×××
15 ноября, 1991г. — Правда или действие, Гермиона? Она скрещивает ноги и морщится, когда наполовину оторванная заклёпка оказывается перед ней. Капли сладкой газировки собираются на ребристой поверхности, рождая в ней желание сходить на кухню. Где-то в холодильнике должна лежать ещё одна банка A&W. — М-м... — она задумчиво крутит кудрявый локон, не сводя глаз с газировки. Гарри и Рон выжидающе смотрят на неё — она чувствует лёгкое покалывание на лбу. — Думаю, правда. — Всё-таки правда? — спрашивает Рон почти разочарованно. Гермиона вскидывает бровь, глядя на него исподлобья. — А что не так? Ты сам никогда не выбираешь действие. Рон пожимает плечами и тянется к банке Crush. Газировка задорно шипит, когда он открывает её, и собирается пеной у крышки. — Потому что я ненавижу его, — он пьёт, что заглушает последние слова. Гарри закатывает глаза и забирается на диван, откидываясь на спинку. — Это не причина! — Хватит, — резко прерывает Гарри. — Заканчивайте болтать, мне скоро уходить домой. Гермиона облизывает губы и, на мгновение подняв глаза на покрасневшего от жары Рона, поворачивается к Гарри. Он выглядит мрачно, усевшись в углу дивана и скрестив руки на груди. На нём нет лица. — Эй, что на тебя нашло? — спрашивает Рон, оставив банку возле губ. Он, кажется, потрясён резкой грубостью друга. — Мы знаем, что тебе скоро идти... можно было бы и мягче это сказать. Гарри замирает. Он играет желваками, а затем тяжело вздыхает, будто не в силах справиться с чем-то эфемерным, нависшим над ним. — Я... — Гарри опускает глаза на руки, перебирая пальцы, и пытается подобрать слова. — Извините за это. Просто в последние дни много чего навалилось. Эти слова отрезвляют Гермиону. Наконец мрачная реальность поглощает её, забравшись прямо в сердце. — Это из-за Блэка? — говорит она, опустив уголки губ. От её тона сквозит почти разочарованием. Прошло больше месяца, но сбежавшего преступника до сих пор не нашли. Кажется, власти говорили о том, что по некоторым предположениям он мог уехать из города, но Гермиона не уверена. Она редко смотрит новости, в основном узнавая обо всём мире благодаря обрывкам из родительских разговоров. Мистер Поттер волнуется. Гарри как-то упомянул об этом несколько дней назад во время их телефонного разговора. В тот день он поздно вернулся с работы, изучая дело Блэка. Иногда Гермионе кажется, что он сходит с ума. Одержим им. Но она не может винить мистера Поттера. Над ней самой нависает непосильная загадка, но она не настолько умна и влиятельна, чтобы ей можно было бы что-нибудь сделать с ней. — Твой отец до сих пор думает о нём? — спрашивает Рон. Тени ложатся на его лицо. — Это хреново. Гарри пожимает плечами, устало смотря в одну точку, а затем с гортанным стоном срывает очки и бросает их рядом с собой. Он проводит ладонями по лицу, оттягивая кожу от безысходности. — Я знаю, Рон. Просто... — Гарри делает паузу, — просто он пытается понять, где скрывается Блэк. На прошлой неделе он взялся за это дело. — Что?! — Рон округляет глаза и ставит банку на половицы с таким грохотом, что Гермиона вздрагивает. — Что он сделал? Гермиона ошеломлена не меньше него. Она подозревала, что мистер Поттер не просто так зациклился на Блэке, но... Это может стоить ему жизни! — Ты слышал, — Гарри отмахивается и с грустью смотрит на очки, прежде чем обратно надевает их. — С тех пор, как папу повысили, он сам не свой. Постоянно принимает самые сложные задания, с которыми едва справляется. Я ценю его труд — он прекрасный полицейский, но... Ему нужен отдых. Это Гермиона точно знает. Гарри умолкает, так и не закончив фразу, но этого не требуется. Молчание повисает во всей гостиной на несколько секунд, напоминая им, что трудные времена с каждым разом лишь сильнее сгущаются над ними. — Так, — решительный голос Рона прерывает тишину. Гермиона с тревогой, засевшей в сердце, метает на него свой взгляд, сжимая край джинсовой юбки. — Не знаю, как у вас, но у меня больше нет желания продолжать эту тему. — Рон! — Гермиона хмурится. — Это грубо. Думаю, Гарри не просто так рассказал нам. — Да нет, Рон прав, — Гарри копирует её выражение лица, и правый уголок его губ дёргается в нервной улыбке. — В последнее время я слишком много стал нагружать вас своими проблемами. Я не должен, знаю, просто кроме вас мне больше некому выговориться. — Мы понимаем, — Рон встаёт, поднимая банку с пола, и хлопает его по плечу. — Схожу на кухню. Кому-нибудь надо ещё газировку? Не помню конкретно, но там, вроде бы, ещё остался A&W. Гарри смотрит на неё. Вопрос застывает в его мутных глазах. — Я... — Гермиона немного стыдливо опускает взгляд на свои руки, покрытые мелкими царапинами. — Нет, спасибо. Рон кивает и уходит, оставив их одних. Огонь трещит в камине напротив, освещая комнату, и по телу Гермионы скатывается волна мурашек. Когда начинаешь прислушиваться к нему, он неожиданно успокаивает. Придаёт уюта даже, казалось бы, в подобной обстановке. — Извини меня, — бормочет она. — Я не права. Просто его слова звучали так грубо... Я не могла не возразить. Гарри качает головой, и нежность расцветает в его взгляде. — Гермиона, — он опускается на пол рядом с ней, обнимая её длинной рукой за плечи. Волосы щекочут её щёку, когда он опускает подбородок на макушку. — Что, Гарри? — шепчет Гермиона, невольно сгорбившись. За последние несколько месяцев он стал гораздо выше её, ровно как и Рон. Это так странно — в прошлом году она опережала их в этом вопросе. До сих пор немного неприятно ощущать, что мальчики в чём-то превосходят её, но иногда снобистская натура Гермионы поражает её саму. — Ничего, — немного скомкано говорит он. Ей кажется, что Гарри хочет добавить что-то ещё, но вскоре он отстраняется от неё. — Просто хотел задать вопрос. Гермиона не сводит с него глаз. — ...Вопрос? Какой? Неподдельный интерес охватывает её. Он так резко изменил тему, что это не может не удивить её. — У тебя есть брат? Сестра? На мгновение она застывает. Холод пробирается внутрь неё, и в голове стучит вопрос, который она не может выразить. А затем облегчение, подобно патоке, разливается по ней, когда она вспоминает: игра. Гермиона порывается сказать: Да, есть, но потом слова мамы всплывают перед ней. Она невольно морщится, не желая лгать своим друзьям, но не решается нарушить безмолвный запрет. Как-нибудь ей придётся поговорить об этом с родителями. Почему они скрывают Тома? Может быть, они боятся позора? Но Гарри с Роном не расскажут — Гермиона это точно знает. — Нет, — её ответ звучит туманно, но Гарри этого не замечает. — Так и знал... Рон! Иди сюда! Они несколько мгновений ждут, прежде чем их третий друг появляется в комнате. Он выглядит удивлённым, зажав в одной руке открытую пачку с чипсами, а в другой — апельсиновую газировку. — Что? Гарри впервые нормально улыбается за вечер, обнажая ямочки на бледных щеках. — Я был прав! У неё нет братьев или сестёр, — он выглядит искренне довольным. — С тебя несколько фунтов. — Эй! — Рон вспыхивает и оказывается рядом с ними. — Мы так не договаривались! — Ещё как. Ты сам сказал, что в случае победы один из нас отдаст пять фунтов. Ну... Я жду. Рон прикусывает внутреннюю сторону щёки. Гермиона криво улыбается в ответ, когда Гарри смотрит на неё, сияя от победы. Внутри неё что-то холодеет после их разговора, и она не может это игнорировать. Возможно ли, что это непрямое упоминание Тома так повлияло на неё? Мальчики продолжают спорить о деньгах, пока Рон в конце концов не решает сдаться. Гермиона тяжело выдыхает и полностью абстрагируется от внешнего мира, рассеянно усаживаясь на диван. Том что-то делает с ней, и ей это не нравится. Но как она может винить в своей нервозности брата, которого никогда не видела вживую? Это как минимум глупо. — Правда или действие, Рон? Голос Гарри нарушает дымку размышлений. Она лениво прерывается, глядя на друзей. Рон закидывает чипсы в рот и задумчиво жуёт, наблюдая за тенями на потолке. — Ну, — говорит он, — думаю, правда. И всё начинается заново.×××
23 декабря, 1991г. Снег пеленой укрывает подъездную дорожку, красиво мерцая под гнётом искусственного света. Фонарь несколько раз мигает, вызывая странную смесь эмоций у Гермионы. Сейчас поздний вечер — около семи, — и мама решает устроить семейный ужин. Отец ворчит, читая газету, что уже слишком поздно, но в остальном не возражает. — Что интересного пишут? — спрашивает мама, улыбаясь мужу. Они с Гермионой стоят на кухне, нарезая овощи для салата. Гермиона вяло проводит острым лезвием по свежим помидорам, невольно поглядывая в окно. Такая погода расслабляет её, рождая желание поскорее лечь спать, но прямо сейчас она должна помочь своей маме. Папа что-то мычит, и Джорджии приходится ещё раз переспросить его. — Ничего особенного, — он поправляет очки для чтения. Голос строгий, как всегда. — Не думаю, что тебе будет интересно послушать о повышении уровня безработицы в стране. Нож в бледной руке мамы замирает, а затем она вновь натягивает слабую улыбку на накрашенные губы. Гермиона обеспокоенно смотрит на неё, однако тут же нехотя возвращается к работе, заметив на себе острый взгляд отца. Сейчас их с братом сходства как никогда видны. — Да. Ты прав, милый, — щебечет она, а вскоре совсем исчезает из комнаты, полностью растворившись в кулинарии. Недоумение лопает внутри Гермионы, как только она вспоминает о возможном разговоре, который откладывала все эти дни. По какой-то причине ей страшно спрашивать об этом у мамы с папой, но она не может больше сдерживаться. Желание узнать больше о Томе раздирает её изнутри. Гермиона решается. — Мама, — её голос немного дрожит от неуверенности. Джорджия не сразу поднимает на неё взгляд, но всё-таки ждёт дальнейшего вопроса. — Почему мы не говорим о Томе? Внезапная тишина поглощает кухню. Стук длинного блестящего ножа, касавшегося разделочной доски, замирает в воздухе, и лишь тихое шуршание газеты до сих пор не даёт Гермионе пожалеть о своём вопросе. Краем глаза она замечает, что её мать медленно бледнеет, задержав взгляд на плите. Гермиона сглатывает. — Я... Джорджия подпрыгивает на месте, когда отец резко встаёт из-за стола, с громким скрежетом отодвинув стул. Реакция Гермионы на этот звук снижается — сейчас она сосредоточена лишь на тихих шагах Томаса. — А о чём ты хочешь узнать, Гермиона? — медленно спрашивает он, не сводя с неё своих тёмных глаз. Расплавленный мрак скользит по её лицу, отмечая каждые детали, и ей становится не по себе. В последние месяцы она редко пересекается и разговаривает с отцом — чувство, будто он стал испытывать к ней постепенно укрепляющееся отвращение, неустанно растёт. Слёзы появляются в уголках её глаз, но она не позволяет им пролиться. Гермиона, борясь с липким страхом перед папой, сжимает нож в руке, вскинув голову. С её ладоней на пол капает томатный сок, скатываясь по холодным от волнения пальцам. Томас на мгновение задерживает на них взгляд, и что-то в выражении его лица меняется. — П-почему он в больнице? — говорить становится совсем больно, почти невыносимо под гнётом тяжёлых глаз, но она пытается. Он мрачнеет. — Ты хочешь сказать, почему он в психушке? — язвительно спрашивает отец, сжав кулаки в ответ. Мама аккуратно опускает нож на доску и оборачивается к нему, обхватив себя руками. Её маленькое худое тельце дрожит. — Томас, — она шепчет, будто не в силах произнести слова вслух, — не надо. Прошу. — Заткнись, Джорджия, — быстро бросает он, даже не удостоив её взглядом. Гермиона замирает, мгновенно ощетинившись. Внутри неё постепенно рождается ранее неведомая ярость, которую она не может выразить словами. Какого чёрта он так разговаривает с мамой? С её слов Гермиона знает, что у них напряжённые отношения задолго до её рождения, но такого она никогда не слышала от него. — Хочешь узнать, почему он там? — спрашивает он в очередной раз, ближе подходя к ней. Гермиона невольно отступает на шаг назад, крепче сжимая нож в руке. Какая-то неведомая сила заставляет её ни в коем случае не выпускать его, и она не может ослушаться. Томас оказывается в нескольких дюймах от неё. Его глаза совсем темнеют — вскоре на их месте оказываются две зияющие дыры, что, подобно Тому, заглядывают вглубь неё. Они пристальны и холодны, как никогда ранее в жизни. Гермионе хочется плакать, и она наконец моргает, когда слеза стремительно скатывается по её прохладной щеке. — Да, — пищит она. Он ещё мгновение смотрит на неё, прежде мычит и выпрямляется. Его страшные глаза находят новую жертву — внутренности за окном. — Потому что твой брат — чистое зло. Такому, как он, место только в больнице для ему же подобных. Подальше от нормальных людей. Его слова приносят ей не меньше боли. Мама всхлипывает в углу, прикрыв глаза белой ладонью, а отец разворачивается и тихо уходит наверх, оставляя их наедине. Гермиона открывает рот, чтобы сразу же его закрыть, и опускает взгляд на ноги. Её бежевые носки запачканы в томатном соке, что водянистыми разводами нарисовал свой след на ткани. — Зачем? — единственный вопрос за долгую минуту слетает с пересохших губ мамы. Она убирает ладонь с глаз и неодобрительно смотрит на неё, как если бы Гермиона сделала что-то по-настоящему плохое. Но, даже несмотря на это, внутри неё остаётся совершенно пусто. — Мне надо было знать, — честно говорит она, глядя матери в глаза. Недолгое молчание. — ...И ты узнала, что хотела? — Нет, — Гермиона убирает нож на стол и механическими движениями пересыпает нарезанные помидоры в миску. — Что он имел в виду? — Гермиона... — Мама! — она невольно повышает голос. Всё в ней кричит: Узнай! Узнай правду! — и она не может больше сдерживаться. — Том мне тоже родственник! Разве я не имею права узнать о нём хотя бы то, почему он находится в этой дурацкой лечебнице столько лет? Мама раздражённо вздыхает и хлопает руками по бёдрам. Она несколько минут молча ходит по комнате, сжимая переносицу, и что-то бормочет себе под нос. Сердце Гермионы быстро бьётся, когда она добавляет масло в салат. — Он там только по нашей с отцом вине, — в конце концов говорит она железным голосом. — Исключительно по нашей. За последние несколько месяцев его состояние немного улучшилось, и Томасу это не нравится, — Джорджия, будто стыдливо, отводит взгляд. — Он боится, что Том вернётся домой. Гермиона округляет глаза и останавливается. — А он может? — поражённо спрашивает она, с гулко бьющимся сердцем ожидая ответ матери. Джорджия кривит губы, а после облизывает их. В конце концов она пожимает плечами. — Чисто теоретически — да, может. Но... даже если это произойдет, то точно не скоро. Некоторое разочарование находит нутро Гермионы. Она сжимает губы и перемешивает салат, а затем вытирает грязные руки бумажным полотенцем. Мама больше ничего не говорит, молча измеряя кухню нервными шагами, и Гермиону это не устраивает. — И всё-таки, — неуверенно говорит она. Джорджия устало поднимает на неё взгляд. — Что у Тома? Мама хмурится. Она отворачивается от Гермионы и идёт к выходу из кухни, развязывая фартук за спиной. — Его лечащий доктор называет это злом. Она бросает фартук на стул и уходит, оставив Гермиону одну. Она ошарашенно смотрит ей вслед, не зная, что делать дальше. Слова матери и отца путаются в ней и в конце концов превращаются в пустое облако, постепенно наполняющее её. Закончив мыть посуду, Гермиона уходит в спальню и запирает её на ключ. Этой ночью она будет лежать в кровати без сна, неотрывно смотря на Тома, и впервые чувство, что он наблюдает за ней, будет приятно успокаивать.