Куда ты?

-150 год по ЛД. Осень

Он пришёл в себя оттого, что желудок скрутило судорогой, от которой он весь согнулся и только лежал несколько минут, облизывая пересохшие губы. Протянув руку к противно ноющей голове, он обнаружил на лбу здоровенный синяк, что протянулся неестественным вздутием через пол лица. Ему ещё очень повезло, что не задело нос — так бы он мог к тому же потерять много крови. Но всё равно, кожа на щеке была рассечена и на ощупь выглядела жутковато — вот только Берен совершенно не помнил, как получил эту отметину. Он выпутался из лямок сумки и с пристрастием осмотрел всё, что в ней осталось. Не было почти ничего — он выбросил всё по дороге, чтобы облегчить ношу. Только на дне валялся маленький кулёчек с сухарями. Посмотрев на путь впереди, Берен отложил половину запасов и попытался разгрызть почерствевший хлеб. В животе заурчало так пронзительно, что он перекинул ещё пару сухарей в кулёчек, который останется в сумке. Нужно было беречь усыхающий желудок, приучать его к голодовке. Запивая сухари глотками из фляги, Берен ещё раз взглянул на проржавевшую рельсу, что оставила отпечаток на его голове, и вперёд, где дорога исчезала за горизонтом среди лесов. Он вспомнил, как спешил, через силы и через железные ноги пытался дойти до следующего города. Судя по маркировкам на путевых камнях, ему оставалось всего ничего — ещё с десяток миль... Похоже, он снова переоценил свои силы. Будь он прежним, каким себя помнил, пройденные уже за день шестнадцать миль не выбили бы его настолько из равновесия... Он помнил, как старался лишь не сбить дыхание, и больше ни о чём не думал. Возможно, он обрадовался долгожданному уклону и немного прикрыл глаза, уронил голову на грудь, отдавая все силы ногам. Возможно, в который уже раз разболелась его старая рана, и он из-за усталости не справился с судорогой. Возможно, его через разодранную пятку башмака достал ещё один острый камень, и он оступился, не удержал равновесия на одной ноге... Солнце нещадно палило прямо ему в лицо, словно был разгар лета, а не глубокая осень. Опять. По крайней мере, вчера оно уже начало скрываться за кромкой леса... да и ветер куда-то пропал; без него вдыхать стало куда труднее... Иронично хмыкнув, не ясно, ради кого, он поднялся на ноги, подхватил за лямки не полегчавшую сумку — и тут же вспомнил её лицо. «Уходишь? Мх, — любила бормотать она, жмурясь на него из скомканной постели. — А с тобой тут было так тепло...» Берен осознал, что замер, согнулся и только тяжело дышал. Он не мог решиться двинуться с места. Хотелось только взглянуть ещё раз в её глаза, придумать какой-нибудь предлог, отвлечь себя хоть чем-нибудь, прежде чем снова шагнуть вперёд... — Трус, — он прикусил губу и оскалился. — Жалкий слабак! Он знал, что не сошёл с ума. Не было никаких галлюцинаций, не было голосов в голове — только память, от которой никуда не деться. Он не смешивал выдумки с реальностью, не было никаких проблем с тем, чтобы отличить их, — и всё же, это знание не приносило ему облегчения. Просто сон наяву, который он не в силах был прогнать. — Хочешь, я спою тебе колыбельную? — прошептал он одними губами, ещё не владея голосом. Это было неважно. Колыбельной положено быть тихой. Под звуки песни он двинулся в путь, продолжил перемешивать дорожную пыль деревянными ногами. Усталость довольно быстро вернулась, стала замедлять ноющие ноги, пока они пробирались сквозь горы пыли и песка, как сквозь сугроб. Удивительно даже, но глаза при этом не уставали постоянно искать вокруг, стремились зацепиться за что-то, что породит реакцию мысли, отвлечься от монотонного движения. За стену соснового бора, что темнелся, как тень, на фоне утреннего солнца. За непроходимое поле справа, которое заросло бурьяном и молодыми рощицами. В его мечтах это поле было полно колосящейся пшеницы, протягивалось одним ровным покрывалом до самого спуска с холма и снова продолжалось дальше, за речкой. Кое-где над полем вырывались отдельные высокие колоски, и они гнулись под ветром, что мягкой ладонью прижимал их к земле. Все они золотились под лучами рассветного солнца, вздымали вверх усики, ожидая косцов, которые бы собрали их. «Куда я иду?» Он всё не мог ответить на такой простой вопрос. Не было вокруг ни полей, ни людей, которые смогли бы скосить их. Когда он проходил через мёртвые селения, даже собаки не встречали его лаем, не высыпали из раскрытых нараспашку, покосившихся ворот. А когда сюда придут люди, чтобы поправить заборы и заново засеять поля, это будут уже чужие, совсем другие люди, которым не будет дела до одинокого белолицего странника, который, как призрак, бродит среди покинутых деревень. Впору присоединяться к нежити, что поднимается в полдень и в полночь на пустых полях да среди разваливающихся колодцев. Впрочем, кончится это лишь кровью и криками святых воинов. Он представил себе те же поля, которые усыпал снег, закрыло белоснежною мглою. Как катятся через бескрайний простор сани, запряженные тройкой лошадей. Как он сидит под меховой шубой вместе с Хельгой, краснея от мороза, и смотрит в родную заснеженную даль. Ничего этого уже не будет никогда. Он рухнул на колени между засыпанных песком рельс и на долгое время застыл, только бормотал беззвучные проклятья и глядел в дикую пустоту пред собой невидящими глазами. Вокруг стояла никем не нарушаемая, безлюдная лесная тишина, среди которой всё также порхали и покрикивали птицы и далеко в чаще гнул деревья ветер. Только солнце поднималось всё выше, становилось всё злее, припекало всё яростнее. Он пополз, затем подтянулся и зашагал вперёд уже нормально, просто чтобы двигаться, чтобы уйти с этого пекла. Весело же он бы выглядел, скелет, что раскорячился промеж насыпи, посреди огромного ничто. Но он не мог не продолжать думать о ней: как она собирается на постановку в театр, как идёт по каменной улице в окружении товарищей, как сидит в амфитеатре зала собраний и не особо обращает внимание на председателя... как сражается, закованная в титаническую боевую машину. Каждое воспоминание приносило ему только боль, но он всё продолжал вспоминать. Он знал, знал изначально, что ему больше не увидеть её, уже когда покидал стены Зимнего оплота. Он только должен был отдать ей последний долг, чтобы почтить её память. Но ведь должно же остаться хоть что-то, ради чего она погибала!!? Задыхаясь, Берен оглядел здания, которые показались вдалеке. Пустые и разрушающиеся, как и в остальных городах, через которые он проходил. Но нужно было взглянуть поближе. Ему всё равно продолжать путь в ту же сторону. Если до самого побережья он так и не встретит выживших... придётся возвращаться назад. В ту деревню в холмах — единственное место по эту сторону Рассветных гор, где он ещё видел живых людей. Может быть, дальше, к маяку Кэйрна, — искать лучшей доли под присмотром у высшего стратега. Ждать, пока варвары нар не захлестнут их всех, как орды саранчи. Какая-то часть его была бы даже рада ещё раз пройти по этой земле из конца в конец, посмотреть ещё раз на каждый её уголок. Но нет. Без людей видеть этот край было больно, только и всего. Обычный самообман. Дома приблизились и очень медленно заскользили назад по обе стороны дороги. Давно заброшенные, с заколоченными дверьми и окнами. Большая часть окраины была брошена ещё задолго до событий последних лет. Стояли закрытыми магазины, склады, мастерские, публичные сцены и заросшие парки — в них некому и не для кого было работать. Кое-где были видны следы более позднего пребывания — выброшенный на улицу мусор и старая мебель, завешенные лоскутами тряпок пустые дверные проёмы и запах разложения. Жилые дома стояли пустыми коробками — на них никто не покушался, в них было нечего искать, кроме долгой смерти. В продуктовых лавках на всех полках было давно пусто, но на всякий случай они были разорены, перевёрнуты вверх дном в поисках спрятанных запасов. Фонтаны на площадях вместо воды были намертво забиты перегнившей листвой. Город быстро зарастала сорная трава и оплетали ветви деревьев. Мостовые лопались и расходились под напором ростков, что пробирались наружу. Из подвалов и подземных этажей тянуло запахом застоявшейся воды. Кладку зданий облюбовали мхи и плесень, кое-где по углам вверх расползалась одичавшая лоза. Город заново наполнялся жизнью, только обитателей в нём пока было мало — лишь обезумевшие от голода крысы иногда выбирались стайками из проломов в стенах, учуяв на своей территории незнакомый запах. Какие-то следы недавней жизни обнаружились только у самого центра города — у колоссальных зданий фабрик, в которые превратились ремесленный квартал и квартал кузнецов. На площадях перед их входами высились плахи, на которых болтались в петлях скелеты. У каждого на груди была табличка: «Разбойник», «Разбойник», «Мародёр и убийца»... Берен не стал заглядывать внутрь зданий, крыши на которых уже обваливались. Здесь тоже не было ничего из того, что он искал, и он только спешил покинуть это мёртвое место. Припасы пополнить было негде. Он не сомневался, что последние жители, уходя, унесли с собой всё, что ещё оставалось. Осталось ли ещё, куда ему идти? Что он ищет среди этих ветшающих руин — ждёт, пока окончательно кончатся силы, и он упадёт замертво, чтобы мучаться, пока желудок переваривает сам себя?... Он до сих пор не видел и следа нар или их разорения. Должно быть, они обошли этот край стороной, тоже не ожидали ничего найти, торопились прямой дорогой дальше, на юг... Нет. Нет! Может, Империя и пала. Может, от той, которую он знал и помнил, не осталось и тени — но ему ещё было, зачем жить. Было, за что сражаться. Он не мог бросить эти поля, эти горы и плато, что вздымались одно над другим, эти леса, где-то в глубине которых, он знал, ещё пытаются выжить люди. Пусть они меняются, дичают и покрываются тенью, но они ведь ещё не превратились в безжизненную пустошь, как Нетерил. Разве из-за этого он теперь стал любить их меньше!? Это очень напоминало конец света — но шанс на будущее всё ещё был. Шанс на то, что хоть где-то на этой земле сохранится жизнь, и однажды их потомки ещё будут жить здесь — он был железно уверен в этом. Пусть они не будут помнить своих родителей, и даже выглядеть будут по-другому — но разве не всегда так бывает с детьми? А значит, нужно было только не допустить, чтобы легионы нар выжгли эту землю дотла в своей злобе. Значит, ему не время ещё было присоединяться к своей любимой... нужно, нужно было продолжать двигаться вперёд. Значит, нужны были средства. Встав покрепче посреди пустынного города, он поднёс сложенные ладони к губам и позвал: — Эй, мургхоумец! Выходи! Дело есть. Некоторое время стояла тишина, которую нарушали только поднявшийся ветер да редкие крики воронов. Но затем из переулка донёсся стук копыт, и знакомый делец выехал навстречу Берену, правя чахлой кобылкой с испуганными глазами. — Почему ты до сих пор преследуешь меня? Разве мы не рассчитались, ещё как только проехали перевал? За сопровождение дальше я доплачивать не собираюсь! Смуглый человек подъехал ближе, почти наехал на него своим скакуном. В глазах его читалось лишь безмолвное спокойствие. — Интересный Вы человек. Вот я и решил проследить, куда заведёт Вас путь. Удостовериться, что ничего дурного не случится. — Будешь следовать за мной все полгода, пока я не вернусь к вам, чтобы продлить клятву? А то и всю жизнь, если потребуется? — Если понадобится, — лукаво улыбнулся мургхоумец, явив миру идеально ровные зубы. — Что-то мне подсказывает, что осталось не так долго. Берен встряхнул головой, чтобы прогнать раздражение. Нар побери, спорить с наглецом сейчас было сложно. — Знаешь, если ты не одолжишь мне хотя бы коня, я ведь никак не успею вернуться на место к сроку. — Я ведь уже говорил: я сам Вас найду. Да и искать, в общем, не придётся, раз я уже здесь. — Девицам в сёлах можешь так зубы заговаривать. Если ты бросишь меня здесь на погибель, ты и все твои дружки — не более чем разбойники, лесные братья. Такие же, как рейдеры нар, что пробираются в нашу страну и устраивают засады в горах. На смуглом лице ничего не отразилось, словно все слова падали в пустоту. Берен поморщился, глядя на него. Пытаться воззвать к его человечности и любви к этому краю определённо не стоило. — Нар не беспокоили... меня... уже многие века. Не пытайтесь запугать меня ими. — И что, думаешь, торговля под ними пойдёт так же гладко, как и под нами? И никто не станет чинить препятствий, когда по всей земле от моря до моря будут рыскать голодные демоны, сорвавшиеся с привязи? Я знаю, если бы вы не желали их поражения, вы бы не выпустили меня из рук ещё тогда, в горах. Мургхоумец молча спешился и взял поводья в руки. Подойдя, он уставился на Берена, склонил голову к плечу и прижмурил один глаз. — Я не из тех людей, которые прирежут встречного ради его сапог и не поморщатся. Но я в первую очередь деловой человек. Если хотите, чтобы я снова Вам помог — заплатите. Старик без лишних слов расстегнул на себе калл-скидд и протянул его дельцу, но тот только покачал головой, не касаясь его и пальцем. — И это всё? Дорого же Вы цените свою жизнь... Берен опустил руку и также внимательно вгляделся в глаза незнакомца. Осторожные, хитрые, цепкие, они сверлили его взглядом, как глаза старшего в тайной службе при дворце, с которым он когда-то был близко знаком. — Даже не думайте, — предостерёг мургхоумец пересохшим голосом. — Я взял Вас на прицел, как только увидел. Только коснитесь кармана, и я без сожалений Вас продырявлю. — Пальцем? — ухмыльнулся старик. Скосив глаза, он видел, как смешно топорщится пола плаща. — А Вы давайте, проверьте. В горле стоял комок. Эта его оговорка, «несколько веков»... но было и ещё кое-что. Пока он следовал за отводящими глаза заклятиями к горному тайнику, он видел их на огромном протяжении — дольше, чем могла бы длиться любая естественная пещера. Дольше, чем нужно, чтобы спрятать под скалами небольшой город. И, по крайней мере, его жители спокойно выходили на дневной свет, так что не были кем-то из жутких обитателей глубинного Подземья. Он представлял, что будет, если он попытается пройти дальше пешком. Какие звери или чудища могут наложить лапу на его тело? Но, в конце концов, важнее было то, готов ли он доверять тем, кому останется жить на его земле, или нет. — Не свою жизнь, — поправил Берен и снял с плеча сумку. — Я ценю жизни всех тех, кто ещё жив в нашем краю. Поклянись, что это никогда не покинет пределы страны. Человек напрягся, его глаза шныряли между лицом старика, его же плечами и сумкой. — Что там такое важное? Вы утверждали, что... — То, что я изучал почти каждую ночь последние двадцать лет, вместо своей книги заклинаний. То, благодаря чему я могу видеть и осознавать Плетение, как никто, вероятно, из живущих ныне. Свитки. Нетерийские свитки. Глаза на смуглом лице всё-таки расширились, явили эмоцию. Бросить мешок чуть в сторону, чтобы загородить ему зону обстрела и заставить освободить руку от оружия, перехватить груз... Рука тем временем скользит в карман, обхватывает рукоять жезла, губы произносят командное слово... Нет. Он смотрел на травинки, как они смешно шевелились, пока ветер щекотал их тонкие стебельки. Он никогда не просил искренне о помощи, надеясь лишь на добропорядочность товарища — только заключал сделки и взымал долги. И вот куда это его привело: он всё же остался один, и никто не посмеет прийти к нему. Берен аккуратно опустил сумку, со вздохом распрямился — словно не хотел отрываться от земли, словно так стосковался по ней. — Пожалуйста...