Голод

      23 мая, 1993г.       Телевизор мерцает в темноте, отбрасывая яркий свет. Гермиона сидит на диване, обхватив колени руками, и смотрит на экран. Её сердце медленно бьётся в груди.       Отец сидит рядом с ней.       Она время от времени нервно скользит глазами по его профилю, чувствуя, как по спине стекает холодный пот. Он её тревожит. Отец практически неподвижен, устроившись в кресле подле дивана, только иногда перелистывая страницы книги.       Эксперимент Куотермасса идёт тихо и почти незаметно. Отец отругал её за громкий звук полчаса назад, и с тех пор Гермиона безмолвно сидит на своём месте, вжавшись в мягкую спинку и подлокотник, как мышка.       Она отводит взгляд на свои ноги и рассеянно проводит ногтём по ткани джинсов. На ней тёплый свитер, потому что в доме холодно. В мае это — редкость, но в последние дни на улице безостановочно идёт дождь, а дороги покрывает густой туман. Она любит такую погоду, но сейчас она вводит её в состояние стресса.       Негромкий стук о деревянный косяк прерывает её мысли. Гермиона выпрямляется.       — Дорогой? Не мешаю? — мама улыбается им, сверкая впервые за долгое время.       Телевизор отбрасывает синее свечение на её лицо. Гермиона проводит взглядом по бесцветным ногтям матери, которые отец заставил привести в порядок, и теряет к ней интерес. Эксперимент продолжает идти.       — Нет, Джорджия, — медленно говорит Томас.       Он не смотрит на маму в ответ, проводя подушечкой указательного пальца по языку, прежде чем шуршит страницами. Гермиона морщится и опускает ноги на пол, касаясь стопами мягкого ковра.       — Отлично! Ваши предпочтения для ужина, пожалуйста? Уже четыре часа.       Отец кидает взгляд на наручные часы и хмурится.       — На твой выбор, дорогая.       — Гермиона?       Она пожимает плечами. Её взгляд вновь лениво скользит к лицу матери, которая выглядит менее счастливой — теперь она озадачена, смотря на неё в ожидании ответа.       — Не знаю, — честно говорит она, кивая для убедительности. — Я хотела поужинать у Рона, поэтому мне без разницы.       Джорджия кривит губы и несколько минут обдумывает её слова.       — Ладно... Я поняла вас.       Она улыбается, смотря в окно позади них, прежде чем уходит. Небольшой шлейф её цветочных духов разносится по комнате.       — Зачем ты это делаешь, Гермиона?       Она медленно переводит взгляд на отца. Его вопрос ставит её в замешательство, которое она не может выразить первые несколько секунд.       — Что? — хмуро спрашивает Гермиона, обняв себя руками. Защищаясь.       Отец мрачно усмехается, поправляя очки. Он оставляет палец внутри книги, когда прикрывает её, чтобы не потерять страницу, и устремляет на неё свой взгляд.       Гермиона чувствует, как у неё начинает пересыхать во рту.       — Смотришь на меня, — холодно констатирует он. — Я знаю, что ты никогда не делаешь что-то просто так, Гермиона.       — К чему ты клонишь? — она морщится, отвечая на его взгляд. — Мне нельзя смотреть на тебя или что?       Он медленно качает головой. Напряжение стремительно разносится по воздуху.       — Ты сама знаешь ответ на свой вопрос.       Гермиона вскакивает со своего места, в несколько шагов оказываясь возле выхода из гостиной, когда усмешка на его губах становится презренной. Он задумчиво стучит пальцами по подлокотнику, не отвечая ей около минуты.       — Тебе четырнадцать, — его пустой холодный голос разносится по комнате, вызывая в ней неприятный отклик. — Впервые твой брат попал в психиатрическую лечебницу тринадцатого июня, — его глаза сужаются. — Ты понимаешь, к чему я клоню, Гермиона.       Её медленно окатывает холод. Она отходит на шаг назад, касаясь лопаткой дверного проёма, и неотрывно смотрит на него. Она уверена, что её лицо перекосило от удивления и ужаса.       Отец кидает на неё ещё один взгляд, прежде чем возвращается к чтению, стуча пальцем по подбородку. Гермиона разворачивается и идёт в свою комнату, чувствуя, как желчь подкатывает к горлу.       Она не хочет об этом сейчас думать.       Не допуская мыслей о том, что он имел в виду, она с громким хлопком закрывает дверь, прижимаясь к ней дрожащим телом.       15 августа, 1993г.       — Детка, тебе понравилось?       Мама без умолку болтает по пути к магазину. Они вышли несколько минут назад из фитнес-центра, где собран целый комплекс спортивных услуг. Мамина давняя знакомая преподаёт йогу, и она на прошлой неделе записала Гермиону на занятие.       Они идут по узкой улочке. Вдалеке виднеется торговый центр, возвышаясь над остальными зданиями со всей величественностью. Множество огромных вывесок с крупными буквами пестрят своими брендами.       Гермиона сжимает ручку пакета в потных пальцах, где лежит её спортивная одежда, и пожимает плечами. Даже в шортах и майке ей некомфортно находиться на улице.       — Не знаю. Я впервые была на йоге... и ты же знаешь, что я не люблю спорт.       Мама смеётся. Ветер отбрасывает её прямые волосы на плечи.       — Конечно, вся в отца. Он тоже предпочитает интеллектуальную деятельность физической.       Гермиона сжимает губы. Нежелательные мысли об отце всплывают в голове, рассыпаясь на картинки перед глазами, и она хмурится. Ей не стоит о нём думать.       — Как думаешь, нам стоит зайти в кафе? — мечтательно говорит мама, вытягивая руки вперёд. — Я слышала от Лили, что туда завезли новую партию эклеров... хотя, думаю, Томасу такое не понравится, — она краснеет, когда Гермиона кидает на неё взгляд. — Он не одобряет моей любви к сладкому.       — Я отношусь к нему нейтрально из-за того, что отец в детстве запрещал мне есть в больших количествах.       Мама кивает, и в её глазах блестит сочувствие. Гермиона поспешно отворачивается от неё, сжимая руку в кулак. Она не знает, стоит ли доверять её эмоциям.       — Прости, детка, — мамины пальцы находят её сжатый кулак, невесомо касаясь его. — Ему сложно перечить. Тем более, я думаю, что это даже пошло на пользу — ты не из числа тех подростков, которые воруют родительские деньги на сладкое.       — Боже, мама, — Гермиона улыбается и закатывает глаза, одёргивая руку. — Они такого не делают.       Джорджия смеётся и прижимает её к себе за плечи, размахивая пакетами.       — Времена меняются.       Они идут остаток пути молча. Каждый думает о своём, погрузившись в уютную тишину, и Гермионе это нравится. Она чувствует какое-то странное умиротворение, разливающееся в груди. Её сердце гудит от этого.       Когда они заходят в магазин, их ударяет поток свежего и прохладного воздуха. Мама облегчённо выдыхает, блаженно закатывая глаза, а Гермиона улыбается, глядя на неё. Она поправляет слетевшую с плеча лямку.       — Куда мы пойдём сначала? — спрашивает Гермиона.       Мама несколько секунд стоит в стороне, не реагируя на странные взгляды прохожих. В конце концов она пожимает плечами и берёт её под руку, чтобы двинуться вперёд без цели.       — Мне бы хотелось посмотреть тебе что-нибудь на день рождения, — задумчиво говорит она. — Мы могли бы зайти в Ellen's.       — На день рождения? — Гермиона удивлённо смотрит на неё, округлив глаза. — Разве это не секрет?       — К чему? Тебе четырнадцать, а не семь. Тем более, это хороший способ узнать на практике, какой подарок ты хочешь.       — Ну, — она хмыкает и отворачивается от неё, — он всё равно только в следующем месяце.       — Для меня это скоро.       Они заходят в магазин, и мама начинает внимательно осматривать полки. Гермиона крутится позади неё, шурша пакетами, которые она отдала ей. Время от времени мама подходит к ней, чтобы узнать о её предпочтениях в цветах и материале, а затем также быстро исчезает. Так проходит десять минут — нудно и молчаливо.       От скуки она начинает считать количество квадратиков на плитке, ожидая, когда мама освободится и придёт к ней, чтобы сказать, что они уходят. Однако этого долго не происходит.       Гермиона ходит по другой части магазина, всматриваясь в разноцветную одежду, пока мама не окликает её. Она резко оборачивается.       — Всё! — мама счастливо улыбается, размахивая бумажными пакетами, и идёт к ней. — Я купила тебе кое-что, а заодно и Тому на его день рождения.       Её глаза округляются. Точно! Он... в конце декабря, да. Тридцать первого. Гермиона облизывает губы, осознавая, что ни разу не поздравляла брата с днём рождения. Это совершенно вышло из её головы, когда она была в первый раз в лечебнице.       — Что ты ему взяла? — спрашивает она, когда они выходят из магазина.       Мама отводит её в сторону, где они не будут мешать людям, и достаёт из первого пакета свёрнутый шарф. Гермиона берёт его в руки, касаясь приятной на ощупь ткани, и осматривает. Он зелёного цвета, украшенный в серебристую полоску, и, похоже, очень тёплый. В уголке она замечает небольшую вышивку в виде змеи.       Ему подойдёт.       — Не правда ли красивый?       Гермиона переводит взгляд на счастливое лицо матери и медленно кивает. Она смотрит на шарф, сжимая в руках, пока Джорджия в конце концов не убирает его в сумку.       — Да, мне нравится.       Ей не нравится. Он выглядит холодно, несмотря на плотную ткань, а цвета вызывают дрожь по её спине — всё, что ассоциируется у неё с Томом. Она же говорит, что он идеально ему подойдёт. Однако, чтобы не обидеть маму, Гермиона соглашается с ней.       — Тогда пойдём, — Джорджия широко улыбается и вновь берёт её за руку, сжимая в другой несколько пакетов.       — Я думаю, ему тоже понравится.       Гермиона опускает глаза на пол, задумчиво скользя глазами по кафельной плитке.       — Да, он любит зелёный цвет! Когда Том ходил в девятый класс, он каждый день надевал поверх рубашки мантию и галстук в серебристо-зелёную полоску. Этот шарф напомнил мне о тех временах.       Она смотрит на маму, которая, кажется, предалась воспоминаниям. На её лицо ложится тяжёлая грусть, как тень, и она опускает глаза. Гермиона сглатывает, чувствуя, как у неё начинает колоть в сердце от этого.       — Сколько... — она прочищает горло, когда голос садится. — Сколько мне тогда было?       Мама молчит несколько минут, что они идут по второму этажу торгового центра, погрузившись в тишину.       — Где-то около года. Том... — она улыбается и поднимает на неё взгляд. — Он любил тебя, Гермиона. Постоянно держал на руках, даже если после этого вся его одежда оказывалась в твоих слюнях или еде. Его это, кажется, не волновало. В те времена Том редко общался с нами... не знаю, с чем это было связано, — её глаза наполняются слезами, и они резко останавливаются. — И... я не знаю, что сейчас произошло между вами, но, пожалуйста, Гермиона... он любит тебя.       Гермиона чувствует, что начинает дрожать. Её кожа покрывается мурашками, когда мама произносит последнее предложение, и она поджимает губы. Голова совершенно пуста.       Перед ней витают образы Тома: его большого тела, красных рук, худого лица и пустых глаз. Сердце постепенно наливается болью, и она сильно сжимает джинсовую ткань в пальцах, желая избавиться от этого чувства.       Уйди... Уйди!       — Гермиона, прошу, — мама берёт её свободную руку в свою холодную и смотрит прямо в глаза, — напиши ему письмо на день рождения. Если ты больше не желаешь посещать его, то хотя бы письменно поговори с ним. Я не уверена, что Том захочет пользоваться телефоном, поэтому...       Она замолкает на полуслове, но Гермиона больше не желает продолжения. Она вырывает свою руку и прижимает её к груди, смотря на пол, что размывается с каждым мгновение всё сильнее.       Мама всхлипывает и нервно смеётся.       — Думаю, нам пора домой.       17 декабря, 1993г.       Гермиона долго думала над предложением мамы.       Она сидит за столом, покручивая ручку, и задумчиво смотрит на пустой лист бумаги. Джорджия через час должна отправиться на почту, и ей начинает казаться, что этого времени — слишком мало для того, чтобы что-то написать. Прошло уже двадцать минут, а она до сих пор не может собраться с мыслями.       Её рука дрожит, когда она подносит ручку ближе к бумаге. Начать всегда так тяжело.       Привет, Том.       Гермиона заливается краской. Она бросает ручку на стол и с остервенением комкает листок, выкидывая его в мусорное ведро под столом. Я не могу начать так примитивно! По крайней мере, не после нашего последнего разговора...       Она крутится несколько минут на стуле, смотря в окно. Ветки деревьев, которые густо покрывает снег, практически касаются окна, тяжело нависнув над ним. Голова пуста, однако она рискует взять ещё один лист бумаги, лежащий на столе как запасной, и пишет.       С днём рождения, Т...       Её рука замирает. Гермиона задумчиво смотрит на букву, вспоминая, что в прошлый раз говорил ей Том. Он назвался именем их отца, однако она не знает, зачем он это сделал. Может, его слова — правда, а не сумасшедший бред?       Гермиона глубоко вдыхает, думая об этом, пока в конце концов не пишет.       С днём рождения, Томас.       С любовью,       твоя младшая сестра.       Руки дрожат, когда она убирает бумагу в конверт, запечатывая его. Она бегает глазами по столу, а затем по комнате, желая избавиться от письма до того, как Том его увидит. Что она только что сделала? Для чего? Только чтобы удовлетворить потребность мамы или чего-то большего?       Однако она понимает, что, возможно, в глубине души сама хотела это сделать с того самого дня. И именно это её тревожит.       Гермиона спускается вниз, где её ждёт сонная мама. Она смотрит передачу по телевизору, сидя на диване, и с улыбкой, застывшей на губах, забирает конверт.       — Я знала, что ты сделаешь это, детка, — хрипло говорит она, потянувшись к Гермионе, чтобы обнять её за плечи.       Гермиона неловко улыбается и отстраняется, убирая руки за спину. Сердце взволнованно колотится в груди, когда она наблюдает за тем, как мама поднимается с дивана и идёт в прихожую, чтобы положить письмо в сумку.       — Не хочешь сходить со мной? Ты не выходишь на улицу уже второй день.       Гермиона качает головой.       — Нет, мам. Я бы хотела заняться уроками. У меня завтра тест по математике.       Мама берёт миску с чипсами со стола и кивает ей, устраиваясь на диване.       — Хорошо, как скажешь. Оценки превыше всего.       Она ускользает из комнаты и поднимается наверх, запираясь в своей спальне. Её грудь быстро вздымается от адреналина, что течёт внутри, и она пытается перевести дыхание. Кто бы мог подумать, что писать брату так сложно.       Ещё сильнее её пугает то, что через несколько дней приходит ответ. Перед Новым Годом мама отправляет её на почту, чтобы она проверила, пришли ли подарки от из родственников или нет. Их, к сожалению, там не оказалось, однако на её имя прислали письмо из Святого Мунго.       Гермиона идёт домой, держа конверт в руке, и смотрит на него. На бумагу попало несколько снежинок, поэтому она слегка намокла, однако ничего критичного. Её мысли метаются в разные стороны, одна быстрее другой. Возможно ли, что Том ответил ей? Разве в психиатрических лечебницах разрешено присылать письма родственникам?       Она ничего не знает об этом.       По мере того, как её вопросы остаются без ответов, внутри нарастает ком желания, а после нетерпения открыть конверт. Она смотрит на улицу в поисках уединённого места, пока не натыкается на пустую площадку в нескольких ярдах. Гермиона меняет своё направление, нервно переставляя ногами, пока не оказывается у своей цели.       Она аккуратно садится на качелю, стараясь не упасть, и снимает варежки. Пальцы дрожат, когда она распечатывает конверт, а сердце учащает свой ритм с каждым их движением. Её рот приоткрывается. Внутри лежит вырезка из газеты. Гермиона задерживается на мгновение, удивлённо смотря на выступающие края, однако достаёт её.       Чёрные глаза Сириуса Блэка пугают её до ужаса.       Она чувствует, что холодеет, когда бегает глазами по его знакомому лицу, а после читает заголовок, практически не видя букв. ВНИМАНИЕ: РАЗЫСКИВАЕТСЯ СБЕЖАВШИЙ ИЗ ТЮРЬМЫ ПРЕСТУПНИК. Всё тот же маниакальный блеск врезается в память, и Гермиона сжимает газету чуть сильнее, чувствуя, как её руки слабеют.       Краска стекает с лица, когда она поднимает взгляд на улицу, скользя по проходящим мимо людям. Зачем... он мне это прислал?