Голод

      5 октября, 1994г.       Томас временно съехал от них.       Почти всё время мама находится вне дома, отказываясь разговаривать с ней. Гермиона предполагает, что это из-за Тома. Отец с самого начала был против того, чтобы он приезжал домой.       Сейчас вечер. Дождь стучится в окна, пока они с Томом сидят в гостиной. Гермиона лежит на диване, лениво листая каналы, а Том читает книгу из коллекции отца.       В последнее время он чувствует себя лучше. Она до сих пор старается избегать его, когда появляется возможность, однако иногда бывают моменты, когда ей становится его жалко. Ей не хочется испытывать это по отношению к убийце, но он её брат. Родной. И её сердце так болит, когда она смотрит на Тома, узнавая в нём свои собственные черты.       — Прогноз погоды на октябрь оставляет желать лучшего: проливные дожди и грозы будут....       Телевизор резко выключается. Гермиона садится, смотря на пустой экран, а затем видит пульт в руке Тома. Он не отрывает глаз от книги, сосредоточенно скользя по открытой странице.       — Включи обратно, — просит она, пытаясь взять у него пульт.       Том одёргивает руку.       — Нет.       Её щёки начинают пылать от возмущения. Гермиона хлопает глазами, несколько секунд смотря на его умиротворённую позу, пока её терпение не начинает идти по швам.       — В чём твоя проблема? — не выдерживает Гермиона.       Она безвольно наблюдает за тем, как после её слов Том убирает предмет на полку, используя свой высокий рост.       — Это чушь, — выплёвывает он, и, кажется, это первая настоящая эмоция, которую она слышит в его голосе за всё время пребывания дома. — Просмотр телевизора не принесёт тебе ничего полезного.       Гермиона прикусывает язык. Да, действительно. Он же ребёнок семидесятых.       Ей очень непривычно слышать от него предложение длиннее двух слов. Обычно он выражается кратко — сухой тон его голоса уже стал привычным, — однако сейчас для неё открылось что-то новое.       Гермиона хмуро смотрит на Тома, который до сих пор притворяется, что читает. Вот псих.       — Кому, как ни тебе, говорить об этом, — обиженно шипит она, вскакивая с дивана.       Его голова дёргается наверх при упоминании недавнего заключения. Холод скользит по его лицу, будто крупное насекомое, перебирающее лапками. Склизкое, мрачное и быстрое.       Гермиона ещё несколько секунд смотрит на него, поглощённая его взглядом, прежде чем выбегает из комнаты. Она прижимает руку к груди, стараясь унять быстро бьющееся сердце, пока бежит по лестнице. Дверь в комнату так манит.       Всё это время она отчётливо чувствует его глаза, бегающие по её удаляющемуся телу, однако не оборачивается. Незачем.       Так чаще всего и бывает: Том расстраивает её своими внезапными нравоучениями, а Гермиона — злит его. По крайней мере, так ей кажется. Том представляет из себя эдакую глыбу льда, от которой веет холодом и пустотой. Однако взгляды, которые он посылает ей каждый раз, говорят о многом.       15 декабря, 1994г.       Гермиона чувствует себя нелюдимой. С каждым днём она всё больше отстраняется от своих друзей, пребывая в постоянном состоянии тревоги.       Том будто душит её голыми руками. До следующего посещения доктора Дамблдора ещё около двух месяцев, и всё это время он вынужден отсиживаться дома. Отец до сих пор не вернулся домой и даже не звонит им, а Джорджия ночует у подруг.       Они одни. Так продолжается уже несколько дней.       На выходных Гермиона простужается и решает остаться дома. Она старается как можно реже попадаться Тому на глаза, пока он, похоже, проводит своё время в комнате. Гермиона видела его всего несколько раз за прошедшие дни: во время ужина вчера и поздно ночью, когда она спустилась вниз. Тогда он сидел в гостиной и смотрел в окно. Гермионе пришлось несколько раз подумать, прежде чем она решилась уговорить его подняться в спальню.       Той ночью она спала с закрытой дверью.       Сегодня воскресенье. Гермиона болтает с Гарри по телефону, лёжа на диване в гостиной. Она громко смеётся и накручивает на палец провод, пока он рассказывает ей, как они с Роном издеваются над профессором Снейпом.       Он — их новый учитель химии. Технически, несколько лет назад, когда они только начали изучать курс химии, он вёл у них около года. Затем на смену Снейпа пришла Амбридж, превратив несколько лет их жизни в ад.       — ...мы дождались, пока он зайдёт в кабинет, прежде чем его закрыли. Как повезло, что в тот день в школе не было света, — даже через телефонную трубку она слышит широкую улыбку в голосе Гарри.       Гермиона прыскает от смеха.       — Он не убил вас после этого?       — Нет, — фыркает Гарри. — Однако с завтрашнего дня нас ждёт недельная отработка. Можно ли сказать, что я счастлив?       — Думаю, очень, — хихикает Гермиона.       Шум на заднем плане отвлекает её. Гермиона слышит, как Гарри продолжает что-то говорить, однако уже не слушает его столь увлечённо: теперь её вниманием завладевает брат.       Он стоит в дверном проёме, занимая своим телом почти всё свободное место. Глаза Тома неотрывно следят за ней, и вкупе с его замершим телом это выглядит жутко.       Гермиона морщится и извиняется перед Гарри, когда он начинает звать её по имени.       — Что-то случилось?       — Нет, — быстро отвечает Гермиона, слыша дрожь в собственном голосе. Следующие слова вырываются у неё прежде, чем она успевает подумать о них. — Это мой брат...       Тишина на той стороне провода заставляет напряжённо замереть. Чёрт. Гермиона на секунду оборачивается, видя, что Том всё так же стоит напротив неё. И смотрит.       Боже. Что с ним не так?       — Брат? — переспрашивает Гарри. — Не знал, что у тебя есть ещ...       — Он двоюродный, — перебивает Гермиона, когда биение её пульса почти оглушает. — Том только недавно приехал в Лондон, и мы с мамой решили его приютить на время. Ты же знаешь, что отец уехал... Том рад помочь.       Ложь так горька на языке. Гермиона морщится и на секунду прикрывает глаза, надеясь, что Гарри поверит ей. Её зыталок покалывает.       — Чёрт, да... В таком случае, это круто. Я мог бы заскочить, если вам нужна ещё помощь.       — Спасибо, Гарри, но пока что всё нормально. Том — прекрасный помощник. Мама от него в восторге.       Ей физически больно лгать Гарри. Родители годами врали ей, скрывая от неё добрую часть правды, поэтому Гермиона сама не заметила, как глубоко погрузилась в семейные тайны.       Они быстро прощаются, и Гермиона с болью в сердце убирает телефон. Она молча встаёт с дивана и поправляет свитер, направляясь к выходу из комнаты. Сейчас Том отойдёт, как обычно он это делает, а она поднимется наверх и закончит делать домашнюю работу...       Однако этого не происходит. Гермиона поднимает хмурый взгляд на Тома, когда тот продолжает стоять в дверном проёме.       — Дай мне пройти.       Её требование проходит мимо него. Том склоняет голову, будто ему любопытно наблюдать за её попытками выбраться из комнаты. Гермиона начинает закипать. Почему ему всегда надо всё усложнять? Он не может перестать вести себя как придурок?       — Том, — выдыхает она, сжимая ткань штанов похолодевшими пальцами. Он начинает её пугать.       Холод в его глазах рассеивается, и на это место приходит что-то хищное. Том кривит губы и делает к ней шаг. Он тяжёлый, отдаваясь будто кувалдой по голове, а так же очень длинный. Гермиона может слышать его ровное дыхание, которое касается её оголённой кожи, и по инерции отходит на несколько шагов назад, пока не упирается в спинку дивана.       Том мгновенно преодолевает расстояние, прижимаясь к ней вплотную.       — Что тебе надо? — шипит Гермиона, пытаясь отстраниться.       В доме становится тихо, будто весь воздух разом застыл. Напряжённый до предела слух концентрируется на её собственном дыхании и биении сердца. Она может поклясться, что боится его в эту секунду больше, чем когда-либо ранее.       — Гарри... — тихо произносит Том, смакуя имя её друга на своём языке. — Кто он?       Гермиона косит взгляд вниз, на их соединённые тела, и старается не заплакать. Кожа пульсирует в том месте, где Том касается её, и он прижимается сильнее, впечатывая её в мягкую спинку дивана.       — Кто он?       Её губы дрожат, когда она то открывает их, то закрывает. Голос будто пропал.       — Мой друг, — шепчет она.       Господи, пожалуйста... Не дай ему убить меня.       — Друг? — спрашивает Том, будто это слово ему чуждо.       Гермиона быстро кивает и смахивает слезу.       Том несколько секунд молчит, прежде чем заключает её лицо в свои ладони. Гермиона вздрагивает и чуть не вскрикивает, когда ему приходится наклониться к ней ещё сильнее. Их носы касаются друг друга, заставляя её громко всхлипнуть.       — Не надо, Том, — она качает головой, насколько ей позволяют его руки. — Это ошибка.       — Когда-то ты принадлежала мне, — шепчет он ей в губы, будто не слышит её слов. Она чувствует его собственные губы на своих: полные и чуть шершавые. — Я помню твою нежную кожу и большие глаза... У тебя не было ни друзей, ни родителей. Кроме меня.       Несмотря на пугающую близость, она чувствует, как её щёки начинают краснеть. Гермиона отчаянно жмурится, пытаясь прогнать с себя наваждение. Желание содрать с себя кожу голыми руками растёт.       — Но это было давно, — всхлипывает она. — То время уже прошло, Том... Прошу.       Он стирает слёзы, бегущие по её щекам, и тяжело вздыхает, окутывая тёплым дыханием.       — Нет.       Ужас достигает своего пика внутри, и Гермиона понимает, что пронзительно кричит. Громко, тяжело, надрывно — настолько, что начинает казаться, будто после этого её голос осипнет. Она уверена, что, приложи чуть больше усилий, то смогла бы побеспокоить их ближайших соседей.       — Отпусти меня! — визжит она, брыкаясь в его объятиях изо всех сил.       Том повинуется. Гермиона сразу выпутывается из его больших рук и выбегает из комнаты, видя перед собой лишь пелену. В её голове стучит единственная мысль: надо бежать. Бе-жать.       21 декабря, 1994г.       С того дня она отказывается выходить из комнаты.       Сам Том больше не предпринимает никаких попыток связаться с ней. Гермиона не знает, кого ей ненавидеть: брата за его диагноз или саму себя за бесконечное бездействие. Не будет ли проще поддаться ему или это только усугубит ситуацию?       Она чувствует, что сходит с ума от этих мыслей.       31 декабря, 1994г.       День рождения Тома проходит тихо.       Они собираются за семейным ужином, когда на город опускаются сумерки. Отец до сих пор не даёт о себе знать.       — Тебе уже двадцать девять лет, мой милый, — гордо говорит мать, ставя на стол торт со свечами. Огонь освещает маленькую кухню. — Я так счастлива, что мы можем отметить твой день рождения. Я ждала этого пятнадцать лет...       Мама замолкает. Её глаза наполняются грустью, и она поспешно отворачивается от них. Гермиона следит за хрупкой фигурой Джорджии, создающей видимость работы у кухонного острова, чтобы сбросить с себя тяжёлые воспоминания. Гермионе её не жаль.       Том скучающе смотрит на торт, сидя около неё. Она не знает, чем думала их мать, когда решила посадить их рядом, однако Гермиона не разделяет её энтузиазма.       — Когда приедет отец? — спрашивает она, желая разбавить тишину.       Мама пожимает плечами, не удивлённая её вопросом. Несмотря на холод к отцу, он — единственный, кто в этой семье до сих пор остаётся в здравом рассудке. Если так можно сказать, конечно.       — Не знаю, — честно говорит мать. — Мы созванивались с ним несколько дней назад. Сейчас он в очередной командировке, поэтому, может, в следующем месяце.       Через несколько минут они все напряжённо смотрят на часы, следя за стрелкой. Как только она пробивает полночь, Джорджия говорит Тому задуть свечи.       Комната погружается во мрак.       Отдалённо, где-то на заднем плане, мама выкрикивает поздравления, а Гермиона пытается не закричать сама. Длинные пальцы Тома скользят по её спине, пока не достигают шеи. Пульс бешено бьётся под мягкими подушечками, и Гермиона приоткрывает рот в немом крике, когда пальцы чуть сжимаются.       — С днём рождения, Том, — хрипит она, чувствуя слёзы в уголках глаз.       Его тёплое дыхание касается её щеки, когда он наклоняет к ней голову.       — Спасибо, дорогая.       Как только Джорджия включает свет, Том выпрямляется. Гермиона чувствует след его пальцев на своей шее весь вечер — кожа, где он её коснулся, болезненно пульсирует.       Этот момент долгое время не даёт ей покоя.