Тоска — это когда жаждешь чего-то, сам не знаешь чего... Оно существует, это неведомое и желанное, но его не высказать словом. Антуан де Сент-Экзюпери
Гермиона с Агнусом не то чтобы дружила. Между ними сохранялся вежливый нейтралитет, которого обычно придерживаются при общении со старостой. Поэтому, когда он догнал ее в коридоре и поздоровался с явным намерением идти рядом некоторое время, Грейнджер была более чем озадачена. Он медленно вышагивает по правую сторону от нее, чтобы Гермионе не приходилось семенить за чужим длинным шагом, и болтает о каких-то повседневных нелепостях, за которыми Гермиона не может поспеть. — Прости, что так перебиваю, — не выдерживает она, решив, что совсем необязательно поддерживать со старостой дружбу в слюни, — Но ты что-то хотел? Может быть он просто хотел поговорить, и в таком случае это будет мега неловко. Но Агнус спотыкается всего на секунду, прежде чем коротко хохотнуть. — Ты очень проницательна, — с улыбкой выдает он, и интуитивно Гермионе становится некомфортно от мысли, что это прозвучало, как лесть. — Если честно я тут думал… Через полторы недели будет бал в честь Святого Валентина. — Все-таки будет? — подняла брови Гермиона. — Я думала в этом году бал отменили, не было никаких объявлений. — Нет, просто подготовка проходит тайно. Из этого хотят сделать что-то вроде сюрприза. — Понятно, — кивнула Гермиона. — Вам нужна с этим помощь? Агнус покраснел и покачал головой. — Нет-нет, подготовка протекает просто отлично, — он потер заднюю сторону шеи. — Если честно, я хотел пригласить тебя. Если у тебя есть желание, я был бы очень рад быть твоим сопровождающим. — О, — брови гриффиндорки непроизвольно поднялись. — Да. Да, конечно, без проблем. Возможно, ей стоило бы подумать немного подольше. Оценить реакцию Агнуса и сопоставить, что для нее и для него это согласие имеют разный вес. Но это не такая уж и большая забота. Она бы по-любому пошла на празднование, в конце концов в последнее время вечеринки организуют все реже, так как выпускники наконец-то вспомнили про экзамены. Нет никакой разницы с кем она зайдет в Большой Зал, потому что вскоре их пути все равно разойдутся. Агнус солнечно улыбнулся, и Гермиона заприметила ямочку на его левой щеке. — Хорошо. Может у тебя есть какие-то пожелания? Гермиона растерянно заморгала, и староста пояснил. — Парные костюмы или что-то наподобие? — А, — протянула Гермиона на секунду умилившись. — Я не задумывалась над этим. Но если у тебя появятся какие-либо идеи, сообщи. Агнус кивнул, и тишина, окутавшая их, мгновенно стала неловкой. Двери Большого Зала были настоящим спасением, и, неловко прокашлявшись, Гермиона поспешила к своему привычному месту.***
Когда-то, когда Гермиона и Невилл были достаточно близки, чтобы составлять друг другу компанию без повода, у нее была привычка приходить в его любимую теплицу под номером 5. Она была одной из самых пустующих: в ней не проводились занятия, а гербологи редко ее посещали из-за отсутствия растений, требующих изучения. Это было помещение с высокой влажностью, отведенное специально для хранения не капризных растений, которые не имели широкую область применения. Они ничем не выделялись, не имели выдающихся медицинских свойств и использовались в приготовлении зелий самых начальных уровней. Это было любимым местом Невилла до того, как оно было разрушено во время битвы за Хогвартс. Высокая влажность теплицы была скорее вредительной для бумаги, но Гермиона все равно время от времени приходила туда делать домашнее задание или читать маггловские книги, которые ей удавалось прихватить с собой из родительского дома. Там было тихо, за исключением редкого жужжания вылупившихся мошек вокруг стеблей растения. Именно в этом месте они перебороли неловкую тишину между собой, и она стала скорее умиротворяющей. Гермионе никогда не казалось, что они с Невиллом могут понимать друг друга без слов. Они скорее не хотели понимать, им это было не нужно; достаточно лишь тихого присутствия рядом, чтобы не ощущать себя слишком одиноким. Но однажды, заметив в руках Гермионы «Одиннадцать минут», Невилл решил поделиться своими мыслями, и тогда гриффиндорка узнала о нем чуточку больше. — Я думаю, что люди похожи на цветы, — рассеянно сказал Невилл. Его пальцы почти невесомо оглаживали листья в основании стебля валерианы. — Как растения цветут от любви, так и люди. Толика внимания может изменить человека и раскрыть его с незнакомой доселе стороны. — Очень наивно и романтизировано, — поморщилась она тогда. — Обычно с такой установкой девочки влюбляются в манипуляторов с эмоциональным диапазоном табуретки, и намереваются силой своей любви их изменить. — Есть и такие растения, которым никакая любовь не поможет, — на удивление согласился Невилл. — Им предстоит засохнуть независимо от того, как долго их пытались удабривать. Он пробежался пальцами вдоль стебля вверх, к бутону, и таким же нежным движением прикоснулся к поверхности миниатюрных цветков. Гермиона тогда представила, как маленькие крупинки пыльцы осели у него на пальце. — Мне просто временами становится любопытно, каким бы человеком я был, если бы получил больше любви, — уголки губ Невилла чуть приподнялись. Это было самое большое откровение, которым он с ней когда-либо делился. Почти исповедь одинокого человека, который воспитывал себя сам, вбивая в себя основы среды. Без родителей, которые могли бы ему объяснить понятия окружающего мира, он впитывал в себя и хорошее, и плохое — все, что видел в своих сверстниках без разбору. Несмотря на это, он самостоятельно вытравил сорняки в своем сердце и дошел до стабильности. Ввел свои принципы. И вырос в мудрого молодого человека. — Я думаю, ты бы не слишком отличался, — честно ответила Гермиона, будучи неуверенной в том, что ее слова уместны. — Ты бы дошел до той версии Невилла, которой являешься сейчас, просто твой путь был бы менее тернистым. Невилл тогда выглядел так, будто был готов заплакать, несмотря не то, что его глаза оставались сухими. Поэтому Гермиона обратно перевела внимание на книгу в своих руках. Против всех ее ожиданий, Невилл снова заговорил. — Мне нравится верить в то, что я был бы лучше. Более добрый, более открытый. Более человечный. — Ты считаешь, что тебе не достает человечности? — удивилась Гермиона. — Неправильно выразился, — стушевался Невилл. — Человечности в плане… самого лучшего ее проявления. Я был бы социальной бабочкой. Гермиона тогда поняла: откуда шли такие желания и почему они были ошибочными. Она сама часто об этом думала. Несмотря на то, сколько у тебя в этом мире друзей, они всего лишь проходящие мимо тебя в толпе люди, с которыми по воле судьбы тебе повезло столкнуться. Семья, по сравнению с ними, как каменный столп, это узы, на которые ты надеешься в свои самые страшные моменты жизни. Как бы сильно тебе не казалось, что место родителей в твоей жизни возможно заполнить кем-нибудь другим, твое сердце будет горевать вопреки. Будь вокруг тебя хоть десятки друзей, будь ты хоть знаменитостью с кучей поддержки, этого будет недостаточно. Это не значит, что остальных людей мало или они плохи. Они просто другие. Нельзя заменить снегиря воробьем и не заметить этого. Гермиона тоже временами не могла заснуть, думая о том, как эффектом бабочки отчужденность родителей сказалась на ее жизни. Было бы ей легче, если бы они мелькали чуточку чаще? Если бы их теплые слова действительно грели? Нравилась бы людям она больше вопреки предубеждениям, если бы ее взрастили в трепетной заботе, прямо как эту тепличную валериану? Правда в том, что ты не можешь изменить мир вокруг, только самого себя. И есть маленький шанс, что Невилл бы стал «социальной бабочкой», прикладывай он к этому усилия. Но если бы кто-нибудь в такой ситуации сказал Гермионе: «Все в твоих руках», она бы возжелала плюнуть тому умнику в лицо. — Возможно, так бы и случилось, — сказала она первую пришедшую в голову мысль, не сумев подобрать слова. — Это именно то, чего бы ты хотел? Невилл часто в ее глазах выглядел маленьким. Не в плане беззащитным или наивным ребенком, а она будто могла ощущать, насколько мизерным он является по сравнению с окружением. Насколько она сама маленькая. Ей не приходилось фантазировать, чтобы понять какого это, ощущать себя столь незначительным на этой планете. Какого это думать, что на этой бескрайней земле тебе не отведено места, куда бы ты мог вернуться с твердой убежденностью, что там будут тебе постоянно рады. — Нет, — выдохнул Невилл. — Наверное, нет. Она не стала говорить ему, что на самом деле Гарри часто плачет, когда приезжает в дом Уизли, пропитанный семейной атмосферой, которой ему всегда не хватало. Такую избитую и горькую правду, что одинокие люди одиноки везде. Сейчас, идя по коридору, воспоминание о той теплице, после посещения которой у Гермионы неконтролируемо пушились волосы, сжимало ей горло. Благодаря тому разговору, гриффиндорка поняла, почему Невилл так любил те непримечательные растения, и тоже полюбила их чуточку больше. Война забрала у Невилла все. Родителей вместе с последней надеждой, и ту теплицу, в которой он часто горевал среди себе подобных, пока Гермиона не начала туда приходить и отбирать у него уединение. По крайней мере, он обрел Луну и новую надежду.***
Этого не должно было произойти. Сам факт того, что Малфой приблизился к ней при свете дня в публичном месте, не спрятанном от чужих глаз книжными стеллажами, не должен был случиться. — Грейнджер. Его приветствие выдалось сухим, но он остановился напротив нее, будто что-то ожидая. Ее одолевало чувство дежавю. Гермиона не поняла. Это была середина дня, а она всего лишь направлялась в кабинет неподалеку от крыла с Астрономической башней на следующую лекцию, надеясь по пути забежать в библиотеку. Они находятся в коридоре, который пусть на данный момент и пустует, но в любой момент тут может пройти кто угодно. Внезапно она стала слишком востребованной у окружающих. — Тебе что-то надо? — эта позиция казалась почти незнакомой. Последнее время именно она подходила к нему, и исключением был единственный раз, когда он нашел ее из-за того, что посчитал доступной. Малфой недобро хмыкнул и небрежно скинул сумку на ближайший подоконник. Он сделал несколько шагов ей навстречу, пока она подавляла в себе желание одновременно отступить назад и обернуться, чтобы удостовериться, что они одни. Когда он приблизился к ней почти вплотную, она тяжело сглотнула от знакомого запаха чужой кожи, к которой она не приближалась больше месяца. Она знала, что Малфой не экстремал и не глупый, чтобы вытворять что-то несуразное здесь. Все ее искусственное спокойствие держалось именно на этой убежденности. Когда он наклонился к ней, сталкиваясь своим носом с ее, Гермиона поняла, что ошибалась. Она совсем не знала Малфоя. — Малфой, какого черта? — зашипела Гермиона, делая шаг назад, но замерла от ощущения чужой ладони на своем загривке. Как пальцы Малфоя скользили выше, зарываясь в ее волосы и начиная массировать кожу головы. — Ты совсем.? — подавилась воздухом Гермиона, и в тот же момент Малфой снова наклонился к ее лицу, прикусывая нижнюю губу, но не целуя. Гермиона вцепилась рукой ему в плечо, пытаясь отодвинуть, и лишь когда она с силой надавила ногтями, Малфой отстранился. — Все в порядке, — просто сказал он, начиная постепенно смещаться ниже, нажимая на напряженные точки ее шеи. Гермиона не поняла, что он имел ввиду, но ее плечи заметно расслабились. Все ведь в порядке? Ее мозг никак не мог перестать работать, прыгая от одной мысли к другой. Ему что-то надо? Его побудила та встреча в коридоре, когда она была на грани истерики из-за разговора с Невиллом? Это было ее утешением? Или наоборот добиванием? Когда он прижался губами к ее плечу, оставляя легкий поцелуй сквозь ткань одежды, Гермиона решила, что ей все равно. Плевать. Глубоко похуй. Это не первый раз и далеко не последний, когда она будет разбиваться о сомнительные способы забиться, которые оставляют больше шрамов, чем удовлетворения. Малфой почти нежно прикоснулся к ее губам языком, побуждая приоткрыть их. Когда Гермиона ответила на поцелуй, это сработало словно зеленый свет светофора — она отчетливо могла ощутить, что действия Малфоя стали уверенней. Она могла ощущать, как чужая рука пробралась под ее мантию и кончиками пальцев выводила круги на внутренней части бедра. Гермиона дрожала от холодящего воздуха раннего февраля. Пальцы Малфоя продолжали легко прикасаться к бедру, пока он медленно приближался к кромке ее нижнего белья. Он прижался рукой к ее промежности, и Гермиона сильно вздрогнула от неожиданности и зажмурилась. В противоречие своим движениям внизу, Малфой целовал ее все так же аккуратно. Он массировал пальцами клитор, покусывая ее губы, пока не почувствовал влагу на нижнем белье. Когда Гермиона была уверена, что он стянет ткань для собственного удобства и следующего шага, он просто проскользнул рукой под нее, прикасаясь к голой коже и не переставая выводить круги на чувствительной точке. Прервав поцелуй, Малфой оценивающе обвел взглядом Гермиону, и расстегнув мантию гриффиндорки, сменил позиции, разворачивая ее к себе спиной. Несмотря на это, он не задрал ее одежду. Когда его ладонь вновь скользнула под линию белья Гермионы, она хотела спросить, какого черта происходит, но вместо этого сфокусировалась на ощущении, как его первый палец входит внутрь. Малфой чуть подтолкнул ее назад, побуждая опереться на него спиной, и добавил второй палец. Большим он не переставал массировать ее клитор, но движения стали беспорядочными из-за смены фокуса. Гермиона не могла сосредоточиться на происходящем. Ее сознание металось от страха, что они в общественном месте, до повторения домашнего задания к следующему семинару, и изредка залетало в ту часть ее мозга, где ей становилось любопытно, насколько Малфой опытный. Его движения уверенные, и он лишь на секунду запинался, когда менял темп. Гермионе было интересно, насколько много надо было иметь половых партнеров, чтобы не задаваться лишними вопросами касательно чужого удовольствия. Или может дело просто в характере человека? Тем не менее никакая техника не сможет довести до качественного оргазма, когда человек на это не настроен. Это была главная проблема Гермионы, которая касалась эмоциональной связи с партнером. Возможно, у нее просто нет на это настроения. Возможно, обстановка слишком будоражащая для того, чтобы полностью расслабиться. Она не знает. Возможно, это именно с ней что-то не так. Она надеется, что Малфой заметил ее состояние и просто натянул на себя уверенный непринужденный вид, когда он развернул ее обратно к себе лицом. Без его пальцев внутри на мгновение стало комфортнее, и у Гермионы в горле застряла просьба закончить все это до того, как ей станет больше плохо, чем хорошо. Но у нее будто образовался какой-то блок. Она пыталась выцепить причины, чтобы этого не озвучивать, и они и правда были. Ей действительно было приятно на физическом уровне, и имеется шанс, что оргазм ее расслабит. Гермиона оторвала взгляд от чужих пуговиц и посмотрела Малфою в глаза, заметив, что он ее больше не трогает. — Стоп? — спросил он, как только она обратила на него внимание. Его выражение лица не выглядело ни обиженным, ни задетым, ни обеспокоенным. Возможно, главная проблема Гермионы все же заключалась в том, что она пытается трактовать чужие эмоции, проецируя их на себя. Ее хватило лишь на неуверенный кивок. — Прости, — выдохнул он, начиная застегивать пуговицы на мантии, которую ранее распахнул. — Все нормально, — бормочет Гермиона, потому что никак глобально ее состояние не изменилось. Что с чужой рукой в ее белье, что без — ей было поровну плохо. — Куда тебя проводить? Это оказалось неожиданным. — Меня не надо провожать, я же сказала, что все в порядке. — Грейнджер, ты выглядишь так, будто сейчас либо упадешь в обморок, либо что-нибудь сломаешь на своем пути. Пошли. Малфой шагал впереди нее на расстоянии нескольких метров, и Гермиона не могла понять зачем. Чтобы дать ей иллюзию пространства в случае, если он навязался, или чтобы дать возможность незаметно уйти. Когда он дошел до входа в библиотеку, то все так же не подержал ей дверь. Но Гермиона была удивлена. Она ожидала, что он отправится к Большому Залу на обед, потому что Малфой никак не мог узнать, что она направлялась именно сюда.