Голод

      8 февраля, 1995г.       На следующий день, рано утром, они едут в лечебницу Св. Мунго.       Гермиона с Томом сидят позади, слушая музыку, которую включила мама, чтобы разбавить тишину. Она подпевает исполнителю, напоминая Гермионе о времени, когда ей было ещё четырнадцать лет. Когда они ездили к Тому не так часто, как должны были, и по дороге туда вместе слушали рок.       Беспечно, легкомысленно. Когда единственными заботами в её жизни были оценки по химии и друзья.       Гермиона отвлекается от безрадостных мыслей. Хватит думать об этом постоянно, — ругает она себя, сжимая руки в кулаки. — Ситуация от этого не изменится, а станет лишь хуже... и для меня, и для других.       Она поворачивает голову в сторону. Том сидит ближе к ней, чем надо — что уже не то чтобы смущает Гермиону, — и смотрит в окно. Его голова слегка отвёрнута в сторону, открывая ей идеальный профиль. Несколько родинок, рассеянные по его скуле, и шоколадные кудри режут глаза.       Несмотря на свою внешнюю схожесть с отцом, Том, стоит признать, выглядит лучше. Более молодой, высокий и широкоплечий. У Томаса волосы почти иссиня-чёрные, а губы — уже, с маленьким шрамом над ними. У Тома наоборот: он чистый, как слеза ангела.       Гермиона почти усмехается от этого сравнения, однако это чистая правда: внешне он идеален. Когда они идут вместе по улице, Гермиона часто ловит взгляды прохожих на своём старшем брате. Девушки в основном задерживаются на его лице, оценивая дьявольские черты, а парни — на фигуре. Гермиона до сих пор задаётся вопросом, хорошие ли это гены или у Тома были какие-либо физические нагрузки в лечебнице.       Однако... вспоминая, когда она каждый раз приезжала туда и видела, в каком состоянии он находится, второй вариант наиболее маловероятен.       В настоящее Гермиону возвращает запах дыма. Она хмурится и зажимает нос ладонью, смотря на пустую пачку из-под сигарет, которая осталась небрежно лежать на втором сиденье возле мамы. Фу, она опять курит.       Раньше Гермиона особо не задумывалась на этот счёт, потому что часто находилась в компании матери. Однако в последние годы они значительно отдалились друг от друга, из-за чего теперь всё, что связано с семьёй, кажется ей чуждым. Неродным.       Нормально ли это? Она сомневается.       — Знаете, ребята, — начинает мама, на мгновение делая паузу, чтобы выпустить дым, — завтра мы можем съездить в парк аттракционов. М-м... Орден Феникса, кажется. Гермиона, ты не помн...       — Моей сестре не нравится, что ты куришь.       — ...ишь название?       Его тихий голос почти невозможно различить среди громкой музыки и высокого тона матери. Однако они слышат. Гермиона резко дёргается на своём месте, когда улавливает смысл его слов, и поворачивается в его сторону — наверняка с перекошенным лицом от удивления.       Что? Мне послышалось, или он...       В своей голове Гермиона морщится от проявления заботы, которое она умудрилась услышать в его голосе, однако в реальной жизни её сердце взволнованно подскакивает. Гермиона сглатывает. Она сжимает джинсовую ткань на своих ногах, не сводя горящего взгляда с профиля Тома.       Он смотрит на мать. Его лицо непоколебимо: ни одной эмоции, ничего. Иногда ей кажется, будто его сделали из мрамора — долго, кропотливо, а затем отправили сюда, на землю, чтобы гордиться своим созданием ежедневно. Чёрт её побери за эти греховные мысли...       Гермиона кидает краткий взгляд на маму, которая смотрит в зеркало. На Тома. Машина трясётся, встречаясь с некоторыми кочками неподалёку от леса, однако даже так Гермиона видит застывший шок в её глазах. Она впервые так на него смотрит...       Джорджия выглядит так, будто её облили ледяной водой. Неожиданно, быстро и обжигающе. Гермиона не знает, что чувствует, глядя на свою мать в таком виде, но это определённо первый раз, когда она застаёт подобную эмоцию на её лице. Вызванную Томом.       Идеальным Томом.       — Прости?       Маме приходится перевести взгляд на дорогу, когда Гермиона резко бьёт её по спинке кресла, однако все её движения кажутся растерянными. Пользуясь моментом, Джорджия быстро выбрасывает дымящуюся сигарету, будто даже не задумываясь. Машинально.       На этот раз Том не отвечает.       Он поворачивает голову в её сторону — наконец, — буквально на несколько дюймов. Что-то меняется в его лице, когда их глаза внезапно встречаются. Возможно, виной всему является шок, расплывшийся, будто клякса, по её лицу, но губы брата подрагивают. Это движение легко — сравнимо с крыльями бабочки, чуть порхнувшей ими в знак признания.       Её глаза опускаются на его полные губы. Это не улыбка — нет. То, что заставило его рот чуть исказиться, не является ни улыбкой, ни усмешкой. Однако именно это притягивает её взгляд.       Гермиона борется от противоречивых чувств внутри.       Прикоснуться — или нет... — к его губам, обвести резкий контур, очерчивающий их, когда кончики пальцев уже покалывает от предвкушения.       Или резко одёрнуть себя назад, громко ругая глупую Гермиону Грейнджер за такие мысли о старшем брате, об... об убийце.       Оба варианта звучат и выглядят привлекательно в её голове, когда она тщательно, продумывая детали каждого сценария, представляет их. Водоворот эмоций, противоречащих друг другу. Дикая смесь, как его взгляд тем днём, когда он напал на неё из-за Гарри.       Как...       Мама нажимает на клаксон, и мерзкий звук, почти до крови коснувшийся её ушей, делает своё дело: Гермиона отскакивает назад, ближе к двери со своей стороны, и с громко бьющимся сердцем смотрит на мать.       Её руки напрягаются, продолжая с остервенением сжимать руль.       — Мы почти приехали, — мрачно говорит она и резкими движениями пытается убрать пачку с сигаретами в бардачок.       Она несколько раз падает обратно в кресло, заставляя мать рычать от раздражения, пока в итоге не оказывается в положенном ей месте. Музыка исчезает, оставляя их сидеть в полной тишине.       Они с братом не смотрят друг на друга до конца пути. По крайней мере, так думает Гермиона.

×××

      Гермиона сидит в коридоре, прямо рядом с кабинетом, где сейчас проходит собеседование. Она лениво ковыряет свои ногти, время от времени болтая ногой.       Как скучно.       Гермиона удручающе вздыхает и откидывает голову назад, к стене. Её взгляд устремлён в окно напротив, решётки на котором болезненно напоминают ей о том, где она находится.       Вообще-то, у неё есть, чем заняться.       Ход её мыслей вновь переключается на Тома, поступок которого она обдумала с присущей ей тщательностью ещё полчаса назад. Её не отпускает ощущение, будто что-то не так в его поведении. Это кажется странным, почти неестественным.       С чего бы ему говорить матери о неудобстве Гермионы? Какая ему, к чёрту, разница? Разве он не показал ей ещё тогда, несколько лет назад, что она для него никто?       То, что было пятнадцать лет назад, — не считается. Она была младенцем на тот момент, чтобы помнить о том, как он вёл себя с ней, однако, кажется, почти каждый человек считает долгом указать ей на его любовь. Даже мать.       Отчего-то Гермионе кажется, что, если бы Том любил её, то не относился бы к ней так, как он это делает сейчас. Где-то внутри у неё есть ощущение, что вся его так называемая забота по отношению к ней — лишь фарс. Но это звучит как бред, ведь так? Она не видит выгоду для Тома в этом, поэтому предпочитает относиться к нему мило.       По крайней мере, до тех пор, пока он не выпускает свою более чёрствую и жуткую сторону наружу. Тогда любая теория перестаёт ей казаться такой уж странной.       Гермиона морщится и фыркает, а затем сжимает переносицу. У неё болит голова от этих рассуждений.       Но, может... Наивная мысль пробегает кратко, но эффективно, и Гермиона пытается зацепиться за неё. Она хмурится. Может, она просто слишком много на себя берёт из-за странности всей ситуации. Гермиона привыкла держать всё под контролем в своём маленьком мирке: знать совершенно всё, до каждой детали, — а факт существования её брата и того, что он сделал в своей молодости, с самого начала ввёл её в сильнейшее заблуждение. И до сих пор.       Она слишком много думает. Возможно, ей следует прекратить искать подвох в каждом его действии, даже если она знает истинную причину.       Действительно. Как она раньше к этому не пришла?       Гермиона выбрасывает всю язвительность, пропитавшую её мысли, когда слышит скрип открывающейся двери. Её подбородок взлетает наверх, чтобы увидеть выходящего из комнаты Дамблдора. Морщинистое лицо доктора спокойно, будто он сходил на ужин, а не собеседование с бывшим заключённым, однако язык тела выдаёт его раздражительность: он грубее, чем стоит, закрывает дверь и почти отшатывается от неё.       Его глаза на мгновение закрываются.       — Сэр?       Дамблдор возвращается в прежнее состояние, как по щелчку пальцев. Гермиона сжимает холодное сиденье стула, на котором сидит, и обеспокоенно хлопает глазами. Что-то случилось? Она совсем не слышала их разговоров всё это время, однако видит доктора в таком состоянии впервые.       Они с Томом стоят друг друга: оба ведут себя сдержанно, удерживая на лице одну и ту же маску. Однако если у доктора Дамблдора она наполнена небывалым ей спокойствием, то у Тома — непроницаема. Полностью.       — Ох, мисс Грейнджер, — хрипло говорит он, когда замечает её. Он прочищает горло и спрашивает у неё о соседнем стуле, прежде чем садится рядом. — Вы находились здесь с самого начала, я полагаю?       — Да, доктор Дамблдор, — кивает она.       Гермиона смотрит в его голубые глаза, которые видны через очки-половинки, и пытается проследить там прежние эмоции. Пусто. Он так же закрыт от неё, как и прежде.       Укол разочарования ощущается горечью на языке.       Ей не нравится мужчина. Гермиона давно признала это, даже если поначалу он вызывал у неё какой-то странное чувство уюта внутри. Всё изменилось с того момента, как начал меняться Том.       Или он всегда был таким?       — Прошу прощения, что не заметил вас раньше, дорогая, — учтиво извиняется он. — Из-за этой встречи я ужасно рассеян с самого утра... Ох, точно. Том скоро вернётся. Они остались там уладить всего несколько формальностей.       Гермиона кивает и впивается пальцами в свои колени.       — Я понимаю, сэр. Как... — она запинается, подбирая лучшую формулировку, — как он?       Это звучит странно из её уст, однако Гермионе интересно. Искренне. Иначе бы она не сидела здесь целый час, потратив на дорогу точно такое же количество времени.       — Встреча с ним оказалась... необычной. Я думаю, вам лучше знакомо это чувство: увидеться с человеком, к которому вы питаете какого-то рода привязанность, сформировавшуюся за года.       Гермиона сдерживает фырканье в последнюю секунду. Необычно.       — Я понимаю, сэр. Э-э... Всё прошло хорошо?       Губы Дамблдора, почти полностью скрытые за длинной бородой, трогает лёгкая улыбка. Если бы Гермиона была более внимательной, то увидела бы в ней проблески грусти.       — Я удивлён, что вы спросили, мисс Грейнджер, — он переводит на неё оценивающий взгляд. Его глаза блестят в свете лампы. — Думаю, уместнее всего будет употребить слово ровно. Я задал Тому несколько вопросов, касающихся его нынешнего состояния, и он ответил на них почти сходу. Прекрасный прогресс.       Гермионе кажется, что за гордостью, просачивающейся в его сиплом голосе, она слышит что-то похожее на злость. Неудовольствие — лучшее понятие.       Она наклоняет голову, когда знакомое ощущение волнения начинает бурлить в её животе. Внешне она старается не показать никаких признаков своих эмоций, однако Дамблдору, кажется, не нужна огласка.       В его глазах начинают блестеть бисеринки лёгкого веселья.       — Это отличный прогресс, — повторяет он свою прошлую мысль. — На протяжении всего пребывания здесь Том почти не выходил ни с кем на контакт: ни с персоналом, ни с другими пациентами. Первый год в Святом Мунго мы говорили с ним о некоторых его проблемах, но потом он полностью закрылся. Мы предполагаем, что это следствие перенесённой травмы.       Его взгляд в основном сосредоточен на окне напротив, однако иногда доктор переводит глаза на неё, будто акцентируя внимание на конкретных словах.       Гермиона открывает рот, чтобы высказаться, но сразу же его закрывает. Откровение Дамблдора небольшое — и вполне очевидное, на самом деле, — но оно трогает что-то внутри неё. Она не ожидала, что доктор сам расскажет ей что-то о брате, а если так...       Сердце Гермионы начинает взволнованно стучать в груди.       Если так, то, может, ей стоит спросить у него о чём-то большем?       — Травма из-за... — Гермиона проводит языком по пересохшим губам, — Миртл?       Она чувствует, что ходит по тонкому льду. Её взгляд на мгновение скользит к накрепко закрытой двери, пока она рассуждает о том, в какой момент их разговора мама и Том освободятся. У неё ощущение, будто она вот-вот споткнётся о ящик Пандоры.       — Мисс Миртл Уоррен? — брови Дамблдора удивлённо взмывают вверх, будто это меньшее, чего он ожидал услышать от неё. — Ваш ход мыслей полностью верный, дорогая. Не хочу показаться вам грубым, но, право, я не ожидал, что вам будет известно об этой славной девочке.       Гермиону передёргивает от того, как он произносит последние два слова. Фу.       — Я недавно узнала о ней, — её голос дрожит, как и всегда, когда она затрагивает эту тему. — Том очень скрытный и почти ничего не говорит о своём прошлом. Несмотря на весь мрак, мне... мне интересно узнать о нём больше.       Намного больше, чем я знаю сейчас.       Под конец ей кажется, будто она вот-вот сорвётся. Тошнота скручивает узлы в её животе, когда она сжимает губы, терпеливо смотря на бывшего лечащего врача Тома.       Дамблдор смотрит на неё с прежним интересом, однако один уголок его губ чуть вытягивается в полуулыбке.       — Должно быть, трудно жить под одной крышей и не знать, чем живёт ваш брат, — он понимающе кивает и кидает краткий взгляд на наручные часы. — Вы не против пройтись, мисс Грейнджер? Том закончит через несколько минут, поэтому, думаю, до этого момента у нас есть ещё немного времени на разговор.       — Ой, конечно.       Они встают, и Гермиона бросает ещё несколько взглядов на дверь, прежде чем идут в противоположную сторону. Доктор Дамблдор ведёт её к парадной лестнице, расположив руку прямо напротив её лопаток, однако не касаясь одежды.       — Какой он? — тихо спрашивает Гермиона. — Настоящий Том.       В какой-то степени это унизительно: то, что она ничего не знает о своём старшем брате. Да что уж там, ведь ей приходится расспрашивать о нём бывшего лечащего врача...       — Том... очень сложный мальчик. Или я должен уже называть его мужчиной, — доктор сипло смеётся, пока Гермиона учтиво сжимает губы в улыбке. — Его природа непроста, мисс Грейнджер, и дело даже не в том, что произошло пятнадцать лет назад. Всё очень... непросто. Ах, думаю, мне лучше стоит предостеречь вас, как давнюю знакомую: не всё из того, что произносит Том, является правдой.       Их глаза встречаются. Оценивающий взгляд превращается в тот, когда человек обычно сомневается в своих будущих словах, пытаясь их тщательно продумать. И это направлено по отношению к ней.       Она не может сказать, что ей нравится это.       Гермиона первая отводит взгляд. Она прочищает горло и смотрит под ноги, когда они начинают спускаться по белой лестнице. Всё здесь такое чистое, вызывающее тошноту внутри неё.       Она морщится и смахивает волосы с лица одним движением руки.       — Спасибо за беспокойство, сэр, — чопорно говорит она. — Я с удовольствием возьму ваше предостережение во внимание.       — Приятно знать, — медленно говорит он, всё ещё продолжая на неё смотреть. Гермиону трогает лёгкая краска от его продолжительного взгляда. — Я понимаю, как это звучит, мисс Грейнджер... Меньше всего я хочу показаться грубым, но, как его лечащий врач, я видел много изменений в его поведении. Эта модель Тома — новая. Не поймите меня неправильно, дорогая, но я не хочу повторять старых ошибок.       Что он имеет в виду?       Гермиона чуть замедляет свой темп и вновь смотрит на доктора, удивлённо подняв брови. Она уверена: на её лице сейчас отражаются сомнение, граничащее с принятием его слов. Дамблдор замечает это, однако никак не комментирует.       — О чём вы говорите, доктор Дамблдор? — прямо спрашивает она, невольно сохраняя осторожность в голосе.       Эта беседа начинает ей надоедать.       Гермиона дёргает плечом, когда его зависшая рука наконец исчезает со спины, и раздражённо играет со шнуром на куртке. Что он хочет сказать своими загадками? Она похожа на ту, у которой есть время постоянно разгадывать их?       Почему все считают своим долгом сказать мне что-то, о чём я смогу узнать только через несколько лет? Эти секреты... ненавижу всей душой.       — Я говорю только о том, что вам стоит дважды думать над словами Тома. Что бы он вам ни сообщал, мисс Грейнджер.       Она открывает и закрывает рот, не зная, что ответить на это. Ей хочется узнать у Дамблдора больше, однако чувство, будто на этом их краткий разговор окончен, не перестаёт покидать её.       Доктор больше ничего не говорит.       К этому времени они уже спускаются вниз, идя по длинному коридору на пути к выходу. Гермиона бледнеет, прокручивая ещё раз в голове их диалог, и старается прикрыться волосами, когда мимо них проходят несколько врачей. Они пару раз останавливаются, чтобы доктор спросил о состоянии некоторых больных, и за это время Гермиона несколько раз проклинает себя за то, что согласилась поговорить с ним.       Когда они приходят в фойе, где сидят охранники, Гермиона опускается на ближайшее сиденье. Отсюда она может наблюдать за высокой фигурой Дамблдора, который общается с одним из мужчин. Через несколько минут, как он и говорил, она видит идущих к ним Тома и Джорджию.       Её глаза невольно опускаются к его рукам. Не найдя там знакомых наручников, впившихся в её память, её невольно наполняет облегчение. Чего бы она ни думала о Томе, но видеть наручники на его бледных руках, оказывается, физически больно.       Будто сковывают её...       — Где ты была? — резко спрашивает мама, когда они подходят к Гермионе достаточно близко. Она хмурится. — Больше никогда не уходи вот так, Гермиона. Прошу. Бродить одной здесь может быть довольно опасно.       В лице матери Гермиона находит тень беспокойства, смешанного с раздражением. Она сдерживается от того, чтобы фыркнуть, смотря на напускной страх Джорджии. Все знают, что её матери плевать на неё.       Как раз в этот момент Гермиона замечает повернувшегося к ним Дамблдора. Том смотрит в окно.       — Вам стоит винить в этом только меня, миссис Грейнджер, — с вежливой улыбкой на губах говорит доктор, делая к ним несколько медленных шагов. — Я украл вашу дочь на пару минут, чтобы пообщаться с ней о Томе.       На этих словах голова её брата резко поворачивается к ним. Гермиона ловит его мрачный взгляд, сосредоточенный прямо на её лице, после чего демонстративно отворачивается. Её руки подрагивают.       — Ох... — Джорджия моментально меняется в лице. — Извините меня за вспыльчивость, доктор Дамблдор. Просто... сами понимаете, как это действует на нервы...       — Всё в порядке, миссис Грейнджер. Вам не стоит извиняться передо мной за это.       Дамблдор говорит свои очередные напутствия, прежде чем поворачивается к Гермионе. В горле пересыхает, когда он немного наклоняется к ней и тихо говорит:       — Надеюсь, вы обдумаете мои слова, юная мисс Грейнджер.       Гермиона несколько секунд молчит, а затем выдавливает из себя тихое хорошо, сэр, прежде чем мама цепляется за доктора с вопросами. Гермиона остаётся стоять в стороне, вновь делая ошибку, — она смотрит на Тома. Отсюда она не может различить эмоции в его глазах, однако у неё нехорошее предчувствие по этому поводу.       Через несколько минут, когда они уже едут в машине, вновь каждый забывшись в своём молчании, Гермиона обдумывает слова доктора Дамблдора. Прошлые ошибки... Думайте дважды, слушая его...       Что это, чёрт возьми, может значить?