-150 год по ЛД. Лето
Колонна вздымалась ввысь посреди пустошей, ясно видимая издалека. В погожий день её можно было разглядеть на горизонте ещё с самых пиков Рассветных гор, если бы какому-то искателю приключений вздумалось туда забраться. Это была как будто одинокая гора красного камня, которая неестественно резко уходила вверх, почти до самых облаков. Между зубцов её раздвоенной вершины, там, где никогда не могла ступать нога человека или дворфа, горел волшебный огонь, как путеводная звезда, что указывает путь странникам степей. Огонь метался и сердито гудел, противопоставляя себя высотному ветру, и иногда раскачивался над башней длинным пламенным шлейфом, никогда, впрочем, не затухая. У основания каменной колонны расположился посёлок, словно грибница, что проросла на корнях старого дерева. Многие здания были врезаны в саму скалу, забирались вглубь неё так любимыми в этих краях подземельями. Часто, следуя перенятой дворфийской традиции, подземная часть дома оказывалась куда больше и шире видимой на поверхности части. Особенно этим грешили более старые, классические дома в форме пирамид или зиккуратов, те, что прижимались ближе всего к скале. Дома поновее были попроще, приземистые, одноэтажные, с плоской крышей из того же красного камня. Они лепились к более старым домам, как молодая поросль облепляет коралловый риф. Дома нарастали друг на друге и друг в друге, обновлялись с каждым поколением жителей. Пока караван обходил вокруг основания колонны, Берен видел, что обветшалые старые руины стоят пустые, их продувает насквозь ветер и заметает пыль. Их стены были переработаны в мизерные жилища, и теперь в них ютились новые обитатели, а широкие залы с дырявыми крышами стали двориками и служили им местом сборищ и потасовок. Древние руины, наиболее крупные и близкие к телу скалы, ветшали и рассыпались на отдельные камни, из которых новые гости мастерили свои поделки. Надо всем этим возвышался монотонный злобный гул, то ли от пламени в вышине, то ли от степного ветра, который гудел в древних стенах. — Нет! Прекратите немедленно! — закричал Берен, отрываясь от потока повозок, пока он въезжал под очередную арку, и вскачь бросился вверх по лестнице. — Что вы делаете! Предатели! Проклятые дезертиры! Всех под трибунал!! Солдаты в истерзанной временем, пыльной имперской форме оглянулись на него без особого интереса, но всё же положили инструменты и отошли прочь. Конструкт, которого они разбирали — рабочая, движущаяся модель! — продолжал стоять без движения и только безмозгло глядел перед собой, уже лишившись трёх рук. — Дядь, ты чего кричишь? — Все они покричат-покричат, как приедут, а потом перестают. — Бедняга... Серьёзно же ему досталось. — Вы... — Берен сорвал с плеча плащ, показывая офицерскую форму, которую содержал в идеальном порядке. — Вы как обращаетесь к старшему по званию? Где ваша дисциплина? Где... Его руки дрожали, будто промёрзли насквозь. Не чувствуя в себе сил удержать повод, он попытался выбраться из седла, повалился набок и справился только благодаря помощи солдат. Выпрямившись, старик подошёл к потрёпанному конструкту и деловито ощупал его, чувствуя покалывание в коже от фонящей наружу остаточной магии. Вцепившись в его оставшуюся руку всеми своими пальцами, опираясь на неё, Берен обернулся к солдатам и собрался с силами. — Где ваш командир? Кто вам приказал разбирать боевые машины? Кто позволил? — На кухне он. — Кто бы нас так кормил, мы бы вовсе оттуда не вылезали! А так, раз-два — и гуляй! — Вы хоть помните... как этот конструкт с вами в бой ходил? Как вы за его спиной прятались? Как он на себя удары демонов принимал, и как в ответ бил, пока вы только шарахались прочь? Наверное, у него дрожал голос, потому что солдаты только переглянулись, но никак больше не отреагировали. Берен снова обернулся к конструкту, тронул рукой нагретый солнцем металл, трепетно погладил сочленения и стёр засохшие пятна давно вытекшего масла. Грудь ходила ходуном, и что-то внутри неё моталось, как неприкаянное. — Ты чего это, дядь? Так о простой жестянке говорить ненормально... — Не о жестянке. Нет. О защитнике, за которым мы, как за каменной стеной... Который оберегал нас, себя не жалел, спасая зачем-то ваши жалкие жизни! На что вы их теперь тратите? Такова, значит, ваша благодарность!? — Ты не шуми, пожалуйста. Мы тоже не на сеновале с девками развлекались. Чай, два года без перерыва на войне, всю землю под Ашеном своими руками перекопали. — Хватит и с него, навоевался уже. Ему бы плуг за собой тащить, вот был бы прекрасный тягловой зверь! Что скажешь, а, воитель? Молчит... — И то верно. Ты у него руки отбираешь, а потом ещё разговаривай с тобой! — Нар бы с ней, с железкой, я бы сейчас сам впрягся и от всего сердца по полю бы прошёл... Берен чувствовал, как жгучий стыд пробирается в его сердце. Вокруг, из провалов пустых дверей и из-за тонких занавесок, что отделяли кусочки двора, он ощущал множество сведённых на него взглядов. Люди смотрели на него и тихо посмеивались, пока он переругивался с этими нерадивыми солдатиками, у всех на виду, им на потеху. Но он не мог остановиться. Не мог уйти, оставив всё вот так. — Ребята. Да как же так? Неужели мои слова уже ничем в вас не отзываются? Солдаты вы или уже сдались на милость победителя? В тот момент, когда он это произнёс, Берен сам испугался собственных слов. Не может такого быть. Как он мог столько медлить? Сперва в промёрзлом Фиолетовом шпиле, затем в скованном льдом порту Мурмана, в нетронутой людьми тайге, в городах степняков и Пути Пряностей — на каждом шагу он сомневался, мялся, боролся с собственной слабостью, чтобы заставить себя работать и идти дальше. Что ему стоило поторопиться, чтобы вернуться ещё год, два назад? Что ему стоило повернуть в другую сторону ещё первой зимой и просто надеяться — обоснованно же, как оказалось! — что легионы нар, которые отрезали их от своих, уже разгромлены и отступили...? Что бы это изменило, хотел бы он знать? — Струсили и склонили голову!? Знаете же, что нар делают с такими, как вы! От них бесполезно ждать пощады! Они отберут ваших детей, чтобы вынудить вас убивать за них, а затем зверски расправятся с ними у вас же на глазах! Просто ради... — Берен. Прекрати уже. Старик отшатнулся, оторвав конструкту последнюю руку. То ли в шоке от произошедшего, то ли просто не зная, что ответить, он словно язык проглотил, смотрел на говорящего и не узнавал его. Кто здесь может знать его имя? — Кто...? По лестнице к ним спускался видный мужчина, со снежно-белыми волосами, неровными густыми бровями, и сам очень бледный, как уроженец заснеженного Соссэла. Его лицо заросло всклокоченной бородой, а то, что осталось, изуродовал ужасный свежий шрам. Люди в стенах при его появлении благоговейно умолкли, и только хоровое почитание нарастало над площадью дворика: «Провозвестник! Провозвестник здесь!» Бесцветно-серая роба тихо колыхалась при ходьбе, словно её постоянно раздувал ветер. По этому любимому трюку Берен наконец и вспомнил его. — Высший стратег Тулкарр... — Теперь просто Тулкарр, — поправил тот, уселся на нижние ступеньки лестницы и спокойно поставил на колени миску с рагу. — Чего уж там. Мы же старые друзья. Подойди же! Он раскрыл руки, приветливо улыбаясь. Берену очень хотелось швырнуть в него что-нибудь, призвать к ответу, заставить объяснить, что же тут происходит, — но его собственная дисциплина всё же взяла верх. Перед ним был не просто старший офицер, но один из высших генералов Империи. Заставив себя молча выдохнуть, он подошёл поближе, припадая на некстати подводящую ногу, и неловко убрал руку конструкта за спину, не зная, чего и ожидать. Тулкарр резво заключил его в медвежьи объятия. — Подыграй мне, пожалуйста, — прошептал он, хлопая товарища по спине, так что у того только кости трещали. Продолжал он уже в полный голос, наконец выпустив старика из рук: — Вижу, ты успел выбрать себе сувенир на память. Не волнуйся, я не в обиде. Но вот слова твои колют нас болью. Людям здесь нечего есть. У них есть деньги, много золота и серебра, которые они принесли с собой, — но в глазах жадных купцов и скупых крестьян они ничего не стоят. Они не продадут мешок муки даже за вес золота. Разве можно винить людей за то, что они используют любую возможность прокормить себя, которую находят? Берен был совсем не уверен, что он сейчас в состоянии хоть что-то подыграть. Сердце его до сих пор билось, как бешеное, нездоровым барабанным ритмом, который его уже немного пугал. Всё же, он постарался мыслить здраво и вспомнить цель своего путешествия. Аккуратно опершись на металлическую руку, как на костыль, он опустился на колено и отдал честь высшему стратегу. — Тулкарр... я был не в себе. Прости меня и, молю, прими любую помощь, которую я могу оказать. Глаза альбиноса зажглись, и он незаметно подмигнул, принимая его руку. Продолжая сидеть на ступенях, он держал руку Берена в своих ладонях и говорил крепким проникновенным голосом: — Отчего считать это грехом? Грешно отбирать то, что тебе не принадлежит. Грешно предавать своих товарищей, лишать их последнего средства защиты. Так ведь? И это правильно. Но вот что я вам скажу: война уже кончилась. Разбирая и используя эти её инструменты, вы не предаёте никого. Теперь, когда мы все — свободные люди степей, нам больше ни к чему эти машины смертоубийства. Более того, они только провоцируют злонамеренных людей, чтобы напасть, отобрать их или использовать против нас. Мы не хотим больше войны, и потому должны избавиться от этого искушения. — Имеем ли мы на это право? — всё говорил он. — Да. Государства, которое владело ими, больше нет. И потому я объявляю их бесхозными, они принадлежат всем и каждому. Вы в своём праве. Забирайте их, разбирайте и используйте, чтобы ваши семьи выжили. Помните главное: у старых законов больше нет за ними никакой силы. Есть лишь ваша собственная совесть и ваш разум. Используйте их. Думайте своей головой, думайте о людях, что окружают вас. Спросите себя: сколько вы сможете прожить в пустоши в одиночку? И как нам выжить, вместе, как община, а не только конкретно вам? Тулкарр подозвал жестом одного из солдат и что-то быстро показал на пальцах. Поняв его без слов, солдат умчался в направлении центра посёлка, хромая и держась за стену. — Сегодня пришёл караван с востока, а значит, всем вам достанется пищи за мой счёт. Это должно помочь сохранить здравый рассудок. Спите спокойно, люди. Жители в стенах зашевелились, стали радостно перешёптываться и расползаться во все стороны, чтобы сообщить родным и друзьям новость. Берен, руку которого Тулкарр до сих пор крепко сжимал, кому постоянно глядел в глаза и не давал двинуться с места, наконец смог подняться и призвал всё своё мужество и натренированную годами стойкость, чтобы только смолчать. Судя по ровной усмешке генерала, по его лицу всё равно всё легко читалось. — Высший стратег, я прошу только об одном. Не уничтожайте их у меня на глазах. Иначе, клянусь, я не выдержу. Тулкарр спокойно кивнул, поедая рагу из миски. — Идём в моё пристанище. Там нас ничто не побеспокоит.***
— Это же измена...! — Сядь. — Я сяду, но я не перестану говорить. Довольно! Эти купцы с востока, простые люди, общины, жизнь которых покорёжила война — их всех я могу понять. Но тебя...! Нет, тебя, высший стратег, я понять не могу. Берен опустился на жёсткую походную постель, единственную мебель, так сказать, в узкой комнатушке. Они были в одном из шатких, миниатюрных домиков, которые пристроили к анфиладе массивных колонн у входа в древний храм. Тулкарр стоял перед ним, прислонившись к стене, загораживая своим телом выход. — Ну, хорошо, тогда говори. Я тебе мешать не буду. — Ты...! Ты видел, на что они способны. Ты сам видел, как они истребляют наших людей. Как глумятся над трупами и над живыми. Как сжигают заживо в собственных домах! Как вешают, четвертуют, топят, отдают живых в пищу своим демонам!! Ты ведь был на передовой, ты видел всё это!? — Да, был. Видел собственными глазами результаты. — Они ведь сами уже не люди! Их командиры создали такую систему, в которой преуспевает злоба, насилие и жестокость. Не знаю, что они сделали с собственным народом, и осталось ли от него вообще хоть что-то, — но те, кто приходят к нам, могут только убивать, жечь, грабить! И они искренне наслаждаются этим! — Я видел и это тоже. Берен на секунду замолк, чтобы перевести дыхание. Тулкарр всё так же стоял у косяка двери и не двигался с места. Берен видел его мрачные глаза, видел в них понимание и сочувствие и знал, что Тулкарр наверняка сам смог бы повторить то же самое, и куда более красочно и страшно. Ему было больно вспоминать, и именно на это придётся надавить. — Тогда как, демоны тебя забери, ты можешь сидеть на заднице здесь, в глуши, и кормиться, продавая купцам части боевых машин! Если война проиграна, значит, нас всех ждёт участь куда хуже смерти! Или ты думаешь, что тебя не найдут здесь? Что сможешь спрятаться, переждать их и умереть от старости? — Потому что война выиграна. — Ты просто... степная крыса, а не человек. Как так? Что ты говоришь? — Война выиграна, — улыбнулся Тулкарр, подошёл и уселся рядом, грубо подвинув его. — Я позаботился об этом. Берен помотал головой, откидываясь на спину. Он ещё не мог поверить в эти слова, но сердце его уже билось ровнее, и ногу не прокалывало болью через каждые несколько секунд. — Что-то не похоже. — Может быть, не для Роумазара. Но для тех людей, которые ещё выжили на нашей земле — да. Это абсолютная победа. Теперь ты выслушай меня. Я отсёк голову змеи. Я видел, как живут простые нар, потому что я отправился со своей армией прямо в их логово. Мы использовали имаскарские техники, чтобы провесить порталы в их тыл и обойти все укрепления. Мы действовали, как диверсанты, уничтожали всё, что встречали на своём пути, убивали вызывателей, взрывали крепости и вырезали скот. От их народа уже ничего не осталось. Их земли — это бесплодные холодные равнины, покрытые пеплом и сажей. По ним странствуют только одинокие племена, похожие скорее на диких зверей. Каждый там с рождения готов защищать свою жизнь — или быстро погибает в пустошах. Они жестоки и беспощадны, и только поощряют тех, кому удалось забраться на вершину власти. Мы хорошенько прошлись по ним. Сжигали города, сносили всё вместе со стенами, чтобы не оставить никаких следов цивилизации. И постоянно уходили от погони. Благодаря порталам, нас невозможно было окружить и загнать в засаду. Это был самый успешный рейд в записанной истории — пока мы не подошли к их столице. Тут уже нельзя было спрятаться и убежать. Мы собирались сокрушить их в их собственном гнезде, лишить сразу всего командования и самых могущественных из вызывателей. Наши каменные конструкты было не остановить их мечам и магии. Не знаю, что именно они сделали... но, когда мы были уже внутри, укрылись за городскими стенами от тех, кто преследовал нас, весь город словно перестал существовать. Это был конец — и для нас, и для них... От такого удара им уже никогда не оправиться. Они ещё могут трепыхаться, могут пускаться в набеги, пытаться разорить наши земли... но их империи уже не жить. Их силы быстро угаснут, и они превратятся в обычных варваров, вроде орков, которые спускаются каждое лето с гор. Берен долгое время молчал, слушая собственное дыхание. Тулкарр, довольно улыбаясь, мягко поднялся и прошёл к небольшой нише в стене, в которой хранились несколько книг, флакон и огарки сальных свечей. Отвинтив крышку, он принялся наносить мазь поверх шрама на лице, вздыхая при каждом прикосновении. — Погляди, чем мне приходится заниматься здесь... Те таланты, что я раньше использовал, ведя за собой армии, теперь служат, чтобы держать в повиновении одичалых людей. Они называют меня Провозвестником... Уж не знаю, стоит ли гордиться титулом. Кажется, они бы последовали за любым мошенником с красивыми глазами, кто бы надел на голову деревянную корону. Впрочем, я вовремя оказался здесь и просто рад этому. А ещё, я буду просто счастлив, если мне не доложат более чем о двух трупах с наступлением утра. Чего не сделаешь ради малых братьев и сестёр... — Орки могут быть очень опасны... особенно, когда лишишь их источника пропитания. От их рук пала уже не одна империя, — пробормотал Берен, помимо воли продолжая нагло ухмыляться. — Спасибо. Мне нужно было это услышать. — Пожалуйста... проклятые торговцы, продают нар знает что... каждый раз словно ощущаю заново, как коготь разрывает щёку. Но это полезно. Провозвестнику нужно выделяться, нужен яркий образ, так? А такая жертва — это ничто, по сравнению с тем, на что мне раньше приходилось идти. Ничего, из этих людей ещё выйдет толк. Когда я верну их в родные земли, они забудут, кем были раньше, и станут просто крестьянами, мастерами, лекарями... как и мы с тобой. — И всё же, ты здесь. Прячешься и пережидаешь бурю, пока другие ещё сражаются. Тулкарр обернулся к нему, и на мгновение Берен увидел на его лице зеркальное отражение себя самого из прошлого. Хельге очень часто удавалось вот так вывести его из себя. Он тут же помрачнел и обернулся к окну. Было ещё довольно светло; он успеет найти караван до того, как тот уйдёт из города. — Я сделал всё, что мог. После того, как я чудом вернулся из сердца их страны, дома меня не особо были рады видеть... практически одного. — Это потому ты решил, что Роумазару тоже конец? Потому что тебя неприязненно встретили на родине? — Берен... а ты всё ещё не понял? Тулкарр подхватил с постели руку конструкта и несколькими привычными движениями разобрал её на части. Выпотрошил содержимое, добрался до самой сердцевины и вытянул её наружу, явив на свет гибкий сердечник из тускло сверкающего зелёного металла. — Знаешь, что это такое? По глазам вижу, что знаешь. Чтобы сотворить такой сплав, мы ввозили олово из месторождений далёкого Шу-Луня. Нигде ближе, по крайней мере в достаточном количестве, его не достать. Путешествие долгое и дорогое. Как думаешь, станут теперь купцы привозить его нам? Они не видят в этом никакой выгоды! Нет гарантий, что оно окупится, потому что совершенно неизвестно, что будет с нашими землями через несколько лет! И я даже не говорю о печах и плавильных мастерских, которые по всей стране давно встали и пришли в негодность! — Так значит, мы потеряли их доверие. Это же не повод сложить руки и покорно ждать смерти! Нужно восстановить его, а для этого нужно быть там, где всё ещё продолжается работа... где, наверное, продолжается бой! — Уже совсем не осталось сил. Мы израсходовали всё своё богатство, все резервы. В том состоянии, в котором мы сейчас... нет, нам никогда не возродить прежнего величия. С тем же успехом степняки могут завтра выстроить посреди пустоши город, сияющий золотом и хрустальными башнями. Берен снова ухмыльнулся, чувствуя за собой правоту. — Завтра? Так вот в чём дело? — Мы с тобой уже не молоды, чтобы с горящими глазами кидаться строить то, чего сами точно никогда не увидим. Нет, оставим это нашим детям, и детям их детей. Я предпочту сидеть здесь и ждать сообщений от своих разведчиков, когда будет безопасно перейти обратно через горы и найти себе спокойную деревеньку, чтобы встретить старость. — А ты видел здесь хоть одного ребёнка, Тулкарр?! Старик по привычке попытался подняться, но еле справился с этим, держась за стену. Впрочем, взгляд, которым он окинул генерала, был по-прежнему твёрд и решителен. — Люди боятся вводить своих детей в тот мир, в котором им приходится жить. Я знаю, потому что сам боялся того же, ещё даже до того, как началась последняя война... Когда родятся новые дети, это будут дети степных кочевников, дети озера Туманов, дети безымянной деревушки в Рассветных горах. Они уже не будут детьми Роумазара. Кто расскажет им об их наследии? Кто воспитает их — их родители? Которые сами пережили войну, разорение и голод? — О каком наследии, Берен? — Сама их жизнь — наше наследие. Тулкарр покачал головой, беспокойно вглядываясь в него. — Ты собираешься идти туда. — Один, если потребуется. Я собирался присягнуть тебе, как, скорее всего, старшему из оставшихся командиров, — но вижу, что ты уже самовольно ушёл в отставку. — Это безумие. Там ещё остались банды нар, не говоря уже об их демонах, которые сорвались с цепи без направляющей воли хозяев. Соваться сейчас туда — самоубийство. Бесславная, бессмысленная гибель. — При чём тут... Нар? На нашей земле!? Стратег посмотрел на него широкими, убитыми глазами. — Они пересекли озеро Ашен в ночь летнего солнцестояния, через год после моего возвращения, и с ними был сам демонический бог, прямиком из бездны. В общем, ничего нового, просто очередной шаг на бесконечной лестнице нашего конфликта. Даже так, мы сопротивлялись два года. Бились за каждый клочок земли, за холм и одинокую мельницу. За каждый подвал и колокольню. Демоны так и не прошли дальше на юг. Но и остановить их уже некому. Берен сорвался с места и рванулся к двери, забыв про измождение и больную ногу. — Стой. — Я твоим приказам больше подчиняться не обязан. — Тогда подчинись здравому смыслу. Стой! Я знаю, что мы никогда не были близкими друзьями, шапочными знакомыми, разве что... — Все мои близкие друзья остались в Зимнем оплоте. — Не думай, что я никого не потерял!! Послушай меня. Я уверен, всё же, что некому было сказать тебе это прямым текстом. Не ходи туда. Никто тебя не ждёт, и ничего ты там не добьёшься, бывший личный советник при бывшем императоре. Берен оглянулся, уже стоя в дверях, и в глазах его блестели искорки слепого бешенства. — Наши ведь отступили на юг? К морю, к самой границе, как можно дальше от прорвавшихся нар? Тулкарр глядел на него, не пытаясь сдвинуться с места. — Ты же понимаешь, там никого не осталось. Они бегут. Если бы кто-то попытался задержать нар, они бы встали ещё на севере, на краю Первой Ступени, за водной преградой. Но их уже некому организовать, некому развернуть во фронт. Они просто солдаты, которые разбегаются по домам. — Может, это оттого, что ты засел здесь, поджав хвост. А мне ещё есть, чем всех удивить.***
Эти записи куда более свежие, тем же почерком, что и приписка в конце последнего письма. Текст часто идёт поперёк страницы, размашисто и не экономя место. 16 чеса, 1372 год по ЛД
Нашла этот старый походный дневник отца. Что же, прости, Игнацио, теперь он мой. И я не собираюсь чувствовать за это вину. Последнее время я много думала. О своей боли. О том, как можно жить дальше. Демоны, хотелось бы мне уметь выражать чувства на бумаге — может, хоть это бы помогло. Но я решила. Теперь всё будет иначе. И я уже не та весёлая девочка Кара. Не твоя маленькая ошибка. Больше никто не заставит меня так думать.18 чеса
Нашла у отца старый альбом со стихами. Сама сперва не поверила. Пролистала мельком, так ничего и не почувствовала и не поняла.19 чеса
Под утро сегодня поняла одну вещь. Я живая. И боль, которую я чувствую, — она реальна. Не только в моей голове. Когда сердце колотится так, что я не могу уснуть, — это тоже по-настоящему. И её не сдержать внутри, сколько я не пыталась. Постараюсь хотя бы выразить её здесь. Меня раздражают люди. Они приходят к нам в дом и расхаживают тут со своими глупыми улыбками, будто они самые интересные и удивительные существа в мире. Им нет дела до меня — они просто прибегают своими табунами и пытаются меня домогаться. Отцу хорошо, он на всех смотрит холодно и глазом не поведёт, а я срываюсь, и, в конце концов, все смотрят на меня молча и с разочарованием. Хорошие девочки не плачут. Хорошие девочки не ругаются. Хорошие девочки даже вовсе не злятся, они слушаются отца и зовут его по имени. Хорошие девочки носят милые платьица и улыбаются, словно засушенные конфетки. Сладкие и мёртвые. Ненавижу. Ненавижу всех. Хватит с меня. Я не выдержу больше. Когда я вырасту и стану архимагом, перееду жить в Глубоководье или в Серебряную Луну, главное — подальше от них всех. Больше не придётся терпеть этих бестолочей, которые при виде простейших чар разевают рот и впадают в ступор, начинают мычать и бить себя кулаком в грудь. Только бы дожить до того момента. А пока, пойду досыпать. И плевать, кто там что скажет.26 чеса
Мне снятся какие-то диковинные сны. Даже это одно бредово звучит, но отец говорил, что полезно записывать всё, что связано с моей силой, — а в том, что эти сны волшебные, я не сомневаюсь. В них я уже взрослая. Развитая. Я живу в каком-то городе на северном побережье, которого никогда не видела, — только там ещё теплее, чем когда я была в Глубоководье. Не думаю, что в Долине Ледяного ветра есть подобные — жаль, что я никогда там не была. Он весь словно состоит из ступеней, обрывов, склонов и пирамид. Во сне они сливаются воедино, но я почти могу вспомнить названия. Жутко. И со мной всегда этот огромный белолицый мужчина, с седеющими волосами по всему телу, и такой... доброй улыбкой — что это вообще значит!? (Как это развидеть. Мне плохо.) Когда я проснулась сегодня, то даже всплакнула, вспоминая его. Вот уж о чём никогда не мечтала, так это чтобы мне мужики чужие снились. Если, оказывается, так проявляется влюблённость, то уф. Мама, роди меня обратно. Всё же, пути тайной магии неисповедимы. Он каждый раз рассказывает мне что-то о колдовстве, и вполне могу представить, что Мистра издевается над своими верующими, передавая им знания вот таким образом. Мне мало что удаётся запомнить, но сны повторяются всё чаще в последние дни. Кое-что восстановить мне удалось. Пожелаю себе удачи.27 чеса
Сработало!!! Думаю, я на правильном пути. Сны обязаны быть наградой за мои действия. Теперь отступать некуда. Продолжу пробовать и искать, как только могу. Вчера закончить так и не успела, потому что к нам в ворота начали ломиться какие-то бродяги. В городе чума, и отец сказал, что люди хотели укрыться в усадьбе от свободно бродящей нежити. Отличный повод, чтобы и заразить нас, и поживиться потом на останках. Ага, спасибо, нет. Я в своей жизни ещё не отчаялась. В конце концов, они так и не прошли дальше первой линии чар, но отец всё равно согнал всех в сердце дома и заставил просидеть там до темноты. Скучно.1 тарсаха
Кое-что произошло сегодня. И я до сих пор не перестаю глупо улыбаться, как какое-то малое дитё. Надо бы не забыть зачаровать дневник, чтобы никто его даже случайно не прочитал. Теперь бы ещё придумать, как. Я знаю, что я приказала себе больше не бояться и не испытывать вины. Ни за что. Но ведь, одно дело — приказать, и совсем другое — проживать день за днём, следуя этим приказам. Как оказалось, я плохо справляюсь со своими эмоциями. Ладно, очень плохо. Злость на саму себя тоже ничем не помогает. К такому меня никто не готовил, но, конечно же, кого это волнует. Сегодня утром из-за всех этих мыслей я так загрузилась, что прямо во время завтрака чуть не разбила себе голову о стену. Всё было очень плохо. Я, должно быть, выглядела как опасная психичка — но всё равно не могла остановиться. Будучи вот в таком состоянии, я сделала вид, что берусь за книгу, просто чтобы не привлекать ещё внимания. Вдруг, буквально по воле случая взгляд скользнул по строчке, и слова сами собой сложились в голове: «Это не чушь. Ты — не чушь. Никакое искреннее проявление чувств не может быть чушью». (!!!) А что скажут другие? «Они скажут: спасибо тебе за то, какая ты есть». Я могу быть собой. Любой, какой только захочу. Кажется, это глупость. Кажется, после этих слов ничего на самом деле не поменялось, и я осталась прежней — только сердце наконец успокоилось. Но ведь, главное — это во что ты веришь. И я верю. Верю в эти слова и в себя, в то, что теперь я смогу выполнить обещание. Это ещё не конец, вероятно. Мне предстоит ещё не раз пройти такое испытание. Но от своего я не отступлюсь. Это просто порог, через который мне нужно перепрыгнуть. И моя сила согласна с этим.