Голод

      28 января, 1994г.       Громкий свист разбивается о тишину.       Она наливает себе чай, стоя у плиты, и задумчиво кусает щёку. Её пальцы слегка дрожат из-за тяжести чайника, но она не обращает на это внимание, вновь уплывая в царство своих мыслей.       Гермиона думает о той газете.       Письмо, которое она получила около месяца назад, лежит в тумбочке, прочно закрытой на ключ. Всё это время она ни разу не прикасалась к ней, однако вчера ночью её терпение лопнуло. Она несколько минут рассматривала Сириуса Блэка, изображённого на фотографии.       Мысли крутятся вокруг неё, пока она пытается понять, зачем Том прислал ей это.       В газете нет ничего примечательного или того, чего бы она никогда в своей жизни не видела, — кажется, Гермиона изучила её всю. Однако бумага продолжает приковывать взгляд к себе против её воли. Она не может сказать, что газета о разыскиваемом преступнике настолько сильно привлекала её внимание до того, как Том прислал её Гермионе в качестве ответа.       Пусто и бездушно, как его глаза и что-то, сокрытое глубоко в них.       Но... что-то беспокоит её. Это осознание ворошит мысли и воспоминания последних лет. Что-то животное зудит под кожей Гермионы несколько ночей подряд, не давая спать. Причина, она знает, кроется в её брате и заключённом. Между ними есть какая-то связь? Чувство, что в этом есть своя своеобразная логика, которую способен видеть только Том, не покидает её.       Гермиона опускает чайник на холодную конфорку и отходит от кухонного острова, садясь за стол. Дома только мама и кот, который трётся о её ноги в ожидании ласки. Отец опять отсутствует — работает. Она рассеянно опускает руку вниз и чешет Живоглота за ухом, делая глоток чёрного чая.       Губы морщатся. Без сахара он мерзок.       Звонок в гостиной нарушает ход её мыслей. Гермиона резко поднимает голову, опустив кружку на стол, и, невольно задержав дыхание, смотрит на коридор.       Вскоре слышится взволнованный голос матери.       — Да? — пауза. Гермиона нервно сглатывает. Неприятное предчувствие поселяется внутри неё. — Доктор Дамблдор?       Гермиона выдыхает, чувствуя, как всё тело напрягается, когда она встаёт из-за стола. Кот мяукает ей в ответ, однако она игнорирует его, приближаясь к выходу из кухни.       Мама разговаривает тихо. Гермиона останавливается в дверном проёме, прислушиваясь к разговору, и замирает в ожидании.       — Вы... нет, нет, доктор Дамблдор, — голос мамы быстрый и взволнованный. Слегка высунув голову, Гермиона замечает её нервные покачивания на носках взад и вперёд. — Конечно, мы же обговаривали это уже ранее... Томас... Я не уверена...       Гермиона стоит так ещё несколько минут, в основном слыша лишь слабые мычания Джорджии в ответ и приглушённый голос Дамблдора, который она не может разобрать. Её руки чешутся от желания забрать у неё телефонную трубку и узнать, что, чёрт возьми, происходит.       Что-то важное — она это знает. Иначе бы мама не была... такой.       И Томас. Снова он. Кто такой Томас? Всё-таки это официальное имя её брата или речь каким-то невообразимым образом зашла и об отце?       Гермиона ничего не понимает.       Мама на мгновение замирает, вновь возвращая всё внимание дочери к себе.       — Конечно, доктор Дам... Да. Я поняла, — она замолкает, и вид её делается ещё более нервным, чем до этого. — Томас был бы счастлив, сэр... верно. Всего доброго.       Джорджия отводит телефон в сторону и в течение нескольких секунд смотрит на него. Гермиона сжимает тонкий свитер в пальцах. Её дыхание сбивается.       Мама качает головой и улыбается уголками губ. Она убирает телефон обратно и поворачивается к окну, скрещивая руки на груди.       Гермиона возвращается на кухню, понимая, что продолжение не последует. Она задумчиво останавливается напротив стола, где остывает чай в рождественской кружке. Кот недовольно поглядывает на неё с недавно занятого места, но скоро теряет всякий интерес.       Руки Гермионы опускаются вдоль тела. Она думает, стоит ли спрашивать у матери об этом звонке. Она разворачивается вполоборота и смотрит на дверь пустым взглядом, полностью уйдя в себя.       Тонкий голос мамы тихо доносится из гостиной.       Гермиона моргает, а затем хмурится. Сознание проясняется. Её мать разговаривает сама с собой? Она не слышала ни звонка, ни характерных клацающих звуков пластиковых кнопок. Возможно, это знак, что ей всё-таки стоит попробовать вмешаться. Джорджия сама начала всё это — историю с Томом... Или как бы его ни звали, — мрачно думает Гермиона, вновь медленно двигаясь к выходу.       Она ненавидит загадки и тайны.       — Мам?       Гермиона касается пальцами деревянной двери, неловко стоя в проёме. Мать оборачивается.       — Да, детка? — она нервно теребит пуговицы на строгом атласном платье, рассеяно оглядывая её. — Ты что-то хотела?       — Поговорить, — коротко отвечает Гермиона, двигаясь вперёд. Мама не отрывает от неё настороженного взгляда. — О Томе.       Джорджия резко замирает и хмурится, кажется, начиная понимать, о чём идёт речь.       — Ты подслушивала мой разговор с доктором Дамблдором? — жёстко спрашивает она, в несколько шагов оказываясь напротив Гермионы.       Инстинктивный страх и желание защититься находят её. Гермионе приходится проглотить эти чувства, однако голос дрожит, раскрывая её.       — Ты говорила достаточно громко, чтобы я могла услышать.       Мама смотрит. Она хмурится ещё сильнее и уходит в себя, смотря сквозь Гермиону. Напряжение в воздухе неумолимо растёт, и Гермиона сдерживает желание отвернуться.       — Сколько?       — Практически всё, — тихо говорит она. Её голова на мгновение опускается вниз, прежде чем она вновь поднимает взгляд на мать. — Однако для меня это ничто.       Джорджия сжимает губы.       — Не пойми меня неправильно, — начинает она, но затем останавливается и глубоко вздыхает.       Гермиона удивлённо наблюдает за тем, как мама покачивается на своём месте. Она прикладывает пальцы к вискам и вымученно стонет, садясь на диван. На фоне снега за широким окном её кожа кажется болезненно бледной.       Гермиона чувствует жалость. Она открывает рот, чтобы сказать хоть что-то, однако вместо этого облизывает пересохшие губы, оставаясь безмолвной.       — Я не знаю, что тебе сказать, — в конце концов произносит её мать через некоторое время.       Джорджия убирает руки и устало смотрит на неё сквозь полуоткрытые веки. Золотые часы болтаются на её левом запястье.       — Честно, Гермиона, — мама тянется к пачке с сигаретами, не отводя от неё взгляда. — Что ты хочешь от меня услышать?       Гермиона сглатывает и смотрит на свои пальцы, нервно дёргающие подол свитера.       — О Томе.       Мама фыркает.       — Я поняла. Конкретнее.       Гермиона редко слышит такой тон у матери. Обычно она разговаривает с ней более нежно и лояльно, однако то, что она узнала по телефону, похоже, сильно взволновало её.       Гермиона подбирает слова.       — Что тебе сказал доктор Дамблдор?       Мама не выглядит удивлённой, когда Гермиона спрашивает у неё об этом. Она делает затяжку и задумчиво смотрит на картину, где изображена семья папы — Гермиона не знает ни одного из них, но когда-то ей дали понять, что они были из знатного рода.       — Много чего, — коротко говорит она, стряхивая пепел. — Помнишь, несколько лет назад я говорила тебе, что Том может вернуться домой? В том году его перевели в общий режим. Это означает, что его, — мама жестикулирует рукой с сигаретой в воздухе, — состояние улучшилось.       Гермиона чувствует, что холодеет.       — С февраля начнётся суд над решением его дальнейшего заключения. Если Тома сочтут вменяемым и неопасным для окружающих людей, то он вернётся домой к концу года. Предположительно в декабре, но... доктор Дамблдор ещё не уверен.       Проезжающая по дороге машина громко сигналит в ответ маминым словам, и Гермиона вздрагивает. Она медленно обхватывает холодными пальцами подрагивающие плечи, невидящим взглядом смотря в пол. Мама молчит.       Она заканчивает курить, прежде чем встаёт с дивана. Гермиона чувствует её присутствие перед собой, но не смеет поднять голову. Она не знает, что сказать. Её язык просто не поворачивается.       — Ты довольна тем, что услышала? — мягко спрашивает мама, касаясь кончиками пальцев её опущенных плеч.       Гермиона теряется в догадках.       — Я... Я не знаю, — её губы дрожат, когда она отвечает.       — Посмотри на меня. Я хочу видеть твои глаза, когда ты говоришь со мной.       Гермиона медлит, но поднимает взгляд.       — Я не совсем понимаю твои слова. Мне до сих пор неизвестна вся история... только лишь часть.       Лицо мамы пустое. Она смотрит на Гермиону, заглядывая в саму душу, как отец. Это её нервирует, заставляя вновь тревожно перебирать ткань мокрыми от холодного пота пальцами.       — Раз так, — Джорджия делает паузу, и сердце Гермионы замирает, — я советую обратиться с этим вопросом к отцу.       Её глаза округляются. Образ папы возникает перед глазами, и она чувствует, как всё внутри неё застывает от мимолётного страха. Тёмные глаза Томаса следят за ней даже из глубины её сознания.       Она ёжится, вяло положив руку на плечо в защитном жесте.       — Но... — её глаза мечутся по комнате, не в силах найти опору. — Почему он...?       — Томас знает, что тебе ответить, Гермиона, — жёстко говорит мать.       Она берёт сигареты с кофейного столика и направляется к двери, однако прямо у выхода останавливается. Её голова чуть поворачивается в сторону, а рука касается дерева. Гермиона с надеждой подаётся вперёд, прежде чем одёргивает себя, внимательно наблюдая за матерью.       — Только я вынуждена сказать правду, даже если она тебе не понравится: готовься к худшему.       С этими словами она покидает гостиную.       Гермиона смотрит на открытые дверцы, глупо раскрыв глаза. Мысли перемешиваются между собой, а тело ослабевает, когда она медленно, не помня себя, опускается на край дивана. Её пальцы дрожат, и она хватается ими за мягкий подлокотник, неосознанно ища опоры.       Я... не понимаю...       Со второго этажа слышен мягкий щелчок закрывающейся двери. Гермиона осознаёт, что скулит внутри.

×××

      Когда папа приходит домой, она не может собраться с мыслями.       Весь вечер он проводит в своём кабинете, а мама — наверху, намертво закрывшись в спальне. Гермиона остаётся в доме наедине с пожирающими её чувствами, слоняясь по пустым комнатам от волнения внутри.       Она не смеет помешать отцу работать — ей, наверное, не хватит храбрости. Он не потерпит любых пререканий с её стороны, а закрытая дверь в его кабинет — знак того, что мешать ему не стоит. Моральное состояние Гермионы слишком шаткое, чтобы портить отношения с ним ещё больше.       Она ждёт ровно до трёх часов ночи, пока не слышит шум из соседней комнаты. Её взор покрывает сонная пелена, когда она резко отрывает голову от подушки, рассеянно озираясь по сторонам. Руки и ноги затекли от неудобной позы на кровати, поэтому Гермиона вымученно стонет, разминая конечности, перед тем как выйти.       В доме темно.       Гермиона мягко закрывает за собой дверь, обнимая плечи обеими руками от зимнего холода. Её зрение улавливает тонкую полосу света за поворотом, и она идёт к ней, как на маятник. Даже сейчас, в полудрёме, её чувства как никогда обострены. Лёгкий ужас и болезненное любопытство бьют изнутри.       Она поворачивает, оказываясь в другой части дома. Здесь находятся только спальня родителей и кабинет отца, поэтому она редко посещает это место.       Её сознание чуть проясняется. Гермиона недовольно хмурится, когда замечает, что в этом коридоре ещё мрачнее, несмотря на приоткрытую дверь. Она невольно нащупывает стены в темноте, стараясь найти себе опору, чтобы двигаться дальше, однако чьё-то лёгкое касание к плечу заставляет её отшатнуться.       Сердце бьётся прямо в горле, когда Гермиона оборачивается, видя силуэт перед собой. Немного отойдя от шока и испуга, она узнаёт в нём Джорджию, замершую напротив.       — Мама?       — Гермиона, детка, ну чего ты... Это всего лишь я, — она выдыхает и берёт её за руку, выводя обратно из коридора.       Гермиона непонимающе смотрит на их соединённые ладони, сглатывая.       — Что... что ты здесь делаешь?       Мама оборачивается, однако в темноте невозможно разглядеть выражение её лица и сказать что-то о реакции. Они возвращаются в спальню Гермионы, и она садится на свою кровать, включая свет.       — Я была в комнате Тома, — мама виновато улыбается ей, прижавшись спиной к двери. — Извини, что разбудила тебя. Я разбирала его вещи в шкафу и кое-что упало на пол, поэтому стоял такой грохот. Вероятно, Томас тоже это слышал...       Она замолкает. Гермиона сжимает губы и одеяло в пальцах, тяжело вздыхая. Её идея пойти в это время к отцу была ужасно глупой.       — Сейчас три часа ночи, — говорит она вполголоса, кивая на часы рядом с кроватью.       — Да, я знаю, — мама выпрямляется и касается дверной ручки, будто готовясь в любой момент уйти. — Мне хотелось отвлечься от нашего... дневного разговора. Я надеюсь, ты не злишься на меня после него. Я была достаточно груба... Просто переволновалась.       Гермиона кивает.       — Да, конечно, я понимаю, — покорно говорит она. Джорджия ещё раз улыбается, а затем открывает дверь. — Спокойной ночи, мама.       — Спокойной ночи.       Она уходит, а Гермиона выключает свет. Груз на её душе, кажется, только усиливается после их разговора, и она беспокойно ложится в кровать, думая о её словах. Похоже, мама уже начала готовиться к возможному приезду Тома.       Что-то внутри неё впивается шипами от осознания этой правды. Гермиона не знает, хорошо это или плохо — возвращение брата, но отчего-то на её сердце скребёт от беспокойства и тревоги.