Пьянство не рождает пороков: оно их обнаруживает. Сократ
Гермионе кажется, будто она находится в ловушке своего тела. Будто ее разуму было предназначено быть где-то, но его привязали к этой кудрявой голове, чтобы он никуда не улетел. В такие моменты ей тяжелее всего вернуться к осознанию: где она находится, кто она такая и из чего состоит череда ее ежедневной рутины. Когда она чувствует себя более… в себе, она осознает, что ей необходима некоторая встряска, чтобы не теряться в своих мыслях снова. Но у нее будто стоит ограничитель, и ей надо заставлять себя сделать что-то, что отличит текущий день от кучи предыдущих. Она так делала и раньше: ходила на вечеринки, калечила себя сомнительными зельями, пересекалась с Малфоем, время от времени присоединялась к Гарри с Роном или беседовала с Джинни. Даже вышла в Хогсмид с младшеклассниками. Но после каждого такого подвига ей будто хочется спрятаться внутри своей раковины на передышку; заставлять себя выпадать из массива механических движений становится все сложнее. Больше всего она боится, что однажды у нее не хватит сил снова высунуться из своей ракушки. Как-то раз она читала, что подход в стиле «выходить из своей зоны комфорта» является неправильным, и гораздо более здравым будет эту зону раздвигать. Проблема в том, что она не знает как. Ее зону комфорта раздвигает не она, а пьяная Гермиона. Еще качественнее работает Гермиона в отчаянии. Поэтому она снова пьяна, в ночь воскресенья. Однако в этот раз что-то пошло не так, и она в своей спальне медленно потягивает портвейн за задернутым балдахином, пока недалеко от нее посапывает Парвати. Слизывая терпкость со своих губ, Гермиона ощущает себя бесконечно несчастной.***
Она должна была догадаться. С самого утра плохое предчувствие сдавливало ей горло. Гермионе стоило обратить больше внимания на то, как Рон с Джинни затихли за завтраком, когда она к ним подсела. Как настороженно они выглядели. Если бы ее страхи не стали ее сожителями, она бы не списала это на обычную тревожность. Отстраненность Гарри, тихие перешептывания, она была, блять, обязана осознать, что это не ее домыслы. — Гермиона, выйди, пожалуйста, — по ту сторону двери раздался стук и негромкая просьба, чтобы не потревожить спящую Парвати. По позвоночнику Гермионы пробежались неприятные мурашки, но даже тогда она не распознала напряженность в голосе Джинни и всю нелепость идеи выходить в гостиную в двенадцать ночи. Только когда она подошла к диванам, на которых расположились Рон и Гарри, она поняла. Ей потребовался горький опыт, чтобы узнать, что Блейз Забини не кидает слова на ветер. — Присаживайся, — сухо улыбнулся Гарри, но Гермиона оценила, что ей оставили ближайшее к камину кресло. Ей захотелось усмехнуться. Ребята сидели напротив нее, и какая-то часть ее мозга подумала, насколько же все это похоже на тот суд, которого она так боялась, и который в результате не случился. Рон смотрел исподлобья, сложив руки на груди и сжимая в кулаки растянутую ткань свитера на локтях. Она бы испугалась, если бы не знала, что это его озадаченное лицо, а не разозленное. Гарри выглядел более миролюбиво — якорек здравого смысла, коим он и является. Дипломатичная улыбка на его губах даже не подрагивала, как это было раньше, когда он только учился натягивать нейтрально-вежливое выражение лица для невоспитанного фотографа проныры Скитер. Джинни расположилась дальше и всем своим видом демонстрировала, насколько сильно она не желает здесь находиться. Вероятно, она тут просто на всякий случай. — Мы понимаем, что время неподходящее, — начал Гарри, ссылаясь на стрелку на часах. Гермионе захотелось огрызнуться из-за его уравновешенного тона. — Но мы были обеспокоены. Он сделал небольшую паузу, в течение которой Гермиона почти физически ощущала, как она начинает закипать. — Гермиона, я знаю, что всем нам сейчас тяжело, и я даже представить не могу насколько может быть тяжело тебе, — продолжил он с тихим вздохом, когда она не подала никакой реакции. — Но, пожалуйста, помоги мне понять, почему ты дерешься с слизеринцами? Гермиона чувствовала себя как на американских горках. Она почти сдулась в самом начале, растерявшись из-за кольнувшего чувства вины, однако. — Что? — с тихим свистом вышло из ее легких, хотя ей хотелось орать. — У нас с ними всегда были напряженные отношения, да, — Гарри, казалось, было необходимо налить побольше воды, заполнить тишину в комнате, чтобы полностью передать Гермионе неагрессивный настрой, — но одно дело — мудак Деннис, другое дело Паркинсон, которая, ну… Просто Паркинсон. Всегда была ею и будет. — Я не понимаю, о чем ты говоришь, — усмехнулась Гермиона. — Какой Деннис? Какая Паркинсон? При чем здесь она? — Мы знаем, что ты недавно… сильно поругалась с Паркинсон, — подала голос Джинни, и Гермиона медленно к ней повернулась. — Она еле уговорила Блейза не докладывать директрисе Макгонагалл и вместо этого обратиться к нам. Что? — Что? — просипела Гермиона единственное слово, крутящееся у нее в голове. Она не могла понять выражение лица Джинни. Она выглядела так, будто ей физически неприятно смотреть на Гермиону. Гриффиндорка помнит предостережение Забини. …О том, что ты внезапно заинтересовалась подсобкой Слагхорна. Или о том, как ты намеренно ищешь встречи со студентами моего факультета, с заведомо агрессивным настроем. Или об интересном проклятье на твоей руке. У него был целый список компроматов, который заставил Гермиону задыхаться от злости. Но вместо того, чтобы воспользоваться чем-нибудь из этого, он просто… выдумал новый. Сукин сын ее оклеветал. Теперь она понимала, в какое положение была поставлена Джинни. На пересечении двух огней; ей доложили как ее подруга, черт возьми, напала на другую ее приятельницу, которую Джинни недавно оправдывала. Двух зайцев одним ударом: добавить проблем Гермионе и выставить Паркинсон добродетельницей. Гарри, очевидно, неправильно воспринял осознание на ее лице. — Гермиона, ты не Симус, — брови Гарри надломились. — Еще с третьего года обучения, ты же знаешь, что находишься под пристальным вниманием из-за меня. Буянства школьников это одно, но у тебя теперь есть чертов Орден Мерлина, ты являешься чуть ли не элитой. Рон фыркнул, растягивая губы в неприятной ухмылке. — Я этого не делала, — процедила Гермиона. — Люди берут с тебя пример, — помотал головой Гарри, игнорируя ее слова. — Ты всегда мне говорила, что в силе нет смысла, если ты не используешь ее, чтобы помочь остальным. — Гарри, — гриффиндорка впилась ногтями в подлокотники кресла, перебивая Гарри жестким голосом, — Я этого не делала. Ее дыхание сбилось, когда она пересеклась с зелеными глазами Гарри, сталкиваясь с ним в молчаливом противостоянии. Она зареклась сама себе не отводить взгляд, но разочарование на чужом лице было невыносимым. Их прервала Джинни. — Зачем ты расспрашивала меня о Паркинсон? — спросила она, но продолжила говорить раньше, чем Гермиона смогла бы выдать ответ, — Агнус сказал, что после собрания старост ты направилась в сторону общежития слизеринцев. Тебя видели рядом с ними, когда ты должна была быть на чертовом патруле в Хогсмиде. Джинни посмотрела на нее с яростным выражением лица. — Какого черта ты творишь? Как ты посмела использовать должность старосты, на которой я за тебя поручилась, чтобы выяснять отношения? Ты серьезно поругалась с Невиллом тогда, чтобы теперь прийти к этому? Гермиона знала, что однажды придет день, когда ей придется ответить за все свои ошибки, или хотя бы за парочку из них. Что когда-то она будет стоять перед людьми, и на защиту себя у нее будет только собственное слово. Но она никогда не думала, что ее будут обвинять в том, что не имеет ничего общего с реальностью. Что это будет делать Гарри. Губы Гермионы дрожали. Гермиона думала, что знай Гарри, что она делала на операциях, он бы никогда не рвался защищать ее перед Визенгамотом. Проступок, из-за которого он решил зачитать ей лекцию, и приблизительно не является аналогией, но это хорошее сравнение в масштабе. Как бы он себя вёл, если бы знал? Но несмотря на все осуждение, Гарри выбрал время, когда гостиная пуста, и предусмотрительно наложил чары, чтобы их никто не смог подслушать. Как в случае с Дениссом Алдермастоном, когда его в первую очередь беспокоило не просочилась ли эта ситуация в газеты. Вероятно, ее представление о Гарри в какой-то момент стало плоским, двумерным. Будто он граммофон, который заглюченно повторяет ряд инструкций и живет, соответствуя им. Но у всех есть определенные исключения. Противоречащие принципам, взгляды и цели, которые люди не в силах объяснить. Для Гермионы этим противоречием был Гарри. Она совершала полные безрассудности поступки, следуя за ним. Она искоренила пацифистку, испачкав свои руки, лишь бы не позволить Гарри пройти через то же. Ее главной наградой за это была безопасность Гарри, пусть и относительная. Но если в жизни Гарри ей отведена роль того же абсурдного исключения, это могло бы послужить приятным бонусом. Она привыкла к подобной позиции за все те года, когда люди обвиняли Гарри в клевете или в помутнении рассудка, когда он кричал о возрождении Воландеморта. Но безликая толпа несравнима с друзьями. Незнакомцы ничем тебе не обязаны, но от осознания, что близкие даже не попытались встать на твою сторону, ты неизбежно ощущаешь тошнотворное чувство преданности. — Этот разговор ни к чему не приведет, — она поднялась с кресла. — Вы мне не верите, а я не намерена выслушивать наставления из-за какой-то чуши. Казалось, это было такой маленькой платой за то, что Гермиона всегда была на стороне Гарри. Гарри сказал, что Воландеморт возвращается — и она молча приняла это. Нет ни единой причины, по которой гриффиндорец не мог сделать сейчас того же. — Ты сейчас просто закрываешься, боясь взять на себя ответственность! — воскликнул Гарри, вскакивая вслед за ней. — Ты, блять, издеваешься надо мной, — прорычал Рон себе под нос. Гермиона замерла от холодка, пробежавшегося по ее загривку. Слова Рона, казалось, не были направлены ни на кого конкретного, но страх от того, что он мог быть зол конкретно на нее, сбил дыхание. Он не был особо страшен в гневе, и, Мерлин упаси, он никогда не бил ее и не кидал вещи, ничего подобного. Просто неудачный опыт научил ее сбавлять обороты вовремя, чтобы любое пререкание с Роном не доходило до кипящей точки. Потому что ссоры с Роном всегда имели долгосрочные последствия. Фатальные, в некотором смысле. — Как ты и сказал, у Гермионы теперь Орден Мерлина. Она - элита, — он надменно приподнял брови. — Так кто ей помешает, даже если она решит перебить хоть весь факультет змей? Гарри замолк, не понимая. Рон шутил, издевался или серьезно вопрошал? — Общественность, — Гарри развернулся к Рону, проигнорировав издевку. — Люди получают лишь часть информации, которые подаются с точки симпатии корреспондентов. Чуть что, и общественность сожрет ее заживо. Золотую Девочку за такое не простят. — Слушай, Герой газет, — прозвище, которым кидались слизеринцы в их младшие года обучения неприятно резануло слух. Рон поднялся, и теперь они все стояли на ногах, — может ты поздновато спохватился ее учить? Взгляд Гарри потемнел. — Я не учу ее, и ты это прекрасно знаешь. Он это знает. И Гермиона тоже это знает: Гарри всегда был плох со словами, но она осознает, что он не желает ей зла. Но она не может понять, зачем вообще затеялся весь этот разговор. Из-за того, что ее теперь подозревают в опасности для окружающих? Из-за того, что это может просочиться за стены замка, и Гарри снова будет кидаться на амбразуру, используя свой статус национального героя? Или потому что она их разочаровала? — Знать-то я могу все что угодно, но мелишь ты сейчас другое. Лучше фильтруй базар в таком случае, — оскаливается Рональд, и Гермиона беспокойно всматривается в его лицо, пытаясь понять трезв ли он. Потому что сейчас он явно цепляется за затяжку, вытягивая ослабшую нить для провоцирования ссоры. Гарри молчит, уголки его губ чуть приподняты в изумлении. — Тогда может ты попробуешь? — он приглашающим жестом ведет рукой в сторону Гермионы, и Рональд уверенно развернулся к ней, внезапно схватив ее руки. — Гермиона, — проникновенно начал он, чуть нагнувшись вперед, обдавая ее лицо своим дыханием. О Мерлин. Он пьян. — Ты можешь пиздить любого, кто встрепенет твое сердечко, не переживай, — Рональд трясет их руки, утвердительными кивками головы подчеркивая свои слова. Слева от Гермионы раздался раздраженный вздох Джинни. — Если потребуется, я приду с этими дебильными пушистыми маггловскими хернями в руках и буду танцевать в твою поддержку, — он говорил смешливым тоном, но Гермиона не могла найти юморные искорки в его глазах, поэтому не удивилась, когда он заговорил серьезно. — Но если тебе очень сильно надо будет кого-то отделать, будет лучше, если свидетелей не будет. И Золотую Девочку никто заживо не сожрет, — со злым выражением лица сказал он, испытывая отвращение к нелепому прозвищу, а потом его эмоция неощутимо изменилась. — Так что не попадайся и простят. Гермиона будто перенеслась в душный кабинет Грюма в Ракушке. В той комнате почти не было места, чтобы развернуться, а в воздухе всегда летали мелкие пылинки. Она помнит жесткий оскал на лице Аластора, и его устрашающие для юной девушки слова. Гермиону тошнит. Гарри неверяще покачал головой и потянул Рона за локоть. — Ты совсем башкой потек? — пробурчал он как будто сам себе, но это могли слышать все в комнате. — А что? Что? — комично округлил глаза Рон, вырывая свою руку из чужой хватки. — У тебя есть другие идеи? Заделался центром реабилитации? Да что ты вообще знаешь? — Ты может и пьян, — прорычал Гарри подходя вплотную к Рону, — но ты же не можешь действительно считать, что я спущу тебе это дерьмо с рук. Рон фальшиво рассмеялся. — Ну ты можешь постараться, — предложил он. — Все-таки я много спускал с рук тебе. — Да какого хрена с тобой не так? — Просто люди, которые с умным видом лезут не в свое дело, выводят меня из себя, приятель, — если сделать вид, что это не ее друзья кричат, а просто какофония звуков собралась в одну кучу, то Гермиона может сосредоточиться на потрескивании огня в камине и представить, что это очередной шумный вечер в гостиной. — Вы мои друзья, — воскликнул Гарри, его голос стал чуть выше. — Вы - мое дело, и я беспокоюсь о вас! — Своевременно, — серьезно кивнул Рон. — Да что ты от меня хочешь, я понять не могу? — Гарри вскинул руки в воздух. — Вы вот-вот наделаете ошибок, плата за которые будет слишком высока. Я хочу лишь напомнить о том, что за все придется ответить, и предложить свою помощь. Поддержку. — Знаешь в чем проблема, — брови Рона были нахмурены, пока он не отводил свои стеклянные глаза от взгляда Гарри. — Ты тепличный цветочек по сравнению с нами. Мою гордость блядски задевают твои сопли. Весь твой пиздеж «я понимаю», «я представляю», и все такое. Ты — нет. Гермиона почти могла видеть, как что-то внутри Гарри разрушается. Как его булыжник из чувства вины, заковавший в каменную клетку его сердце, рассыпается песком, чтобы в следующий раз воспламениться и стать обсидианом. Джинни некомфортно заерзала. Это не вина Гарри, что в этой войне ему была отведена отдельная роль, главная, прямо под самыми яркими прожекторами. И это не вина Рона, что он был на другом конце сцены. Они лишь загнаны в ловушку из череды жестоких событий, которые происходили с ними, но независимо от них. Но несмотря на осознание того, что на самом деле никто из них не мог повлиять на происходящее, это не могло ослабить узел накапливаемой злости и обиды, завязывающийся все туже с каждым днем. — Ты посмотри! Посмотри на нее! — закричал Рон, яростно тряся рукой по направлению Гермионы. — На то, что от нее осталось! Она почти никогда не разговаривает, постоянно сама у себя на уме, и ты даже предположить не можешь, что происходит в ее башке! Я не могу предположить! Гермиона тяжело откинулась спиной в кресло и подняла колени к груди. Раньше ее ненавидели за то, что она была всезнайкой и во всех бочках затычкой. Теперь ее ненавидят за то, что она тихая. Мерлин, да что им от неё надо? — Ты был единственным, кто мог говорить нет, — прорычал Рональд Гарри в лицо. — Ты думаешь все от радости ссались от требований? Да нихрена! Никто не психовал как ты, потому что таким бы позорно напоминали их место. Тебе сказали — ты сделал, в этом заключается военная установка, поддерживающая порядок, но ты не понял это до сих пор. Сказали собрать себя в кучу и ебашить? Значит ты соберёшь себя в кучу и будешь ебашить. Сказали пойти сдохнуть под Хогом? Значит ты пойдёшь, блять, и сдохнешь под Хогом! — Не смей тыкать моим статусом, будто это распространялось только на меня, — взбесился Гарри, яростно смотря в глаза Уизли. — Уж не тебе говорить про привилегии, когда вы с Гермионой всю войну были лучшими друзьями национального Героя Газет, — передразнил он последние слова. Это заставило Рона проморгаться, но не по той причине, которая могла бы показаться на первый взгляд. Он неверяще усмехнулся. — Где были привилегии Гермионы от дружбы с тобой? Вопрос раздался внезапно тихим голосом и завис в воздухе, разбиваемом только тиканьем часов над камином. Гермиона повела плечом от нежелания снова становиться стороной конфликта, когда от нее только ушло внимание. — Когда ее просьбы выполнялись? Когда твоя дружба помогла ей? — Она защищала тебя! Грюм прислушивался к ней, потому что она была не черт пойми кем! — Он никогда не слушал ее! — внезапно заорал Рональд, и Гермиона вздрогнула. — Ей не разрешалось помогать, ей просто позволили подставиться! Похуй какое пушечное мясо, пока оно есть — хоть Уизли, хоть Грейнджер! Никогда! Никогда ее не ставили никем выше рядового! Она никогда не раскрывала рот! Ей позволялось молчать, держать палочку и участвовать в операциях, Годрик, какой же ты кретин! Это выглядело как рассыпающийся паззл, соскользнувший с картонки. Потому что Гермиона все это время думала, что отлично скрывалась — ровно настолько, чтобы ее состояние не расценивалось, как ЧП. И ее критерием как раз являлась обеспокоенность других, которая не должна была переходить черту "ненавязчивые вопросы раз в неделю". Она не должна была выглядеть так, будто что-то не в порядке, и другие вели себя так же. Рон. Он никогда не разговаривал с ней о ее состоянии. Но сейчас он говорит, что ей все это время было плохо. Рон. Который все это время смотрел, как ей "позволили подставиться" и ни разу не подходил к ней по этому поводу, а просто позволял себе… что? Наблюдать за этим со стороны? — Ты был отличным стратегом, Гермиона была отличным бойцом, — Гарри быстро моргал. — Никто из нас не выбирал место, где оказаться. Никто не хотел бы, чтобы случилось то, что случилось. Это называется обстоятельства. — Называй это как хочешь, но не смей, блять, говорить о том, что мы несём ответственность за последствия. За то, какой отпечаток на нас это оставило. Все рушится слишком стремительно. Если бы ей сказали такие слова, она бы никогда об этом не забыла. Не простила бы то, как близкий человек тщательно выбирает болезненные точки, чтобы ударить побольнее. Она не знает, что чувствовать, наблюдая за всем этим со стороны. Их некогда дружба рассыпается. — Довольно, — прошептала Гермиона, заглушенная чужой руганью. — Довольно, — громче повторила Джинни, единственная обратившая на нее внимание. — Вы перебудите студентов. Ваши крики вызывают мигрень. Гарри нехотя запнулся, а Рон озлобленно улыбнулся, зная, что возвращаться спать то им в одну комнату общежития. Гермиона цеплялась ногтями за заусенцы, провоцируя кожу лопнуть и начать кровоточить. Она не хотела смотреть на разъяренных Гарри с Роном, и не хотела пересекаться взглядом с Джинни, испытывая уничижительную вину перед ней за то, что совершала поступки, которые помогли Забини поставить ее в ситуацию, в которой Уизли находится сейчас. — Гермиона, — Джинни повернулась к ней и сделала глубоких вдох, — позволь мне воспользоваться своей привелегией старосты. Я запрещаю тебе приближаться к студентам Слизерина с этого момента. Паркинсон, Забини, Малфой — в особенности. И я надеюсь, что в отличие от остальных ты воспримешь мои слова серьезно. Когда Гермиона осмелилась поднять на нее взгляд, Джинни не выглядела злой или разочарованной. Просто бесконечно уставшей. — Я буду присматривать за тобой некоторое время. Если тебе что-то понадобится, я все еще к твоим услугам, — махнула рукой она, разворачиваясь в сторону спален. Гермиона чувствует, как ее грудь сжимается от осознания, что в конфликте, который раздулся вокруг нее, она произнесла меньше всего слов. Будто даже не пыталась себя защитить.***
За ней не поставили круглосуточную слежку несмотря на то, что Гермиона очень сильно хотела бы за этим посмотреть и посмеяться. Но время от времени, она замечала на себе изучающие взгляды Джинни или Гарри с Роном, вокруг которых все еще витало напряжение. Будто они передавали друг другу почасовую эстафету для ненавязчивого наблюдения за ней. Даже зная, что ей нечего скрывать, по крайней мере из того, что пытаются обнаружить ребята, каждый раз, натыкаясь на их взгляды, она спотыкалась. Гермиона была уверена, что ее щеки краснели, и она начинала вести себя более дергано. Одним словом — подозрительно. И она ничего не могла с этим поделать, потому что пристальное внимание было, откровенно говоря, некомфортным. По крайней мере, она не замечала, чтобы за ней так же смотрел кто-то еще. А значит они решили не искать помощи на стороне и не распространяться об этой истории. У Гермионы не то чтобы было желание или нужда намеренно искать Малфоя, но осознание того, что ей это буквально запретили, будто она была несмышленым ребенком, побуждало в ней глупое желание сделать это назло. Ей буквально перекрыли каналы с двух сторон: с одной находился бдящий Забини с родительскими замашками в сторону слизеринцев, а с другой Гарри и Рон, которые выглядели так, будто за прошедший год их обеспокоенность из-за состояния Гермионы накапливалась снежным комом и сейчас достигла пика. Это было смешным и, отчасти, трогательным, пока не стало настолько тягостным, что вынуждало Гермиону, буквально, оглядываться по сторонам, прежде чем сделать что-нибудь. Гермиона замечает его в библиотеке, когда направляется к своему привычному столу с небольшой стопкой книг для написания эссе. Место Малфоя запрятано между стеллажей, достаточно далеко от ее укромного уголка. Она знает, что ее друзья не настолько спятили, чтобы устраивать дозор даже тут и следовать за ней по пятам. Но сейчас, когда она на секунду остановилась между стеллажей, глядя на белоснежную макушку, ей кажется, что ее спину прожигают десятки взглядов, которые только и ждут момента, когда она оступится. Когда она покажет интерес и шагнет в неправильном направлении, чтобы засечь ее на этой оплошности. Гермиона знает сейчас, что за ней никто не следит. Тем не менее, на заминку у нее уходит доля секунды, после чего она продолжает идти дальше к своему столику. Она бы сделала так в любом случае, даже если бы ей не приходилось подавлять в себе желание обернуться итак заранее зная, что за ее спиной никого нет.