Голод

      12 августа, 1994г.       Гермиона нервно глядит в окно.       Её тело — скала, а спина похожа на туго натянутую тетиву, готовую оборваться в любой момент от неосторожного движения. Нежное бедро соприкасается с его, а коленки трутся друг о друга. У неё закипает всё внутри от одного только чувства их близости.       — Скоро мы будем дома, Том, — мама счастлива.       Она смотрит в зеркало, поправляя макияж, и время от времени украдкой поглядывает на Тома. На Гермиону ей, кажется, плевать. Гермиона не может понять, злится она на неё за это или нет.       — Ты не устал, дорогой? Ты д-давно не ездил... не ездил так далеко, поэтому, думаю, довольно утомительна для тебя, — Джорджия улыбается чуть более нервно, чем обычно, и быстрым движением закручивает локон волос на палец.       Гермиона осмеливается слегка повернуть голову в сторону. Том не смотрит на их мать в ответ, полностью обращённый к окну. В отражении она видит его глаза.       Её сердце делает гулкий удар. Взгляд ловит его, такой мрачный и холодный, будто глыба, и Гермиона медленно отворачивается, чувствуя себя деревянной. Она перебирает пальцы на коленках, вмиг ставшие мокрыми от холодного испуга.       Гермиона чувствует, что это только начало.       — Джорджия, — голос отца низкий, предупреждающий. Так похожий на Тома... — Ты приготовила ему все необходимые вещи?       — Не разговаривай так, будто он не сидит позади нас, — Джорджия злобно отвечает ему, своим раздражённым тоном сбивая Гермиону с мысли.       Она видит отсюда, как плечи Томаса начинают напрягаться.       — Я задал вопрос.       — А я на него уже давно тебе ответила!       Гермиона устало прикрывает глаза. Её взгляд касается мокрого от капель дождя окна, а голова осторожно опускается на спинку кресла.       Она напряжена, чего Том не может не увидеть. Он тихо, насколько позволяет его положение, улыбается и смотрит на её колено.       13 августа, 1994г.       Гермиона лежит в своей кровати, вымученно смотря на шкаф перед собой. Её колени прижаты к животу, но, сколько бы она их ни подтягивала, она не в силах слиться со своим туловищем.       Мама и папа почти весь вечер спорили. Сначала они пытались вести себя дружно, как то подобает любящей семье, однако это, кажется, только сильнее давило на каждого из них. Отвращение от происходящего наполняло Гермиону изнутри все две трапезы. Том молчал. Всё то время, что они ели, он не проронил ни слова. Его уста оставались закрытыми, и от этого тошнота только усиливалась. Когда они поужинали, мать отправила его в спальню и сама закрылась на полчаса с ним.       Гермиона видела, что отец был сам не свой. Первое время он мерил шагами свой кабинет, возле которого она стояла, а затем ушёл из дома, оставив за собой след от сигарет. Как примерной дочери, ей пришлось избавиться от запаха, который, кажется, въелся в её кожу.       Ей бы хотелось знать, что они там делали, но мать ей не ответит.       Сейчас около полуночи. Гермиона не может заснуть, ворочаясь в кровати из стороны в сторону, однако мысли — её враги. Она всё не перестаёт думать о том случае в машине, когда их взгляды против воли совместились. Тогда она, кажется, наконец поняла, насколько сильно боится Тома.       От этого чувства по спине скользят мурашки.       Она лежит ещё несколько минут, слушая звуки проезжающих машин за окном и разговоры случайных людей, пока не засыпает. Её сон кажется долгожданным благословением — поцелуем бога, — однако он быстро начинает выходить из-под контроля.       Ей снится, как она просыпается посреди ночи, скованная кожаными наручниками. Она оглядывается, замечая знакомый интерьер комнаты для посетителей Св. Мунго, а затем приходит Том. Он смутно напоминает ей чем-то доктора Дамблдора: у него всё те же горящие холодом глаза, однако на губах учтивая улыбка, которой доктор часто награждал её и мать.       Когда в его руке появляется толстый сверкающий топор, покрытый чьей-то кровью, она кричит и просыпается. Её тело окутано испариной, а голова болит от плохого сна, половину которого она, кажется, забыла.       — Чёрт... — Гермиона закрывает глаза и проводит рукой по лицу, ощущая мокрые слёзы на нём. — Чёрт... Ненавижу этот день!       Сердце колотится в груди, догоняя пульс. Она откидывает одеяло в сторону и касается голыми ступнями холодного пола, всхлипывая. Её нос заложен, и она спешит закрыть окно. Ей нельзя простудиться перед началом учёбы.       Гермиона снимает с себя кофту, в которой заснула, и проводит рукой по коже между ключиц. Она болит так, будто её кто-то расцарапал. Просто прекрасно. Через несколько дней в школу, а я чувствую себя так, будто меня переехала машина! И Том... Надеюсь, я буду встречать его как можно реже. Он же типа нелюдим и всё в этом духе.       В её голове крутится сотня злорадных мыслей. Возможно, так плохо говорить про своего недееспособного брата, но он действительно заслуживает это.       Она осторожно приоткрывает дверь, стараясь сильно не шуметь, чтобы не разбудить никого из родственников, и покидает комнату. Внизу светло и прохладно. Гермиона идёт в гостиную, будто кто-то ведёт её туда, и внезапно замечает силуэт в окне. Тревога пробегает по ней как насекомые.       Она медленно, боясь сделать лишнее движение, подходит к окну, медленно отодвигая шторку для лучшего обзора. Человек стоит напротив их дома, во дворе, и смотрит в сторону дороги. По крайней мере, так думает Гермиона. Однако что-то щёлкает в её голове, когда в свете фонарей она замечает одежду человека. Он одет в пижаму. Такую же, которую когда-то брала Джорджия для Тома.       Холод поселяется во внутренностях Гермионы, заставляя её быстро отшатнуться от окна. Мысли крутятся в голове со скоростью тысячи в секунду.       Это Том? Но... но откуда он там? Если это реально Том, то я должна... Нет, мне нужно позвать маму. Одной выйти туда будет плохим решением... Наверное. Гермиона разворачивается и почти бежит наверх. Она осторожно, дрожащими руками приоткрывает дверцу в комнату Тома, где оказывается пусто. Она видит смятую постель и продавленный его тяжёлым телом матрас, что только подкрепляет её безумную догадку.       Гермиона забегает в комнату родителей, почти упав на повороте. Там полный беспорядок и пахнет алкоголем, от которого её начинает тошнить, и среди этого всего Гермиона находит мать.       — Мама... Мама, проснись! — шёпот переходит на негромкий вскрик, когда Джорджия морщится во сне.       Ей приходится несколько раз потрясти её за плечо, прежде чем мать приходит, наконец, в сознание. Она полностью дезориентирована, растерянно смотря сначала на нее, затем — по сторонам.       — Гермиона? — голос матери хриплый, и от неё пахнет алкоголем ещё хуже, чем во всей комнате. — Что случилось?       — Том на улице!       Эта фраза, кажется, её отрезвляет.       — Где?       Джорджия вскакивает раньше, чем Гермиона успевает ей ответить, и, захватив кофту, выбегает из комнаты. Гермиона спешит за ней. Мать пошатывается, когда спускается по лестнице в полной темноте, поэтому Гермиона помогает ей.       На улице мрачно и сыро после вчерашнего дождя. Они проходят несколько футов, ощущая каждый длиной во всю жизнь, и находят его на заднем дворе. Он стоит боком к ним, полностью повернувшись к пустынной дороге, и неотрывно смотрит вдаль. Том никак не реагирует на них, даже когда Джорджия подбегает к нему, что заставляет Гермиону усомниться ясности его сознания.       Он такой странный... Разве мать не должна была давать ему нейролептики на ночь? Может, это из-за них он немного не в адекватном состоянии?       — Том! Мой милый мальчик! — Джорджия касается его большой руки, безвольно свисающей вдоль его туловища, а затем заключает в ладони лицо. — Что с тобой, милый?       Гермиона подходит ближе. Её удивляет, что его глаза медленно переходят с дороги на лицо Джорджии, будто он до конца не понимает, что на самом деле происходит. Мама проводит пальцами по его щекам, притягивая ближе, однако его взгляд остаётся всё таким же безучастным. Как и тело, внешне напоминающее пластилин, из которого можно слепить всё что душе угодно.       — Что с тобой, детка? — повторяет мать, когда он молчит. Гермиона замечает слёзы, скользящие по щекам Джорджии. — Ничего страшного... Мы сейчас тебя отведём в спальню, малыш. Видишь? Гермиона тоже здесь. Она пришла, чтобы помочь тебе добраться до кровати.       Всё внутри неё съёживается от слов Джорджии. Почему она говорит с Томом, как с грёбаным ребёнком? Разве это нормально?       Том касается своим взглядом её лица, и Гермиона чувствует жар, скользящий по всему её телу. Она растягивает уголки губ в подобие улыбки и помогает матери, обхватывая вторую его руку. Он очень тяжёлый. Она старается сильно не сжимать кожу, покрывшуюся потом, однако по-другому они с матерью не смогут отвести его домой.       Трогать его так странно. До сих пор, как днём, когда они ехали бок о бок в тесной машине. Раньше их автомобиль был пристанищем её детских воспоминаний, однако теперь он навсегда запятнан Томом.       Они медленно заходят в дом, а затем поднимаются на второй этаж. Том мало чем помогает. Он лениво передвигает ногами, безучастно смотря в пол. Гермиона успевает включить свет на первом и втором этажах, чтобы ненароком не упасть вместе с его тяжёлой тушей. Отец на его фоне кажется несколько меньше...       — Ещё немного, малыш, — пыхтит мама, когда они останавливаются возле лестницы, чтобы отдохнуть. Она переводит тяжёлое дыхание, а затем глядит на Тома горящими глазами. — Совсем чуть-чуть.       Гермиона открывает дверь в комнату Тома и включает там свет, пока мама заводит брата внутрь. Она почти не была в спальне, за исключением пары раз, когда родители только начинали её обустраивать. Там очень чисто, светло и, если бы не смятые простыни, сложно было бы сказать, что там кто-то действительно живёт.       Гермиона неспеша проходит в комнату, оставляя дверь открытой, и осматривается. Она обращает особое внимание на доску с его наградами и грамотами над столом. Их много: примерно штук двадцать. Гермиона вспоминает, что их должно быть больше. Удивительный человек.       Мама укладывает Тома на кровать, а затем укрывает его большое тело одеялом, как маленького. Гермиона с жалким видом смотрит на него, ещё более жалкого на фоне этой комнаты, обставленной будто для подростка. Она мельком смотрит на мать, которая воркует над Томом, и сглатывает. Боже мой... не так я себе это представляла.       — Гермиона, — мама обращается к ней, проводя тыльной стороной ладони по щекам Тома. Он безучастно смотрит в потолок, выглядя грустным. Гермиона склоняет голову. — Посиди с Томом, прошу. Я схожу ему за водой и снотворным.       — Но разве можно после нейролептиков? — Гермиона удивлённо смотрит на маму, которая вновь поправляет ему одеяло и встаёт с колен.       Джорджия рассеянно смотрит на неё, проводя рукой по плечу.       — Директор Дамблдор выписал их для случаев, когда Тому будет нехорошо ночью. Я завтра проконсультируюсь с ним по поводу этого... Я приду через несколько минут.       При упоминании Дамблдора голова Тома дёргается. Гермиона с беспокойством, рождающимся внутри, смотрит на него.       Джорджия выходит из комнаты и закрывает за собой деревянную дверь. Гермиона переводит взгляд на какой-то нелепый плакат с химическими формулами, висящий посередине, и поворачивается к Тому. Его глаза, что как бритва, обращены к ней. Несмотря на лёгкое помутнение в них, он, кажется, находится в ясном уме.       — Кто здесь жил? — голос Тома хриплый, будто сразу после сна.       Плечи Гермионы вздрагивают от неожиданности. Она с удивлением, за которым он жадно наблюдает, смотрит на него, а затем в растерянности опускает взгляд на руки. Надеюсь, мама не задержится надолго... У неё совсем нет желания общаться с братом.       — Эта комната была заперта, — собравшись духом, отвечает она. — Родители решили обставить её... когда узнали, что ты приедешь.       К концу предложения её голос начинает дрожать. Гермиона съёживается под внимательным взглядом Тома, что будто возвышается над ней в этой маленькой комнате, и кривит уголки губ. Она старается не показать своего волнения, однако брат видит её насквозь.       — М-м. Подойди ко мне.       Гермиону трогает лёгкая краска. Она хмуро смотрит на него, а затем с облегчением поворачивается, слыша, как открывается дверь. Мать заходит в комнату с подносом, на котором стоят кружка с водой и баночка. Гермионе удаётся разглядеть синюю этикетку, прежде чем мама перекрывает ей обзор.       — Спасибо, дорогая.       Мама целует её в лоб, обхватив лицо тёплыми руками, а она не может отвести взгляда от Тома. В его глазах полыхает неведомый ей огонь, будто отвечающий на её бездействие, пока губы не расплываются в ухмылке. Она маленькая, почти незаметная, но Гермиону на мгновение сковывает льдом. Что ему нужно от меня? Я не понимаю...       — Можешь идти, Гермиона, — мама отстраняется от неё, вынуждая обратить на себя внимание. Её улыбка слегка отрезвляет Гермиону. — Спокойной ночи, солнце. Спи крепко.       — И вы...       Гермиона не изменяется в лице, когда отходит к двери. Она старается избегать брата взглядом, иначе знает, что больше сегодня не уснёт, и выходит из комнаты. Её коленки дрожат. Она почти забегает в свою спальню и закрывает дверь на ключ. Лёгкие горят, голова забита, а глаза обращены к полу.       Что ему нужно от меня? Что?       Ответить на этот вопрос не удаётся. Она всё больше нагружает себя, с каждым разом заставляя сердце биться чаще, но это не помогает. Ничего. Образ Тома мгновенно всплывает перед глазами — тот, который она видела во сне. Холод ползёт по конечностям, вынуждая осесть на простыни и укрыться одеялом. Чувство, будто от брата нет спасения, не исчезает.       Гермиона позволяет себе тихо всхлипнуть в ночи, где её никто не услышит, и засыпает на холодной кровати. Пустота прогоняет плохие сны, разрешая ей сегодня спать спокойно.