Голод

      4 февраля, 1994г.       Гермиона часто думает о том, почему всё стало таким странным.       Ей нравится размышлять по вечерам об этом, сидя в тёмной комнате и представляя, будто её жизнь вовсе не принадлежит ей. Будто все проблемы, появившиеся за последние годы, являются проблемами иного человека. Будто родители, на самом деле, совсем не её. Будто брат, живущий половину своей жизни в психиатрической лечебнице, — чей-то другой.       Гермионе приносит удовольствие осознание того, что хоть чем-то в своей жизни она может управлять.       Её взгляд медленно скользит по распущенным волосам, которые мама выпрямила феном, и платью, облегающему талию и бёдра. Оно зелёное, в уродливый белый горошек, и ужасно короткое. Она не знает, где мать его достала и почему отдала именно ей, но Гермионе не нравится.       Чёрные ботинки кажутся слишком нелепыми на фоне капроновых колготок и этого платья, но сейчас такая мода — выглядеть открыто, желанно, даже если это претит её личным вкусам.       Время слишком быстро меняется, и Гермиона за ним не поспевает.       — Мне не нравится, — неуверенно говорит Гермиона, кидая взгляд на Джорджию. Она сидит на подоконнике, курит и оценивающе смотрит на неё.       — Что именно?       Мать сбрасывает пепел в открытое окно, и Гермиона следит за движениями её пальцев через напольное зеркало. Она выглядит крутой — созданной для конца двадцатого века.       Гермиону, на самом деле, никогда ранее не волновали вопросы моды. Она жила с осознанием, что это — пустая трата времени, однако сейчас всё поменялось. Она буквально чувствует на своих костях, как мир вокруг неё трещит по швам. Видоизменяется.       — Оно... короткое, — Гермиона проводит руками по бёдрам, разглядывая свои ноги, будто видит их впервые. — И неудобное. Разве кто-то в моём возрасте носит такое?       Мама смеётся, заставляя раздражение бурлить внутри. Сегодня она, похоже, в долгожданном хорошем настроении.       — Тебе пятнадцать, Гермиона. Англия немного отстаёт от моды, но это неизбежно. В Америке, например, сейчас так ходят все девочки твоего возраста.       — Мне плевать на Америку, — фыркает Гермиона, отворачиваясь от зеркала. Она скрещивает руки на груди. — Просто я не понимаю... Зачем ты хочешь, чтобы я надела это? Разве джинсы и футболка чем-то хуже? Это всё — простая одежда, мама. Тем более она тоже в моде.       Джорджия закатывает глаза. Она делает так всегда, когда Гермиона начинает препираться с ней и отстаивать свою точку зрения, быть упрямой.       — Твоему брату понравится, — мама выдыхает дым и закрывает окно. — У него сейчас сложное время. Порадуй его тем, что у тебя есть вкус, а не только голова на плечах.       Гермиона вскидывает брови, совершенно не зная, что сказать. Она сомневается, что Тому есть дело до её одежды. Он сидит в грёбаной тюрьме: без права на выход в желанное время, с наручниками на руках и в маленькой душной комнате. Последнее, о чём он должен думать, — как выглядит его младшая сестра.       Но, конечно, маму не переубедить.       — Мне кажется, ему всё равно на эти вещи. Ты сама сказала, что сейчас у него сложный период в жизни — на месте Тома я бы думала только об этом.       Джорджия качает головой, а затем ласково улыбается и соскальзывает с подоконника, приближаясь к ней. Щёки Гермионы постепенно начинают пылать. В последнее время не только с ней происходят странные вещи: сегодня мама одна, а завтра — совсем другая.       Иногда Гермионе кажется, что им обеим нужна помощь.       — Он любит тебя, милая, — она нежно проводит рукой по её щеке, заставляя пальцы Гермионы задрожать от желания заключить её в объятья. Она так давно этого не делала. — Думаю, ему будет приятно увидеть тебя такой. Отвлечься от рутины. Более того, ты давно не навещала Тома. Он уже успел соскучиться.       Гермиона вздыхает. С мамой бесполезно спорить.       — Мне всё равно кажется, что это бессмысленно.       Мама закатывает глаза и щиплет её за щёку. Гермиона вскрикивает, прикрывая саднящую кожу, и недовольно смотрит на Джорджию, что закрывает дверцы шкафа. Господи, она сама ещё как ребёнок!       Они спускаются вниз, и Гермиона молча наблюдает, как мать выключает свет во всём доме. Отец до сих пор не приехал, но так даже лучше — несмотря на жгучее желание узнать у него о Томе, она наконец может отдохнуть от его присутствия.       Их дорога скучная и долгая. Мама включает свои излюбленные песни из восьмидесятых, что заполняют салон почти всю поездку. Гермиона пару раз засыпает, однако оставшееся до лечебницы время бодрствует, наблюдая за огнями. На улице темно, как ночью. Фонари освещают им дорогу.       Джорджия останавливается на парковке. Как и раньше, Гермиона замечает, что машин немного. Она ждёт маму, надевая пальто, а затем они выходят. Сегодня не так холодно, как несколько дней назад, однако февральский ветер заставляет мурашки пробежать по её спине.       — Мы ненадолго, я думаю, — мама завязывает пояс на своём пальто, несмотря на то, что им осталось идти меньше минуты. — Доктор Дамблдор предупреждал меня, что Тому сократили дозу нейролептиков, поэтому он может быть немного... не то что бы буйным, — она морщится, будто само слово ей противно. — Том постепенно привыкает к новому течению времени, но иногда ему это не нравится.       — Он рассеян... вял? — спрашивает Гермиона, поправляя холодные волосы.       — Ну... что-то вроде того, — кивает мама, а затем смотрит на неё с интересом в глазах. — Ты знаешь об этом что-то или просто догадалась?       Гермиона опускает руки обратно в карманы. Вход в лечебницу совсем близко, и от этого у неё сводит живот.       — Невилл рассказывал.       — А-а, точно. У него же родители, если мне не изменяет память, числятся в другом корпусе? Кажется, Томас мне говорил об этом.       Блин. Гермиона морщится. Ей не хотелось затрагивать эту тему, но слова сами сорвались с уст. Неужели сложно хотя бы раз соврать?       — Да... В другом.       Мама удовлетворённо кивает, и Гермиона раздражённо выдыхает. Она больше не хочет говорить с ней об этом. Бедному Невиллу до сих пор снятся кошмары.       Они молча доходят до деревянных дверей и заходят внутрь тёплого, по сравнению с зимним вечером, здания. Как и раньше, охранники проверяют их документы, а один из них вновь пристально следит за мамой. Гермиона не сводит с него глаз, сжимая кулаки в карманах пальто. Как мерзко. Его совсем не смущает кольцо на пальце Джорджии?       Когда их верхнюю одежду забирают, и Гермиона остаётся в ненавистном ей платье, мама берёт её за руку и ведёт к лестнице. Её сердце глухо стучит в груди, а пальцы дрожат от волнения. Как давно я не была в стенах этого здания... Настолько, что кажется, будто она находится здесь в первый раз.       — Волнуешься? — мама сжимает её холодные пальцы. Гермиона кидает на неё взгляд, видя понимающую улыбку. — Это нормально, детка. Вы с братом так давно не виделись.       Не смея выдавить из себя ни слова, она кивает и сжимает губы.       — В последний раз, когда я была здесь, он говорил о тебе. Немного, буквально пару слов. Дословно не скажу, но что-то вроде: Где Гермиона? — Джорджия смеётся, и лёгкий румянец появляется на её щеках. — Он скучает по тебе, милая, а ты ещё умудряешься думать, приезжать сюда или нет.       Гермиона бледнеет, когда слышит слова мамы. Потому что я не хочу этого. Ни этой больницы, ни Тома. Она сглатывает, беспомощно мотая головой в разные стороны будто в поисках поддержки.       — Я...       Доктор Дамблдор появляется в периферии их зрения именно в тот момент, когда Гермиона пытается вымолвить оправдания. Убрав свою похолодевшую ладонь из цепких пальцев мамы, Гермиона проводит ей по ткани платья, вытирая пот. Господи, боже мой, она меня убьёт своими разговорами о Томе. Её мать действительно считает, что она должна что-то своему старшему брату?       Джорджия расплывается в широкой улыбке, моментально забыв об их разговоре, когда видит Дамблдора. Он подходит к ним и пожимает протянутую ладонь мамы, а затем кидает взгляд на Гермиону. Его губы растягиваются в лёгкой улыбке.       Гермиона сжимает кулаки, отвечая ему едва заметным кивком. Глаза доктора блестят.       — Добрый вечер, дорогие дамы, — его сиплый голос стал ещё более сиплым по прошествии месяцев. — Надеюсь, путь сюда прошёл для вас более чем комфортно. С недавних времён дороги покрылись льдом.       Джорджия быстро кивает и поправляет сумку на плече.       — Несомненно, доктор Дамблдор. Мы с Гермионой благодарны вам за беспокойство.       — Признаюсь, — он убирает руки за спину, когда они начинают идти по коридору, — Том уже заждался вас. Он изъявил желание прийти в комнату на двадцать минут раньше положенного, и я не мог ему в этом отказать. Всё-таки грустно осознавать, что это последняя его встреча с вами в этих стенах, — он глухо смеётся, однако Гермиона не видит в его словах ничего смешного. — Ему, похоже, нравится там гораздо больше, чем в собственной комнате.       — Я думаю, виной тому книги, доктор. Дома он любил читать их, особенно сказки Гермионе по ночам.       От слов Джорджии у неё появляется тошнота. Гермиона поднимает голову, что кажется деревянной, замечая заинтересованный взгляд Дамблдора. Она натянуто улыбается ему и перебирает пальцы.       — Наверное. Я была слишком маленькой, чтобы запомнить это, — выговаривает она.       Доктор понимающе кивает и наконец отворачивается от неё. Волна облегчения накрывает Гермиону, однако это — крупицы по сравнению с тяжестью внутри.       — Конечно, мисс Грейнджер.       Через несколько мгновений они оказываются рядом с ненавистной ей комнатой. Пока доктор Дамблдор напоминает маме правила, она на негнущихся ногах подходит к двери. Стекло, где она когда-то впервые увидела Тома, оказывается прямо перед её лицом. Она сглатывает.       Черты мужского лица постепенно вырисовываются, стоит ей заострить на нём внимание. Гермиона видит его голову, волосы, однако большего не может разобрать из-за текстуры стекла. Так даже лучше.       — Гермиона.       Голос мамы заставляет её вздрогнуть. Она отшатывается, широко раскрытыми глазами смотря на мать и доктора. Её сердце колотится в груди.       — Идём, — Джорджия неловко улыбается, глядя на Гермиону так, будто с ней что-то не так. — Всё хорошо?       Она облизывает губы и проводит мокрыми ладонями по бёдрам.       — Да, да, — выдыхает Гермиона. — Пошли.       Мама смотрит на неё ещё несколько мгновений, прежде чем медленно кивает, и поворачивается к двери. Будто в замедленной съёмке, Гермиона наблюдает, как она открывается, а затем делает шаг в пропасть. К Тому.       В комнате, как и полтора года назад, прохладно. Большой стол посредине выглядит слишком вызывающе, сразу, при входе внутрь, притягивая к себе взгляды. Мама ускоряет шаг и что-то говорит; тон её голоса слишком радостный, почти счастливый. Гермиона медлит, закрывая железную дверь.       На нём снова те же наручники.       Его глаза неотрывно следят за ней, когда Гермиона следует за матерью. Ноги в одночасье становятся ватными, а в желудке слишком пусто. Боже мой.       Синяки под его глазами стали ещё более отчётливыми. Гермиона не может похвастаться идеальным зрением, но они настолько тёмные и глубокие, что её сердце невольно сжимается. Наверное, это жизнь без нейролептиков... Может быть, он мало спит...       — Мой милый мальчик! — громко восклицает мама, прерывая их с Томом безмолвный диалог. Он отворачивается от Гермионы. — Что они снова сделали с тобой?       Мама кружится вокруг него, как курица наседка, а Гермиона пытается сесть за стол и не споткнуться. Её пальцы начинают дрожать ещё сильнее, чем в коридоре, однако в голове ужасно пусто.       — Ничего, — тупо отвечает Том.       Его голос подобен безжизненному, давно сломленному. Мурашки ползут по спине Гермионы от этого осознания, и она кидает на него быстрый взгляд. Глаза Тома обращены на свои сцепленные в замок руки. Он её не видит, но даже если замечает, то упорно игнорирует. Она хмурится.       — Как же? — Джорджия проводит рукой по его грязным волосам, а затем трогает запястьем лоб, как заботливая мама. — У тебя нездоровый вид, дорогой.       Том молчит.       Джорджия ещё несколько мгновений вьётся вокруг него, прежде чем садится рядом с Гермионой. По блестящим от возбуждения глазам матери она понимает, что та хочет быть как можно ближе к Тому, но не может. Правила нельзя нарушать, особенно сейчас, когда Том находится в столь уязвимом состоянии.       — Это быстро проходит, — хрипит он, и вид его вмиг делается таким измученным, будто каждое слово для него как раскалённое железо.       Гермионе жалко его. Несмотря на обиду — которая, вроде, притупилась по прошествии стольких месяцев, — ей поразительно легко признать это. Он выглядит жалко, находясь в таком же положении, что и она полтора года назад. И ей бы это даже нравилось, если бы мама вела себя иначе.       Не так, будто Гермиона резко исчезла, пропала из этой комнаты и её жизни.       Её руки дрожат, желая сжаться в кулаки, однако вместо этого она прижимает их к коленям, не подавая вида. Её лицо полностью пусто.       Джорджия ещё около получаса говорит с Томом. В основном она спрашивает его о процессе лечения, о том, как он пришёл к ремиссии, а он, в свою очередь, мычит либо изредка отвечает односложными предложениями. Чтобы скрасить своё одиночество и скуку, Гермиона берёт с полки одну из немногочисленных книг и начинает читать. Иногда она прерывается, когда мама начинает задавать Тому интересующие её вопросы, и с жадностью слушает.       В остальном время проходит скучно.       Её вчерашние мысли о том, чтобы поспрашивать его о чём-нибудь, оказались бессмысленными и глупыми. Она должна была догадаться, что во время ремиссии Том будет не особо разговорчив. На самом деле, ей даже немного стыдно за свою оплошность, и, когда Гермиона думает об этом, на её щёки невольно ползёт румянец.       — Что читаешь, дорогая?       Она резко поднимает голову. Мама смотрит на неё с лёгкой улыбкой на губах, что выглядит так, будто она её натянула из последних сил. Гермиона кусает внутреннюю сторону щеки, когда показывает ей обложку.       — Тебе нравится Стивен Хокинг? — она посмеивается, а затем вновь поворачивается к Тому, так и не дождавшись ответа Гермионы. — Она растёт такой же умной девочкой, как и ты.       Гермиона чувствует, что бледнеет. Она резко закрывает книгу и впивается пальцами в обложку. Не надо, мама... не начинай.       Лицо Тома остаётся неизменным.       — Ты прочитал все книги здесь? — вновь подаёт голос мама.       — ...Нет, — медленно говорит он, поднимая взгляд с наручников на Гермиону.       Её сердце делает кульбит в груди. Несмотря на страх внутри, она не может оторвать взгляд от его глаз, что кажутся такими отдалённо родными; чем больше она смотрит в них, тем больше её затягивает внутрь. Будто в них сосредоточен весь её грёбаный мир...       Она моргает. Иллюзия растворяется так же быстро, как и появилась, и уже через мгновение она замечает, что Том смотрит матери в глаза. Джорджия ёрзает на своём месте.       — Доктор Дамблдор рассказывал, что тебе нравится здесь находится больше, чем в своей комнате.       — Я думаю... — Гермиона запинается и краснеет, когда чувствует, что взгляды её родственников мигом оказываются на ней. Она смотрит на стол, и ей даже виден кусочек наручников Тома. — Я думаю, здесь более... уютно. В отличие от коридоров, по крайней мере, — быстро бормочет она, заканчивая.       Щёки пылают огнём. Уютно... уютно... что я, блин, несу? Единственное, что вызывает у меня это место, — волну мурашек.       Мама мычит, будто мысль Гермионы кажется ей интересной.       — Это... в этом что-то есть, — она проводит рукой по шее, затем поправляя волосы. — По крайней мере, здесь приятная обстановка. Нет голых стен и... прочего.       Гермиона чувствует себя подавленной, когда мама замолкает. Их разговор с Томом зашёл в тупик.       Когда наконец выходит их время, один из охранников стучит в дверь и грубым голосом напоминает им об этом. Гермиона аккуратно встаёт из-за стола, несмотря на желание поскорее сбежать отсюда. Джорджия берёт Тома за руку и слабо сжимает. Его большая ладонь дёргается.       — Совсем скоро мы снова будем все вместе, Том, — мама улыбается, но в её глазах блестят бисеринки слёз.       Гермиона сглатывает.       Мама встаёт и вытирает глаза. Она что-то говорит Гермионе, но та её не слышит. Её взгляд вновь поймал Тома, и ей снова тяжело от него отпрянуть. Он тянет её, тянет.       Гермиона слабо понимает, что она делает. На ватных ногах она медленно приближается к Тому, вставая в нескольких дюймах от него, и неуверенно протягивает руку. Он прерывает их зрительный контакт, чтобы посмотреть на её ладонь.       Вторая её рука сжимается.       Она ловит себя на том, что тратит совсем краткое мгновение, чтобы почти невесомо коснуться его запястья. Оно красное, кожа натёртая, и несколько маленьких синяков видны из-под больничной кофты. Её пальцы легко проводят по бордовой линии, задевая волосы, прежде чем она отшатывается как ошпаренная.       Сердце громко стучит, почти в горле, глаза широко раскрыты — такой её видит Том, когда провожает взглядом до двери. Трясущейся ладонью Гермиона обхватывает ручку и, сказав прощальное до встречи, выходит в коридор.