15 февраля, 1994г.
Сегодня воскресенье. День, на удивление, солнечный и тёплый.
Гермиона тратит почти весь обед, играя с Гарри и Роном в настольные игры на чердаке. Они смеются, вспоминая, каково это — шутить так беззаботно, будто у них нет всех этих проблем. Пару раз приходит мама: сначала с вопросом, не хотят ли они перекусить, а затем с бутербродами и газировкой. За её присутствием Гермиона даже замечает, как Рон краснеет, глядя на маму, и её это не может не вводить в ступор.
Всё хорошо. По крайне мере, ей так начинает казаться, однако вечером тучи сгущаются: приезжает папа.
Гермиона бледнеет, когда слышит мотор его автомобиля. Она вскакивает с пола и вцепляется дрожащими пальцами в деревянную раму окна, высматривая его на лужайке. Недоуменные взгляды парней ощущаются на спине.
— Гермиона? Что случилось? — говорит Рон, вставая позади неё. Он тяжело дышит ей в ухо после отжиманий, которые Гарри заставил его сделать.
Она не отвечает. Её глаза неотрывно следят за фигурой отца, облачённой в чёрное пальто. Он открывает заднюю дверцу машины и достаёт оттуда два пакета с продуктами, прежде чем направляется к дому. Гермиона сжимает губы. Сердце ёкает в груди.
— Мистер Грейнджер?
— Что? — Гарри незамедлительно подаёт голос. — Твой отец приехал?
Рон отходит от окна, когда Гермиона поворачивается к ним. Она хмуро смотрит в пол, царапая ногтями ладони.
Пару дней назад она рассказала им о поведении Томаса, когда не знала, как справиться с наплывом чувств. Брат, родители, убийца... Всё это кружится вокруг неё, как рой пчёл, и она никогда не сможет заранее узнать, какая из них больнее укусит.
— Да... — Гермиона выдыхает и убирает прилипшую ко лбу чёлку. Она буквально чувствует, как хорошее настроение испаряется внутри неё. — Не знаю, правда, на сколько в этот раз.
Она отчаянно улыбается, встречая мрачные взгляды Гарри и Рона.
Упав рядом с друзьями на пол, Гермиона вновь бросает кубик, уже без интереса наблюдая за тем, как он скользит по скользкой поверхности картона. Минуя грани, перед ней оказывается цифра шесть. Вновь ничего.
— Не хочу вмешиваться, — Гарри проводит рукой по волосам, — но, может, тебе стоит поговорить об этом с матерью? Вроде, вы с ней в достаточно хороших отношениях для... таких разговоров.
Рон улыбается ей, пытаясь поддержать.
— Если что, ты всегда можешь выговориться нам.
— Да! — Гарри быстро кивает головой. — Объективно мы ничем не можем помочь, но хотя бы послушать...
Гермиона хмыкает, ничего им не говоря. Она молча шагает ровно шесть раз своей фигуркой и оказывается близ фермы. Несмотря на то, что она всеми силами пытается показать им, что желает продолжить играть, это, кажется, так не работает.
Она чувствует, как Гарри и Рон пристально смотрят на неё, не сдвигаясь со своих мест. Опять...
— Спасибо, мальчики, — Гермиона грустно улыбается каждому из них, мысленно сдаваясь. — Но, думаю, разговор с матерью не поможет. Она любит папу, но... в любом случае я сомневаюсь, что их брак продлится ещё пять лет.
— С учётом его постоянных отъездов — да, — бормочет Гарри.
Что-то бурлит внутри неё, когда Рон тянется к ней, обнимая. Гермиона благодарно прижимается к нему, чувствуя себя беспомощной как никогда, и через пару мгновений Гарри присоединяется к ним. Она вдыхает запах из одежды, пропитанной подростковым одеколоном и потом. Ужасное сочетание — Гермиона вынуждена согласиться, — однако это успокаивает её. Дарует ощущение защищённости, что всегда и делали её мальчики.
В таком виде их находит Джорджия, когда заходит наверх.
— Боже правый... Надеюсь, я вам не помешала, — она натянуто улыбается им, однако в её глазах Гермиона замечает блеск раздражения.
Рон растерянно смотрит на Джорджию и, покраснев, отходит от Гермионы. Она невольно встречается взглядом с Гарри.
— Нет, конечно, — он слабо улыбается. — Мы всё равно уже уходим, миссис Грейнджер. До завтра, Гермиона.
— Пока...
Гарри встаёт с пола и забирает свои вещи, на пути к выходу накидывая кофту. Рон проводит рукой по волосам, хмуро глядя на Гермиону. Она дарит ему улыбку, безмолвно говоря, что всё в порядке, прежде чем тот неуверенно выходит вслед за Гарри. Когда дверь за ними закрывается, мама поворачивается к ней со скрещенными руками на груди.
— Знаешь, — в её голосе слышно едва скрываемое раздражение, — с твоей стороны очень некрасиво было проигнорировать приезд отца.
Конечно. Гермиона сдерживается от того, чтобы закатить глаза, однако слова Джорджии разжигают в ней интерес.
— И не надо так на меня смотреть, — мама возмущённо отводит глаза. — Томас сказал мне, что видел тебя в окне.
— Может, он увидел только мой силуэт, потому что я сидела возле окна.
— Оставь эти отговорки для идиотов, Гермиона, — мать закатывает глаза и отворачивается от неё. — Через час будет готов ужин. А сейчас спустись вниз и поздоровайся с отцом.
Дверь хлопает слишком сильно для старого чердака. Гермиона ошарашенно наблюдает за поднявшейся пылью, ощущая, как внутри неё скручивается спиралью тошнота. Кажется, она впервые увидела Джорджию такой — грубой, недовольной и чем-то злой. Обычно мать пассивная, и Гермиону это особо не занимает, однако сейчас она удивлена.
В отсутствии отца она ведёт себя иначе... Намного спокойнее и вежливее, чем сейчас.
Гермиона фыркает и закрывает жалюзи, прежде чем выходит из комнаты. Она спускается в свою спальню и быстро переодевается в чистую одежду, а затем спускается вниз. Гермиона не спешит, как можно больше оттягивая время встречи с отцом, однако, проходя мимо гостиной, он сам останавливает её.
— Гермиона.
Она замирает. Его голос — почти такой же, как у Тома — низкий, тихий и шипящий, — выворачивает внутренности Гермионы наизнанку. Она сглатывает, а затем возвращается к двери в гостиной, мимо которой только что прошла. Почему-то она думала, что он на кухне. Может, пытается поговорить с мамой. Но нет.
— Заходи, дорогая. Не стесняйся.
Гермиона кусает щёку. Она послушно входит в гостиную, игнорируя огонь страха и раздражения внутри. Из соседней комнаты — кухни — доносятся приятные запахи специй и овощей, заставляя желудок скручиваться. Мама, скорее всего, готовит курицу.
Отец сидит в кресле рядом с диваном и читает газету. В комнате слишком темно из-за опущенных тёмных штор, а на улице постепенно начинает опускаться солнце. Гермиона проходит мимо нарочито медленно, пытаясь разглядеть заголовок, однако кроме смазанных фотографий ничего более не видит.
На мгновение в её голове вспыхивает мысль о Сириусе Блэке. Её бросает в жар. Пальцы сжимаются в кулаки, когда она пытается остановить своё волнение. Хватит, хватит... Не весь мир крутится вокруг этого убийцы.
Гермиона заставляет себя проглотить всё беспокойство и садится на диван, опуская холодные ладони на колени. Мягкая ткань фланелевых штанов ласкает кожу.
— Привет.
Звук её голоса похож на шелест листьев.
Следующие пять минут Гермиона молча сидит на диване, наблюдая за отцом. Он склоняет голову набок, пробегаясь глазами по бумаге, а затем переворачивает хрустящую страничку. Презрение трогает его тонкие губы.
— Знаешь, Гермиона, — говорит он, растягивая слова. — Твоя мать рассказала мне о вашем недавнем разговоре.
Сердце учащает свой ритм в груди. Гермиона почти вскакивает со своего места, с ревущим пульсом ожидая его следующих слов. Её пальцы до боли сжимают ткань.
Томас не торопится. Он медленно читает текст, а, может, просто притворяется. Что бы он ни делал, через нескончаемую минуту ожидания отец вздыхает и складывает газету в маленький квадрат. Гермиона удивлённо наблюдает за ним, ощущая, как по спине начинает течь капелька пота. Ей так дурно.
— Я знаю, — его глаза обращаются к ней в темноте, а тонкие пальцы разглаживают уголок сложенной газеты, — что ты хочешь знать о Томе, Гермиона. Ты его сестра и это
важно для тебя. Я знаю.
Он встаёт с кресла и обходит его, останавливаясь позади Гермионы. Её губы приоткрываются, однако через них не пролетает ни звука. С гулко бьющемся сердцем она следит за рукой отца, так похожей на
его. Гермиона невольно подставляет ладонь, когда его кулак раскрывается, и дрожащей рукой забирает газету.
Она не знает,
что в её руках. Даже представить себе не может. Но от чего-то сердце в её груди ни на секунду не унимается, а страх внутри всё нарастает, будто то, что она сейчас прочтёт, надолго ранит её.
Подрагивающие пальцы проводят по сложенной бумаге. Ей виден только клочок от слова, написанного чёрными жирными буквами, однако она не может разобрать его. В голову лезут тысячи мыслей — одна хуже другой.
Томас, всё ещё стоящий позади неё, опирается руками о спинку дивана. Гермиона застывает, ощущая его присутствие как неминуемую угрозу. Она не понимает, почему он ведёт себя так странно, и желание убрать газету подальше от отца лишь нарастает. Гермиона искренне боится, что он заберёт её.
Как конфетку у наивного ребёнка.
— Что мама говорила тебе?
— Что... — Гермиона запинается, не понимая, к чему он ведёт разговор. Её брови сводятся на переносице. — Что ты должен мне рассказать о нём. О Томе.
— Правильно, малышка, — отец касается большой мозолистой ладонью её головы, нежно поглаживая. Отвращение и страх сливаются внутри. — А теперь слушай меня: откроешь эту газету, когда будешь в своей комнате. Ты поняла меня? Не стоит слишком рано обременять свою мать.
Что?.. Гермиона поворачивает голову, непонимающе смотря на Томаса. Его глаза холодные и отстранённые, когда он отвечает на её взгляд, однако его губы больше ничего не произносят. Через несколько мгновений отец убирает руку и медленно уходит, оставляя её одну в этой комнате.
×××
— Как тебе еда, дорогой?
Улыбка матери дрожит, когда она смотрит на своего мужа в ожидании похвалы. Её пальцы мерно барабанят по столу. Томас делает глоток красного вина и несколько секунд молчит, хмуро глядя на белую, идеально выглаженную скатерть.
— Как и всегда.
Он касается губ салфеткой, в то время как улыбка матери опускается. В её глазах Гермиона видит постепенно появляющиеся слёзы, однако, когда отец заканчивает, она быстро морагет, смахивая их.
— Я рада.
Гермиона ёрзает на своём месте, прокалывая вилкой запечённую картошку. Внутри неё бурлит тошнота от желания поскорее прочитать газету. Уйти отсюда. Атмосфера, что висит над кухней, угнетает её ещё больше, чем когда-то ранее.
— Ты уже приготовила ему комнату? — спрашивает отец, пристально глядя на мать.
Она кивает.
— Да, ещё в прошлом месяце. Я думаю о том, чтобы съездить в магазин и купить ему побольше вещей. Те, которые были у него раньше, уже давно не по размеру.
Щёки мамы краснеют от выпитого вина и своих собственных слов. Гермиона скользит взглядом по Томасу, не зная, как он отреагирует на это. Обычно он злится, когда она говорит о своём сыне, но он
сам начал этот разговор.
Томас кивает. Похоже, ему просто всё равно.
Гермиона замирает с вилкой в руке, задумчиво глядя на скатерть. На мгновение странная мысль щёлкает в её голове.
Эта комната всегда была гардеробной родителей, и ей запрещено туда заходить.
Разве Том не жил с ними четырнадцать лет до того, как попал в клинику? Гермиона сводит брови на переносице, крепче сжимая вилку пальцами. Что-то здесь не сходится.
Сколько она себя помнит, комната напротив неё всегда была гардеробной. После того, как мать или отец выходили оттуда, они закрывали её на ключ и убирали его.
Неприятный холодок ползёт по телу Гермионы.
— Мам? — её голос дрожит.
Джорджия резко вскидывает голову, будто заведённая, и широко улыбается ей. Гермиону тошнит.
— Что, дорогая?
Приторно-сладкий голос матери звенит в ушах. Улыбка женщины дёргается.
— Том всегда жил в этой комнате?
Джорджия замирает. Отец поднимает на неё голову, с мрачным любопытством скользя по ней глазами. В них сквозит
угроза. Будто он её предупреждает.
— О чём...
— Напротив, Гермиона, — на лице Томаса сверкает странная полуухмылка, заставляя тошноту ещё сильнее бурлить внутри неё. — Раньше мы жили в большом, красивом доме. До того, как твой старший брат
сошёл с ума.
Гермиона чувствует, как начинает бледнеть.
Что? Но... почему?
Сквозь пелену холодного шока она замечает движение со стороны матери. Она тяжело вздыхает и закрывает глаза, положив руку на ладонь отца. Он не шевелится, молча принимая жест Джорджии. Его глаза до сих пор следят за Гермионой.
— Я... — она сглатывает, медленно опуская вилку на белоснежную тарелку. — Я, наверное, не голодна...
Отец слегка кивает ей, когда она встаёт из-за стола, будто одобряя её уход. Мать молчит, однако Гермионе слышно её учащённое дыхание. Её ноги слегка дрожат, когда она направляется вверх по лестнице, в свою комнату. Где-то там, сложенная в небольшой квадратик, покоится данная отцом газета.
И почему-то её преследует ощущение, что
это и его слова взаимосвязаны.
×××
Иногда Гермиона думает о честности. Ей доставляет странное удовольствие рассуждать о теме, в которой её родители всегда будут проигрывать.
Разве является нормальным явлением то, что мир целиком и полностью состоит из
лжи? Она отравляет его насмерть, и Гермиона каждый раз, когда ей начинают врать, чувствует, как внутри неё что-то болезненно скручивается. Ощущение пустоты усиливается с каждым неровно брошенным словом, которым отец и мать будто пытаются откупиться от неё.
Она думает о том, когда для них это стало нормой. Их семья никогда не была в числе самых первых в их районе — нет, напротив. Её отец был слишком жесток в понимании многих соседей, чтобы завоевать их доверие, однако у Грейнджеров было кое-что другое —
любовь. Она населяла их дом темными вечерами, когда снег опускался хлопьями за огромным окном в гостиной; билась в очерствевших сердцах, возрастая с каждым положительным словом.
И какое же место занимает ложь во всём их прошлом?
Гермионе больно думать, что фасад любящей семьи, когда-то построенный Джорджией и Томасом, сейчас безбожно падает. Ломается, разваливается на части, как хрупкий, некогда наполненный сосуд. И именно это ранит её больше всего.
Руки дрожат, когда она пытается развернуть газету. Сердце громко бьётся, и Гермиона за ним совсем не поспевает. Она будто живёт отдельно от него.
Гермиона совсем не замечает, как опускается на скрипучую кровать, не слыша ничего, кроме громко бьющейся крови в ушах. Живоглот незаметно пробегает за ней и запрыгивает рядом, касаясь пушистым хвостом её ладони. Когда лицо газеты, наконец, оказывается перед ней, по её спине стекает первая капля пота.
С каждым прочитанным абзацем, что смазались под гнётом времени, рёв в сердце становится всё сильнее. Гермиона едва успевает переводить взгляд сначала на слова, затем на Тома, чья холодная улыбка возбуждает что-то глубоко внутри неё.
Он красив. Ей ничего не стоит это признание. Их отец — сущий дьявол, и сын пошёл в него. У Гермионы есть только одна фотография с молодым Томом, где ему не больше пятнадцати лет. Здесь он выглядит чуть старше на лицо, однако в остальном — всё тот же Том.
Даже здесь, на фотографии четырнадцатилетней давности, он узнаваем. В его чёрных, как бусины, глазах легко проследить то, каким он станет в будущем.
И Гермионе от этого так тошно.
Слёзы скапливаются в уголках глаз, когда она заканчивает читать. Она не может не смотреть на фотографию, где сразу же бросаются в глаза наручники — такие же, что она видела в
Святом Мунго. И это — приговор.
Тихий, почти неслышный всхлип вырывается из уст Гермионы, и она поспешно прикрывает рот, слезящимся взором смотря на старую газету. О нет.
О нет. Кот, будто чувствуя её горе, рассеянно трётся головой о её локоть. Не обращая на него внимания, дрожащей рукой она опускает шуршащую бумагу на кровать, запуская пальцы в спутанные волосы. Её трясёт.
×××
ЕЖЕДНЕВНЫЙ ПРОРОК: МАЛЬЧИК, КОТОРЫЙ УБИЛ
13 июня 1980 года в Литтл-Хэнглтоне было совершено жестокое преступление, потрясшее весь город. Виновным оказался четырнадцатилетний юноша — Томас Марволо Риддл, внук известного предпринимателя (подробнее см. 17 страницу).
На прошлой неделе в частной школе Хогвартс был обнаружен обезображенный труп молодой девушки. По данным сообщениям, убитую зовут Миртл Элизабет Уоррен. На момент смерти девушке было четырнадцать лет. До своего пятнадцатого дня рождения она не дожила чуть меньше суток.
Миртл Уоррен было нанесено двадцать ножевых ранений в области лица, верхней части туловища, ног и гениталий. Перед тем, как скончаться от нанесённых увечий, девушка находилась в сознании ещё около четырёх минут. Виновное лицо вместе с обезображенным трупом были обнаружены сотрудниками школы в женском туалете.
Нашей газете дал интервью один из преподавателей Хогвартса:
“— Можете рассказать, каким был Томас Риддл? — спрашивает Рита Скитер, главный журналист газеты.
— Том всегда был послушным мальчиком. Он входил в число самых лучших студентов школы, участвовал во многих олимпиадах и соревнованиях.
— Что вы можете сказать о том моменте, когда его обнаружили вместе с Миртл Уоррен?
— Мисс Уоррен ушла в туалет в самом начале урока, следом за ней — мистер Риддл. Мы начали беспокоиться об их пропаже, когда они не вернулись в класс после окончания урока (мужчина тяжело всхлипывает, прерываясь на несколько секунд). Дежурным преподавателям было положено проверить все туалеты в школе... Там нашли уже бедную девочку и Тома...
— Звучит очень трагично. Вы сразу же вызвали полицию и скорую помощь?
— Нет... Это сделали ученики, когда узнали о случившемся.
— А как отреагировал на вторжение Том? Что он делал в тот момент, когда вы уличили его в преступлении?
— Когда мы зашли в туалет, он сидел рядом с... трупом девочки. Том был весь в крови: от волос до ботинок, как и всё вокруг. Он молча смотрел на нас, никак не реагируя на учителей. Казалось, будто в тот момент он был не там... Не в том туалете, где только что совершил зверское убийство.
— Он отбивался от полиции, когда она приехала за ним?
— Я... (на этом моменте интервью было прервано)„
Напоминаем, что ранее Хогвартс являлся частной школой для мальчиков. Лишь с прошлого года в неё начали зачислять студентов женского пола.
Благодарим за проявленное внимание. С уважением,
Ежедневный Пророк.
×××
Наверное, только тогда Гермиона поняла, насколько с ней жестоко обходится жизнь.
