Голод

      30 июля, 1992г.       Второй раз Гермиона посещает Тома уже летом, спустя несколько месяцев.       Мама выглядят менее нервной, в отличие от их прошлой поездки, однако всю дорогу молчит, слушая The White Stripes. Гермиона в перерывах между сном наслаждается тихой музыкой, вяло отбивая ритм ногой.       На входе их вновь встречает доктор Дамблдор в сопровождении двух охранников. В этот раз он не так приветлив с ними, однако всё так же улыбается, пожимая им руки.       — Рад снова увидеться с вами, миссис Грейнджер, Гермиона, — он говорит это и сразу же отворачивается, напрочь потеряв к ним интерес. — Я подойду через некоторое время. Том уже ждёт вас в комнате.       Доктор жестикулирует охранникам, а затем поспешно уходит. Гермиона с немым вопросом переводит взгляд на маму, однако она растерянно смотрит ему вслед, поправляя лямку сарафана.       — Вероятно, у него много работы, — бормочет мама. — Столько раз приезжала сюда, но никогда не видела доктора таким.       Гермиона пожимает плечами. Ей всё равно.       Они проходят ту же нудную процедуру проверки документов, что и полгода назад, прежде чем мама ведёт их на второй этаж. В больнице не так жарко, как на улице, но Гермиона чувствует, как по её ключицам стекают капли пота. Она с отвращением смахивает их, жалея, что пошла в шортах и майке.       На этот раз она внимательнее осматривает длинные коридоры, по которым её ведут. Они белые, почти стерильные, и от этого по её спине бегут мурашки. Это место вводит её в странное состояние тревоги. Единственное, что ей хочется сделать прямо сейчас — уехать отсюда.       Гермиона вздрагивает, когда слышит щелчок позади себя. Она оборачивается, чтобы увидеть, как медсестра вывозит из комнаты женщину на инвалидной коляске. Её голова низко опущена, а кудрявые волосы закрывают лицо — создаётся впечатление, что она спит. Однако до ушей Гермионы доносится лёгкий звук её голоса, когда она спрашивает что-то у медсестры. Девушка улыбается ей и кивает, а затем они уходят в противоположную сторону.       Гермиона отворачивается. По её рукам ползёт дрожь от ощущения неправильности, витающей в этом ярко освещённом помещении. Так странно наблюдать за взаимодействием между больным и человеком, отдавшим клятву помогать всем им. Перед её глазами витает образ Тома, что помутнел спустя столько месяцев одиночества. Он не сказал ей практически ни слова.       — О чём задумалась, дорогая? — игриво спрашивает мама, обнимая её длинной рукой за плечи.       Гермиона смотрит на неё. В прошлом месяце они ездили в Албанию, поэтому мама ужасно сильно загорела. Сама Гермиона весь отпуск провела в домике на побережье и читала книги вместе с папой.       — Ни о чём, — она пожимает плечами, отмахиваясь от её руки.       Мама хмурится, и нежная улыбка слетает с её лица.       — Что за секреты от мамы? — она пытается перевести их диалог в шутку, однако у Гермионы нет настроения общаться с ней.       — Их нет.       — Ну-ну, — мама ворчит и скрещивает руки на груди. — В последнее время ты не особо горишь желанием общаться со мной и отцом.       Гермиона убирает мокрую чёлку со лба, промычав что-то нечленораздельное ей в ответ. Она не хочет думать об этом. Сейчас есть только Том.       Облегчение и радость омывают её тело, когда она замечает дверь, ведущую в комнату для свиданий. По бокам от неё стоят два охранника, пустым взглядом уставившись перед собой. Мама тянет её вперёд, схватив за руку, будто Гермиона собирается сбежать.       Её чувства постепенно обостряются. Гермиону тянет как магнитом к брату и к выходу одновременно сильно.       — Мам...       — Пошли, детка. У нас есть всего час.       После этих слов она исчезает в комнате, оставив дверь слегка приоткрытой для дочери. Гермиона медлит. Она смотрит на неподвижно стоящих охранников, прежде чем заходит вслед за мамой, пробормотав им тихое приветствие. Её щёки краснеют, когда они не отвечают.       Дверь громко хлопает за ней.       Том сидит за деревянным столом, вытянув руки, и молчаливо смотрит на них. Мама, широко улыбаясь, ласково обращается к нему — в последнее время Гермиона так редко слышит это. Её ладони начинают потеть, когда она медленно идёт к столу, с каждым шагом чувствуя, как учащается сердцебиение.       Это волнение.       В этот раз они втроём, но это ничуть её не успокаивает. Некоторое стеснение накапливается глубоко внутри, когда она понимает, что не хочет, чтобы мама слышала её монолог с братом. Гермиона желает уединения со своим прошлым.       Она останавливается возле небрежно выдвинутого стула, наблюдая за тем, как мама целует впалые щёки Тома. Его лицо безэмоционально, и лишь глаза, смотрящие на Гермиону, выдают весь мрак, скрытый в нём. Её взгляд скользит ниже, цепляясь за металл, обвившийся, подобно змее, вокруг его толстых запястий. Она холодеет.       Почему на нём наручники? Разве... разве он настолько опасен?       Гермиона не слышит слова матери, чувствуя лишь то, как все краски слетают с её лица. Металл игриво поблёскивает под гнётом ярких ламп над ними, действуя на Гермиону разрушительно. Ей хочется сорвать их с Тома и выбросить, однако страх обжечься отталкивает её от этих мыслей.       Пузырь медленно лопается.       — Гермиона! У тебя всё нормально?       Она кидает растерянный взгляд на мать, стоящую подле неё. На её загорелом лице написан вопрос и некое подобие беспокойства за неё. Гермиона краснеет и садится, опустив голову.       — ...Да, мама.       — Ты ужасно побледнела. Может, мне попросить одного из охранников сходить за врачом?       Гермиона качает головой, чувствуя на себе ледяной взгляд брата.       — Не надо. Мне уже лучше.       Она кидает краткий взгляд на маму, которая всё ещё стоит над ней, задумчиво кусая щёку.       — Ладно... Как скажешь, дорогая. Извини, Том, — голос мамы заглушается скрежетом деревянных ножек о кафельный пол, когда она двигается ближе к столу. — Здесь ужасно душно. Теперь, когда мы все здесь, — она нервно усмехается и метает взгляды между своими детьми, — можно наконец поговорить. Гермиона, детка, не хотела бы ты рассказать своему брату о том, как ты сдала экзамены в этом году? Думаю, ему будет очень интересно послушать.       Гермиона открывает рот, однако всё, что она может вымолвить, едва похоже на нормальный монолог.       — Я... — она резко обращает глаза на Тома, надеясь найти там призрачную поддержку. Ледяной взгляд заставляет её замёрзнуть на деревянном стуле. — Нормально, — она сглатывает, нервно облизывая губы. — Хорошо. Было сложно, но я справилась.       Гермиону тошнит. Она чувствует себя униженной и истощённой, будто тысячи ножей вонзились в её тело, выжимая из неё каждую, вплоть до последней, каплю крови. Она отмечает про себя, что в прошлый раз их разговор проходил несколько легче. Наверное, это всё присутствие Джорджии в комнате.       — Не скромничай! — мама широко улыбается, а в заблестевших глазах пульсирует гордость. — Не поверишь, Том, но она сдала каждый предмет на сто баллов! Напоминает мне тебя в детстве.       Гермиона кисло улыбается, не решаясь вновь поднять глаза на брата. Желание уйти отсюда начинает преобладать над ней.       — Профессор Амбридж хотела поставить мне удовлетворительно, — она почти шепчет, сильно вжимаясь в спинку стула.       Взгляд матери скользит по её профилю.       — Правда? — в её тоне сквозит удивление. — Ты мне этого не говорила.       — Да, — мягко отвечает Гермиона, перебирая пальцами шнурки на шортах. — Ей не понравилось то, что я не завершила уравнение вовремя. Поставила неверный коэффициент.       — Но ты его закончила.       Гермиона поворачивается к маме, чтобы увидеть её хмурое выражение лица. Её пальцы резко дёргают за шнурок.       — Она сказала мне, что я не должна совершать ошибок, если хочу получить за год превосходно. Даже если я увижу и исправлю их до сдачи.       — Мы... — она сильнее хмурится и отворачивается от Гермионы. — Мы поговорим об этом дома.       Гермиона кивает. Ей больше нечего сказать.       Джорджия ещё около получаса пытается разговорить Тома, однако он практически не реагирует на неё. Мама выглядят разочарованной. Гермионе скучно и всё это время она бесцельно ходит по комнате, потерявшись в своих мыслях.       — Я так рада, что ты пошёл на поправку! — внезапно восклицает Джорджия, хлопнув в ладоши для большего эффекта. — Недавно доктор Дамблдор сказал мне, что он уменьшил дозу Рисперидона в полтора раза, и это замечательно! Отец будет так рад...       — Мама.       Джорджия резко замолкает.       Гермиона оборачивается, когда звук его голоса режет её слух. Она устремляет на его затылок жадный взгляд, чувствуя, как сердце лихорадочно стучит в груди. Она месяцами пыталась вспомнить, как он звучит.       — Что? — голос мамы дрожит, а глаза с мольбой следят за каждой чертой его неподвижного лица.       Том слегка поворачивает голову, однако этого достаточно для того, чтобы Гермиона уловила малую часть его носа и белых губ.       — Уходи.       Джорджия замирает. Она смотрит на него несколько длительных мгновений, ничего не отвечая, пока глаза не наливаются кровавыми слезами. Они медленно находят Гермиону, и её сердце прекращает свою работу. Мама неотрывно смотрит на неё, будто бы что-то молча для себя решая.       Гермионе не нравится этот взгляд. Желание стереть его с себя начинает клокотать внутри неё.       — Хорошо. Как скажешь, милый.       Ножки стула с отвратительным звуком скользят по полу, когда она встаёт. Её голос резко контрастирует с тем, который был несколько минут назад, и Гермиона наполняется болью. Она не смеет следить за тем, как уходит Джорджия, лишь слыша стук её длинных каблуков, эхом раздающихся в пространстве.       Дверь закрывается с мягким щелчком, и Гермиона сжимает губы. Что-то внутри неё стремительно лопается от взгляда мамы. Она... будто обвиняла меня, но... может, мне показалось...       Она медленно подходит к Тому, считая каждый шаг, пока не останавливается напротив него. Он не спешит повернуть голову, однако делает это, оказываясь на уровне чуть выше её подбородка. Гермиона сглатывает, лихорадочно смотря в его чёрные дыры вместо глаз.       Страшно находиться рядом с ним.       — Зачем, Том? — отчаянный шёпот слетает с её вновь пересохших губ, растворяясь в мрачной тишине.       Она не ожидает от него ответ. Её вопрос был скорее риторическим, потому что Гермиона интуитивно знает, что Том никогда не ответит ей на это. Неизвестно, по каким критериям он отбирает момент, когда можно открыть свой молчаливый рот.       Уголки её губ опускаются.       Глаза Тома завораживающе пусты, что почти вызывает в ней блаженное очарование, однако они являются главным источником её страданий. Тот мальчик, что живёт на фотографии у её кровати, вызывает в ней больший положительный отклик.       — Почему ты сказал ей уйти? Я думала... — она начинает нервно теребить край майки, и её голос вновь опускается до быстрого шёпота. — Если ты хотел побыть со мной, то я не знаю, о чём с тобой разговаривать. Я не знаю тебя. Я не знаю, кто ты.       Глаза Гермионы падают на металлические наручники, а затем скользят по рукам брата, способным мгновенно перекрыть ей весь воздух. Они бледны и испещрены синими венами и шрамами, а запястья сильно натёрты. Похоже, ему часто надевают их.       Его пальцы дёргаются.       Нижняя губа Гермионы начинает дрожать, когда она отходит от него на шаг, покачивая головой. Она сильнее сжимает тонкую ткань майки.       — Нет. Я не знаю, кто ты.       Том слегка склоняет голову, а затем отводит взгляд. Всего мгновение, однако для Гермионы это вечность.       — Я Томас, — едва слышно произносит он, вновь скользя глазами по её бледному лицу.       Томас? Гермиона хлопает глазами, сначала думая, что ей показалось, но нет — она отчётливо слышала, что он назвал имя их общего отца. Её мысли проносятся мимо. Может... может, это его полное имя? Или у него что-то типа раздвоения личности? Гермиона не может объяснить это по-другому.       Воздух срывается с её губ. Она начинает сильнее нервничать под его взглядом.       — Гермиона.       О нет. Она вздрагивает.       Её имя кажется таким чужеродным на его языке, когда оно небрежно срывается с него, будто так и было задумано. Она замирает, в полной растерянности бегая глазами по окну позади него. На них прикреплены решётки.       — Знаешь, — нервный смешок, как у мамы, слетает с её губ, — родители так и не сказали мне, почему ты здесь. В декабре я предложила тебе познакомиться вновь, но теперь я не уверена, что ты согласен, — она немного смущённо поворачивается к нему боком и опускает взгляд на пол. — Ты вроде как молчишь. Всегда.       Это правда. Как ей разговаривать с братом, который может вымолвить лишь несколько слов? Она не знает, о чём поговорить с ним, потому что всё, что она хочет узнать, сводится к запретной теме его нахождения здесь, в этой чёртовой лечебнице для психически больных.       Что не так? Что произошло двенадцать лет назад? Кто бы знал ответы на мои вопросы!       Она отвлекается от своих мыслей, что раздражают её всё больше, когда слышит знакомый скрежет. Она мгновенно холодеет. Её глаза невольно цепляются за растущую тень, закрывающую практически полностью её вытянутую фигуру. О боже.       Гермиона медленно поворачивается к Тому. Её колени дрожат, когда она волочит ватными ногами по полу, изо всех сил заставляя себя двигаться. Мысли лихорадочно проносятся в голове, оставаясь где-то за пределами её разума, когда внутри становится пусто. Все эмоции покидают её тело.       Том высокий. Он вытягивается во весь свой рост, смотря на неё сверху вниз, как это делает отец. На мгновение она понимает, что между ними почти нет разницы. Они были бы совершенно похожи, если бы взгляд Тома был теплее. Наполнен жизнью, а не отголосками этих белых стен.       Гермиона замирает.       — Том...       Ей приходится закинуть голову, чтобы смотреть на него. Она не отведёт взгляд от брата. Ни на чёртову минуту. Ей слишком страшно, чтобы быть в неведении того, что происходит рядом.       На мгновение она думает о том, что ей следует позвать сюда маму и охранников, но она парализована. Парализована и заинтригована тем, что будет дальше. Её глаза вновь находят металлически наручники, кажущиеся маленькими на фоне его тела, и она сглатывает. А ведь он даже, наверное, не занимается спортом, как папа. Рисперидон... нейролептики? Он, должно быть, каждый день ведёт себя не хуже овоща.       Его ассоциация с отцом становится страшнее.       Гермиона ничего не говорит. Она не сводит своих глаз с его, подмечая каждую мелочь, что мелькает в них, пока постепенно пустота не разбавляется чем-то нежным. Это вводит Гермиону в ступор.       Том медленно, будто нерешительно, поднимает руку и начинает подносить её к голове сестры. Он стоит так несколько секунд, склонив голову набок, однако самые леденящие душу ожидания Гермионы не подтверждаются — его бледная рука, облачённая в белую, ослепляющую ткань, опускается обратно.       Её трясёт.       — Такая... — он делает паузу, будто не зная, что сказать. Тишина заставляет рыдания от страха поселиться внутри неё. — Глупая, маленькая... Гермиона...       Сердце останавливается в груди. Она неотрывно смотрит на его равнодушное лицо, чувствуя, как слёзы начинают щипать уголки глаз, пока в конце концов не скатываются дорожками вниз, оставляя свой след на майке. Она отшатывается от него.       Том больше ничего не говорит, со скукой глядя на то, как его сестра делает слабые, ничтожные попытки выбраться из этой клетки. Он скользит глазами по её слезам, таким мокрым на её бледных впалых щеках, прежде чем останавливается на груди. Она покрылась пятнами от влаги.       Гермиона не сдерживает всхлип, сорвавшийся с её потрескавшихся губ, и во внезапной спешке выбегает из комнаты, дрожащими руками цепляясь за дверную ручку. Том провожает её взглядом, а затем возвращается на место, ожидая, когда Дамблдор придёт за ним.