Куда ты?

-150 год по ЛД. Весна

— Сегодня здесь оживлённо, — довольно сообщил Окойя, спрыгивая с коня и скорее направляясь к своей подводе. На взгляд Берена, ничего похожего на оживление здесь и в помине не было. Небольшой шатровый городок стоял у берега холодной реки, по руслу которой, запертому в узких стенах ущелья, часто проносился ураганный ветер. Глубина ущелья резко менялась, так что совсем рядом с высокими скалами и гремящими водопадами — было раздолье, где речка разливалась во множестве застоялых прудов и текла дальше спокойной, полноводной лентой. В таком месте, в тени естественных каменных стен и примкнулись разноцветные шатры, среди которых не было видно ни одного человека. Купцы спокойно расхаживали среди огромных, обточенных водой булыжников и развешанных по веткам и кустам бесчисленных тряпок, как у себя дома. Многие окрикивали хозяев и заходили в шатры, не дождавшись никакого ответа. Повсюду были следы кострищ, валялись котелки и прочая утварь, сваленные в кучу, погнутые конские подковы — но при этом, в остальном стояла полная тишина, нарушаемая только звуками природы. Никто не выходил встречать их. — Не похоже, чтобы нас были рады видеть, — отметил Берен, догоняя своего товарища. — Нет, брат мой, ты совсем не прав. Они специально очень торопились, чтобы успеть попасть сюда к нашему появлению, — хитро улыбнулся Окойя, сдёргивая с лица заиндевелую тканевую обмотку и глубоко вздыхая. — А сейчас, извини, мне нужно работать. Походив немного снаружи, Берен, скрепя сердце, также забрался под запахнутый полог одного из шатров. Он сразу же чуть не задохнулся от спёртого воздуха, наполненного, кажется, одним лишь дымом. Внутри было темно, и он постоянно опасался задеть головой потолок. Вглядевшись, он увидел тёмные фигуры, которые расползались от него по разложенным на земле коврам. — Не волнуйтесь, — поспешил заверить их он, говоря на родном языке. Слова горькой полынью трогали его язык, и он был счастлив только оттого, что наконец произносил их. — Я один из вас. Я роумвир... В темноте кто-то неразборчиво зашептал. Фигуры сгрудились в кучу, склоняясь друг к другу, заслоняя от него других. Берен с трудом распознал слова одного из северных диалектов, на котором когда-то говорили в этих местах. Полузнакомые ему слова, похожие на родные ему, да не такие, были перемешаны с дворфийскими, которые он, к своему сожалению, понимал и то лучше. — Я обычный странник, возвращаюсь на родину с далёкого востока. Можно мне присесть? Я прошёл долгий путь, добираясь сюда, и хочу просто отдохнуть... Одна из фигур подхватила ветку из потухшей жаровни, вокруг которой они все сидели, раздула её и поднесла слишком близко к его лицу, так что Берена чуть не опалило искрами. Он только перехватил её руку, отводя, чтобы не получить выбитый глаз, когда женщина отшатнулась, что-то крича на своём путаном наречии. Он про себя перевёл это, как: «солдат из империи». В темноте по углам шатра завозились новые фигуры, которые, оказывается, до сих пор спали. Вытесняемый наружу напором всё большего числа человеческих тел, Берен вдруг осознал, что стремится на открытое пространство, где не будет ограничен в движениях в бою, вон из незнакомой обстановки. Он пресёк эти мысли так же резко, как раздавил бы таракана под ногой. — Кто ты? Ты один здесь? Ты бежал от войны? — спросила одна из них. Берен только теперь заметил, что все они — женщины. — Нет, он же пришёл с караваном с востока. Должно быть, наёмник, давным-давно продавший свой меч торговцам. — Ты так напугал меня. Почему на тебе цвета имперской армии? С самого детства не видела их. Какая была необходимость так одеваться? Берен поднял пустые руки, пытаясь успокоить их и заставить отойти. — Не все сразу, пожалуйста... Нет же. Мне пришлось шесть лет странствовать по диким восточным землям, чтобы вернуться домой. Я обогнул с севера Сверкающие пики... впрочем, неважно. Я не дезертир. Я верный солдат своей страны, исполняющий свой долг. Он тут же заметил, как напряглись их лица в тусклом свете чадящего факела, как сжались кулаки и загорелись глаза. Предполагая худшее, он и сам внутри напрягся, сцепив зубы. «Нар... их тень простирается даже досюда, до самого края нашей земли». Одна из женщин выскочила наружу, оглядываясь, и что-то успокаивающее шепнула обратно через полог. Ещё несколько выбежали вслед за ней, расходясь в разные стороны. — Ты едешь на запад? К войне? — Да. — Ты что-то оставил там? — раздался из-за спин чей-то молодой голос. — Все сейчас едут на восток. Что может быть настолько важно, чтобы возвращаться туда? — Он едет воевать, — устало ответила другая, как будто это всё объясняло. — Это просто странно. — Я так скажу, это просто смешно. — Чего вы так накинулись на человека? Разве у него не могут остаться родители, или жена, в одной из южных областей? — Шесть лет прошло... их теперь и не сыщешь. Тяжело тебе придётся, солдатик... — Я вас не понимаю... Правда. Объясните, что произошло, пока меня не было? — Берен присел на шерстяную скатку, полноценно чувствуя под их сведёнными взглядами, как застыли его ноги. — Я так давно не получал из дома вестей. Нар продвигаются всё дальше? Где сейчас сражения? Неужели они добрались и до здешних мест, и никто их не остановил? — Какие нар? В жизни их не видела, — рассмеялся кто-то. Он пришёл в себя, когда уже вскочил на ноги, — кажется, от боли, пронзившей левое бедро. В глазах расплывались алые круги, которые он тут же сердито смаргивал. — Если это была шутка, то совсем не смешная. Он внимательно всмотрелся в их ироничные, невесёлые лица, видя только такие знакомые роумвирские черты. Переводя взор с одной женщины на другую, он видел бледные, измождённые лица, убранные под платки тёмные волосы и невероятно глубокие глаза — только, сейчас они смотрели на него с задором и насмешкой, словно на вора, который влез в их дом посреди ночи, но застрял в окне. Вдруг замерев без движения, Берен загляделся на одну из них — её пряди в колеблющихся бликах пламени были светло-рыжими, как колосья пшеницы, освещённые закатным солнцем Шаара. Он даже протянул к ней руку, не веря своим глазам, но успел вовремя одёрнуть себя. — А кто тут шутит? Это тебе стоит быть осторожнее с тем, куда ты идёшь, — произнесла другая, но он даже не перевёл на неё взгляд. — Не из-за нар люди бегут на восток. Не из-за нар мы бросили всё, что наживали, и подались в невольницы к кочевникам степей. Эти слова словно прорвали плотину, и тут же заговорили все сразу, перебивая друг друга и напирая на него. — Думаешь, сможешь в одиночку поле вспахать? Посмотрела бы я на тебя! — По нему сразу видно, городской. Этот за всю жизнь косы в руки не брал. — Придёшь ты туда, и что дальше? К банде примкнёшь, будешь по лесам-долам шастать, мирных людей грабить? — Да они тоже повымерли все наверняка... — А что, оставайся здесь. Мы такому мужику в хозяйстве запросто применение найдём, а? — Да ладно вам. Пусть идёт лучше, смотрите, у него уже глаза покраснели. — Но ты возвращайся, если что! Всё лучше, чем одному по земле ходить... — Да, лучше мне уйти, — согласился Берен, медленно поднимаясь. Когда он успел опасть обратно на землю, он и сам не помнил. Почти вслепую нашарив полог, он выбрался из шатра, пригибаясь к земле. Сзади послышался горький смех, кто-то ещё что-то сказал, и женщины завздыхали, разбредаясь по своим углам. Он не оглядывался на них, не слушал продолжающееся обсуждение. Он только смотрел на площадку возле берега реки, где проводники каравана и слуги как раз поили своих лошадей, и понемногу собиралась толпа его людей. Его люди. Он провёл столько времени, видя вокруг лишь лица кочевников, шу, ва, кориё и других восточных народов, что даже сейчас отворачивался от караванщиков, чтобы поглядеть на своих. Пройдя с несгибаемой спиной мимо их сборища, он нагнулся к запруде и плеснул в лицо ледяной водой, почти полностью погружая голову в реку. Ярость клокотала у него внутри, требуя выхода, хоть какого-то. Но он не мог выместить её на купцах, без них ему никогда не перебраться через бескрайнюю холодную степь. Он даже не мог сорваться на караульных, которых заметил среди скал наверху — тех кочевников, кто пленил и унизил его соотечественниц. Потому что не мог, не готов был сейчас принять на себя заботу о них — да и куда бы он их повёл? А если быть реалистом, его просто забьют задолго до того, как он кого-либо освободит. Оставалось злиться только на самого себя. Берен крепко ударил по камням у воды, приводя себя в чувство. Знал он за собой такую привычку — накручивать в голове любую идею до тех пор, пока она не вырастет до невероятных размеров и не закроет всё собою. Нужно быть благодарным, что эти люди сразу всё ему честно объяснили. Он даже не знал их, не встречал никогда раньше, и всё же они ему ближе всех этих купцов, которые только брали его деньги и хитро хмыкали про себя. Нужно попытаться ещё раз. Нужно отплатить им добром, как-то подумать и о них, а не только о себе. Он уже встал и обернулся, когда рука Окойи легла ему на плечо. — Дорогой брат, тебе стоит быть осторожнее. Здешним мужчинам очень не понравится, если ты и дальше будешь проводить время с их жёнами. Зачем тебе это, а? Берен оглянулся на столпившихся людей — его людей, что взирали на него и то и дело покачивали головой, — и подумал, что будет, если он в таком состоянии снова пойдёт к ним. — Да, пожалуй, ты прав, — вместо этого сказал он. — Разве вы в Шу-Луне не яростные противники рабства? Почему вы допускаете, чтобы кочевники владели этими людьми, как своим скотом?! — Ты очень зря ведёшь такие речи, мой дорогой брат, и меня глубоко ранит то, что ты так думаешь. Женщины здесь работают не больше, чем им приходилось дома, и их никто не неволит — им лишь некуда больше деться. Стоит благодарить ваших богов за то, что им повезло примкнуть к этому племени. Берен взглянул на него, как на безумца — но Окойя только ответил спокойным, уверенным в своей правоте взглядом, улыбаясь ему. Все остальные присутствующие шу также закивали, приятно улыбаясь. Погорячился человек, ну, с кем не бывает, мы ведь на тебя не злимся. Они смотрели с поддержкой в глазах, хоть и молчаливо. — Что же. Если так для всех будет лучше. Он провёл остаток дня наверху, среди камней ущелья, под бесконечным небом степей. Мартин двигался где-то в теньке неподалёку, привязанный к нему нерушимой нитью Плетения, охотился и дремал в траве, свернувшись клубочком. Свиток, который он взял с собой, раздирали все ветра и мочила изморось, но он всё равно даже не глядел в его сторону, мучаясь собственными мыслями, бегущими в нескончаемом круге. Только к вечеру он спустился вниз, чтобы вместе с караванщиками искупаться в холодной до мурашек воде запруды. Что женщины, что их вернувшиеся с пастбищ мужья смотрели ему в спину с одинаковым удивлением, искренне поражаясь.