, и гости разрушенного отеля «Дырявый Котёл». Броские таблоиды были в руках у каждого студента, сидящего в Большом Зале. Это не было чем-то… неожиданным. Было очевидно, что война не закончится битвой за Хогвартс; Аврорат все еще вылавливает скрывающихся Пожирателей, которые не были задержаны. Более трех десятков остались безымянными — их отслеживали в Омутах Памяти только по систематически мелькающим маскам во взятых во время летних судов воспоминаниях. Людям остается только представлять, сколько было спрятанных лиц на самом деле. Вся документация Нового Режима была уничтожена сразу после падения Воландеморта — Амбридж сожгла архивы, как только новость начала разноситься по министерству. Увидев первую строку, Рон и Джинни подорвались в совятню, чтобы в срочном порядке отослать Молли письмо, спрашивая о том пострадал ли Джордж. Жив ли он вообще? В самом углу разворота с политическими новостями был совсем неброский заголовок колонки. Министр юстиции Бо Чанг признан пропавшим безвести. Гермиона искала любую информацию в голове, но она не знала ровным счетом ничего об отношениях Чжоу с семьей. Вроде бы у нее была маленькая сестра. Мать умерла при рождении младшей. Отец был министром. Гермиона подумала, что стоило бы подойти и выразить свою поддержку. Пусть это и жест вежливости, но, вероятно, слова дочери, которая тоже не знает последних новостей о своих родителях, будут значить для Чжоу чуточку больше. По крайней мере в ближайшее время, если что-то стрясется, ей будет неловко требовать от когтевранки возвращение должка. В Большом Зале было тихо, даже перешептывания были единичны. Будто все застыли в стазисе, пытаясь осознать всю информацию. Эта атмосфера переметнула Гермиону на несколько месяцев назад, когда они все только вернулись с Хогвартс и ходили оцепенелые, погрузив замок в угнетенную тишину. Гарри тоже молчал, но выглядел при этом так, будто в своей голове он ревел во весь голос от злости и бессилия. Для него заключение в Хогвартсе должно заиграть новыми красками: теперь это не позолоченная клетка с заведенной бомбой, ожидающей детонации, а прямая невозможность исполнять свой долг. Он хотел пойти в Аврорат после окончания войны, и сейчас, пусть он и являлся бы всего лишь рекрутом, тоже мог бы быть полезен. Но в результате, как и в прошлом году, он просто сидит в незыблемых стенах, имея возможность наблюдать со стороны и только. Гермиона с неожиданным аппетитом положила себе в тарелку дополнительный кусок творожной запеканки и щедро полила ее вареньем. Роль наблюдателя, которой она всегда себя лишала, ей очень даже по вкусу.