No Boundaries

Там, где есть чувства, мне не нужна мораль (с)

- И… я даже не знаю, как спросить… Кристина поставила на стол чашку с кофе, собрала светлые волосы в хвост и закуталась в плед. Ветер неприятно холодил ноги, но вставать не хотелось. - Кто он мне? - Ну, давай хотя бы с этого. - Ты знаешь, что он появился тут достаточно случайно. Так же почти случайно и остался, - МакКой улыбнулся. - Я срываюсь на твой звонок посреди ночи, а ты не хочешь рассказать мне всего? - Извини, у меня не было выбора. Я не психиатр… И я все рассказал. - Конечно, - девушка улыбнулась. – Сколько мы знакомы? МакКой ответил, почти не задумавшись. Пять. Пять лет назад он впервые пошел на никому не нужное психологическое ежегодное обследование врачей. Сразу четко и ясно дал понять, что об этом думает. Кристина тогда только взглянула на него и улыбнулась. Не спросила ни слова и с диагнозом «здоров» отправила восвояси. Через месяц у него на операционном столе умерла девочка трех лет. Она до безумия напоминала ему Джоанну. Родители выли. Они, в самом деле, выли в коридоре; чтоб они не разодрали себе руки в кровь, пришлось вколоть им транквилизатор. Он едва сдержался, чтобы не всадить и себе дозу. И тогда он пришел к Кристине сам. С тех пор он считал, что Кристина его личный ангел-хранитель. Каждому человеку в этом мире нужно было плечо, и не только плечо такого, как Кирк, с которым можно обсудить победы и поражения, выпить стаканчик и раскурить травку. С Кристиной было иначе. С ней было комфортно, она обладала тем чувством такта, которого так не доставало Джиму. МакКой никогда не был «пациентом с кушетки» и не любил обсуждать свои личные проблемы, но Кристина умела расположить к себе. - Я не уверен, что хочу сейчас сказать тебе больше. Но когда буду готов, обещаю, - он картинно поднял правую руку. - Заметано, - кивнула девушка. – Как сколько ты думаешь, продлится кризис? - Не представляю. Транквилизатор поможет ему, ослабит психоз. Я надеюсь, что он придет в себя как можно раньше. Потому что мне надо серьезно осмотреть его. Я не рискну прописать ему антипсихотики без точного диагноза. - Жуткое совмещение заболеваний, правда? Нанесение себе ран и шизофрения. - Скорее всего, первое вытекает из второго. Кто знает, от каких демонов он пытается избавиться, разрезая кожу. И, знаешь, это не такой плохой вариант. Было бы намного хуже, если бы он кидался на кого-то. Они одновременно бросили взгляд на открытую дверь комнаты. Мальчик, вновь представляющий из себя полотно бинтов, спал на кровати под действием снотворного. МакКой отчаянно хотел поговорить с ним. Вряд ли Чехов найдет объяснение своей ненужной лжи. Но так хотелось верить, что все решится как-то легко и просто. - Что ты собираешься делать с ним? – спросила Кристина. - Узнать правду для начала. *** Чехов смотрел на него виновато. Он в момент изменился. Того смелого уверенного мальчика не стало. Если бы он сразу был таким, быть может, МакКой испытал бы все-таки больше отеческие чувства. Но теперь уже было ничего не изменить. - Ты знал, что болен? - Врачи поставили мне синдром нервного расстройства в пять лет. Только когда мать вырвала у меня из рук кошку, которую я считал монстром, они пересмотрели решение. Но особо не носились, поставили шизофрению. Запихнули в школу для детей с отклонениями, хотя по учебе я был лучшим в классе… Зато там были постоянные исследования. - Ты поэтому понял, что я доктор? - Да, я врачей за километр узнаю. - А что же мать? Юноша махнул рукой. - К счастью, меня вытащил дядя. Не знаю, что и кому заплатил, в итоге из класса, где считали на палочках в 10 лет, меня перекинули в экстернат. После этого он потрудился перевезти меня сюда. Здесь, кстати, диагноз пересмотрели. Оказалось, что шизофрении тогда у меня не было, у детей ее вообще, говорят, не бывает. Но угроза развития ее оставалась. И если бы тогда назначили правильное лечение, то сейчас последствий было бы меньше. Остальное - правда. Дядя умер достаточно скоро. У меня не было вариантов. Продление визы… все это… Это же куча документов, опекуны, родители. Понимаешь? Меня бы отправили обратно, воссоединить семью. И что? И куда я в нашей стране дальше с таким диагнозом? - А здесь рай? Ни жилья, ни работы нормальной, ни лечения. - Устроюсь. Работают же люди нелегально, - хмыкнул он. – Здесь никто ничего не знает. Я просто гениальный юноша без грин карты. Тут таких пруд пруди. А лекарства… Я никогда не думал, что это серьезно. Приступы случались. Например, я мог уйти куда-нибудь, считая, что с кем-то или к кому-то, а потом обнаруживал себя в одиночестве далеко от дома. Кратковременные потери памяти. Но вот это все, - он посмотрел на свои руки, - я никогда не думал, что так может быть. Пока первый раз меня не нашли таким вот в колледже. - Тебе повезло, что ты получаешь от этого удовольствие и не режешь глубоко. - Получаю? - О, поверь мне. Паша покраснел. - А не сказал почему? - Сначала к слову не пришлось вроде… Я не думал, что мы будем общаться. А потом… - его светлая кожа заливалась краской. – Сомневаюсь, что ты мечтал жить с шизофреником. - Знаешь, я в принципе не мечтал жить с кем-либо. Но теперь факт того, что ты мог порезать себя или меня в любой момент, меня очень сильно настораживает. - Я понимаю. Прости. Я готов хоть сегодня уйти, я нормально себя чувствую. - Угу, - кивнул МакКой. – Нормально. Как часто у тебя эти приступы? - Вот так… раз в два-три месяца. - Тебе нужно обследование, Паша. Готов поспорить, приступы учащаются? Юноша кивнул. - Зачем тебе это? – вопрос был задан с той же интонацией, что и тот, ночью. Внутри все еще смешивались уже абсолютная привязанность и чувство предательства. МакКой не хотел выглядеть еще более слабым в его глазах. Он прикоснулся губами ко лбу Паши, подавив желание коснуться его губ. - Спи. *** Чехов не ушел. Ни на следующий день, ни неделей позже. Ни месяцем. Первые пару недель он говорил об этом постоянно и сидел на чемоданах, которые представляли собой одну спортивную сумку. А потом все вошло в привычное русло. И не отпущенный Паша перестал уходить сам. Сумка так и стояла у порога, постиранные вещи собирались туда, но больше ничего не происходило. Пока МакКой не убрал ее в шкаф. Складывалось ощущение, что все началось заново. Только теперь гораздо сложнее. Чехов вел себя тихо, это было явным последствием приема торазина. МакКоя пугали столь активные вещества, но явно диагностированная шизофрения не оставляла им выбора. Побочные эффекты оказались неожиданно пугающими. Паша разговаривал сам с собой, боялся чего-то, температура скакала по шкале от и до. И Леонард откровенно пугался, хотя, казалось, его уже мало что может удивить в медицине. В такие моменты приходилось не сводить с мальчика глаз. Это не было единственной их проблемой. Оказалось, что подсознательно МакКой каждый день был готов к удару в спину. Забитая с самого начала подозрительность теперь расцвела в полной мере. Как он не пытался подавить ее в себе, оправдывая юношу дурной головой (иным словами – молодостью), не выходило. И Чехов это прекрасно видел. Но Леонард все еще – или теперь уже? – не мог бросить его. Теперь это были отношения доктора и пациента. - Я вчера видел приведение, - сказал как-то вечером Чехов. Он лежал на диване, глядя в потолок. МакКой уменьшил дозу лекарства, но все равно вставать после его приема Паше не разрешал. - Старого знакомого? - Нет, в прямом смысле. Это был мальчик, он сидел там, - он кивнул в угол комнаты. – Я же псих. За все это время Чехов впервые заговорил о своей болезни. - Ты не псих, - Леонарду хотелось потрепать его по волосам, успокоить, но это было слишком рискованно. - Знаешь, нормальные люди убивают других за деньги или просто так. А ты борешься за будущее человечества. А психи… Все мы немного не в себе, помнишь Кэрролла? - Да. Борюсь… Это сильно всем помогло. - Ну, по крайней мере, ты уже четыре месяца не даешь умереть с голоду отличному врачу. Тебе пересчитать, скольких пациентов ты спас? - Врач сейчас много о себе думает. - Он же особенный, - хмыкнул МакКой, и ему вдруг показалось, что все наладится. - Мне, правда, жаль, что я не рассказал сразу, - поднял взгляд Паша. - Как видишь, мне достаточно тяжело это принять. - Мне тоже жаль, - кивнул МакКой. - Но никто не застрахован от ошибок. А чем быстрее ты бежишь от этого, тем скорее оно тебя догонит. Лучше принять и пытаться с этим жить. Шизофрения не лечится, но усугубляется, если не делать ничего. - Это я уже понял. *** Этот разговор, казалось МакКою, положил новое начало их отношениям. Он не мог отрицать собственного влечения к парню. И если психологическое его только смущало, то физическое пугало до безумия. У юноши шизофрения, нервный синдром и, черт знает, какая жизненная ситуация. Может быть, он и сам давно не знает, кто он. Прибавить к этому врача-педофила и останется только упрятать юношу в психушку до конца его дней. Тот поцелуй так и остался где-то там, в ночи. Быть может, это был странный порыв их обоих. И если раньше доктор жалел, что отпустил Чехова, то сейчас начал благодарить Бога, что ничего не было. И не должно было быть. Но проблема оставалась. Он не очень верил в прописанную Кристиной терапию – развеяться, походить по свиданиям – но девушка достаточно много сделала для него, и ради нее он согласился попробовать. Кирк оказался прав, в больнице было не так много людей, которые могли бы отказать доктору в свидании. Богатый выбор внешности и характеров. Правда, МакКой вел себя слишком галантно. И дальше двери не провожал девушек. Да и второго свидания так и не случалось. С последнего он практически сбежал. Выслушивая очередной ничего не значащий для него рассказ, он вдруг осознал, что у девушки, деливший с ним ужин, светлые кудрявые волосы, серые глаза, и она хрупкого телосложения. Осталось смириться с тем, что терапия не действует, распрощаться, сославшись на срочные дела, и поставить крест на этой программе реабилитации. МакКой свернулся в кровати, размышляя, что пора вновь вернуться к работе. Больше часов, больше смен. Это ведь всегда помогало. Пожалуй, если бы он потерял работу, можно было бы сразу застрелиться, а так она всегда готова была придти на помощь лучше любой терапии. В размышлениях Леонард подскочил на кровати, когда Паша опустился рядом. - Тебе плохо? Это было дежа-вю - Паша смотрел на него в полумраке комнаты. - Не пугай меня,- произнес доктор. - Все хорошо, - он прикоснулся рукой к его руке, не позволив той дотянуться до выключателя лампы. - Что ты задумал? Вряд ли МакКой задавал кому-то более идиотский вопрос. Паша не ответил, легко коснулся его губ, не позволяя углубить поцелуй. Сполз ниже, скинув одеяло, обнимая за бедра. Пальцы тихо коснулись члена доктора сквозь ткань трусов. - Паша? – МакКой удивился, как серьезно прозвучал этот вопрос. Чехов поднял голову, взглянув на него. - Что? – голос его чуть дрогнул. – Ты не хочешь? Леонард на мгновенье захотел прекратить это здесь и сейчас, но пальцы юноши уверенно чуть сжимались. И терпеть не было сил. - Хочу. Просто… - Расслабься, - попросил он. – Я не кусаюсь. Если ты не захочешь обратного, конечно. В этой темноте казалось, что можно не думать, что можно забыть, если понадобится. Это странные и невероятные картинки. И поверить в то, что Павел сейчас целовал его живот, то, что стягивал с него трусы намного проще, чем в то, что мальчик хотел его. Все как во сне. И Леонард всерьез подумал, что он сам под кайфом. Может быть, шизофрения передается воздушно-капельным путем, и это лишь иллюзия. Пальцы Паши поглаживали его член. И это была пытка. Как и его пронизывающий взгляд при этом. Темный-темный. Взгляд, заслонивший собой весь мир, вынесший из головы остатки мыслей, лишивший возможности всякого сопротивления. МакКой прикусил губу, почувствовав пальцы, сомкнувшиеся у основания члена, и почти невесомое прикосновение горячего языка. Это было слишком невероятно – выгибаться навстречу ласкающему влажному теплу. Он хотел бы зарыться пальцами в шелковые кудри юноши, направлять его, глубже, но подавил в себе это желание и сплел пальцы рук, чтобы избежать соблазна. Он не верил в происходящее ни когда двигал бедрами, разрешая Паше сводить себя с ума, ни когда Чехов позволил кончить себе в рот. МакКой потянулся к нему, но Паша покачал головой. - Я обойдусь, - улыбнулся он. – Мне хотелось отплатить за гостеприимство и помощь. Разум праздновал победу, мол, да, Леонард, ты был прав, он не испытывает к тебе ничего сверх, это лишь благодарность. Но внезапно вновь раскрытое сердце жалось в угол грудной клетки, мечтая вновь запереться и никогда никого не любить. Но только все тот же разум давал понять, что уже поздно. Слишком поздно. На следующий день Чехов все-таки ушел. МакКой знал, что это случится рано или поздно. Жизнь по расписанию вряд ли была пределом его мечтаний. Леонард был благодарен ему хотя бы за то, что курс лечения они провели. Дальше. В конце концов, он мог найти его в колледже. Он не стал звонить или пытаться вернуть его. Но оба они имели достаточно здоровую голову на плечах, чтобы понимать, что, как минимум, медицинская помощь ему еще понадобится. *** - Ты почему мне не сказал? Где-то в районе этого вопроса о своей жизни МакКой начал курить. Они с Кирком стояли на больничном дворе. Он курил одну за другой, хотя раньше думал, что так может быть только в кино. Ему не хватало виски, но вечером была назначена операция, и такой роскоши он позволить себе не мог. Вот с завтрашнего дня, пожалуйста. Хоть спейтесь, доктор МакКой. Не факт, что вы скоро увидите клинику. Не факт, что вы вообще когда-то вновь будете работать по специальности. Кирк, хоть и первой его заботой все-таки была сложившаяся ситуация, выглядел обиженным. Совсем недавно МакКой сам испытывал это чувство – предательства. Но это было лишь ложью во спасение. Чем бы ни руководствовался МакКой, когда все это затеял, сейчас он был рад, что сложилось именно так, потому что никто из его коллег не попадал под подозрение. К счастью, ему хватило ума и Кристину не втянуть. - Чтобы и ты сейчас отвечал? – ответил он. - Мы бы придумали варианты. - Вариантов не было. Вариантов не было никаких. Какие могут быть варианты, когда надо достать лекарство для человека без грин карты, регистрации, визы и социальной страховки? МакКой выписывал рецепты на пациентов в коме. Никто не взялся проверять ни диагнозы, ни слова уважаемого врача. Требовалось закончить курс лечения, перевести юношу на поддерживающие таблетки два-три раза в год и все. Казалось, что слишком просто. Леонард забыл, что в жизни не стоит расслабляться вообще никак и никогда. Иногда совпадения, обычные дурацкие совпадения меняют все. Когда в районе клиники нашли мертвого юношу наркомана, исколотого вдоль и поперек, МакКой ни о чем не подумал – со временем к наркоманам привыкаешь. К мертвым наркоманам тоже. Полиция пришла в больницу только неделю спустя. Умерший числился в их клинике и не раз пытался нелегально получить дозу. И тогда Леонард вспомнил - это был его пациент когда-то. Он сам столько раз сбивал с него спесь и разоблачал подставные диагнозы… Это было два года назад, он уже и думать забыл о нем - в конце концов, своих проблем хватало. И он никогда не думал, что один неудачный пациент может привести к подобному. Естественно, началась проверка возможного источника сильнодействующих лекарств. И все открылось мгновенно. Все документы, рецепты, коматозные получатели и ушедшие в никуда сильные антипсихотики и транквилизаторы. МакКою ничего не оставалось делать, только кивать. Да, он выписывал рецепты, но не ему же, черт… - Что сказал Пайк? – сменил тему Кирк. С главным врачом МакКой был в более чем хороших отношениях. В какой-то мере он чувствовал свою ответственность за то, что на клинику ложится тень всего случившегося. - Что он мог сказать? Он мне верит, но ничего не может сделать, я ведь и ему не сказал правды. Меня до слушания должны были отстранить, еще утром. Когда все открылось. Он еле выбил сегодняшнюю операцию. - Может, сказать правду? Я уверен, что за поддельные рецепты во благо тебе выбьют условный срок. А так… Обвинение в краже лекарств, сбыт их на рынок и непредумышленное убийство. Ради чего ты готов принять все это на себя? Ради мальчишки с простроченной визой? Которого и след простыл. - Он не виноват. Это я его лечить взялся. И если этот суд разрушит чью-то жизнь, то пусть хотя бы одну. - Я всегда поражался, откуда у тебя внутри столько этой неправильно выверенной совести. И столько идиотизма в голове. - Хочешь сказать что-нибудь еще? - Я найду тебе адвоката. - Вот это мне больше нравится. *** - Вы спали с ним? МакКой аж подскочил в кресле. - Это к чему вопрос? Хороший друг Кирка, известный в медицинских кругах адвокат Джереми Спок, предпочел не ответить на его вопрос. Он что-то усиленно записывал в блокнот. За всю их встречу он ни разу не улыбнулся. Конечно, Леонарду и самому было не до улыбок, но какие-то элементарные меры вежливости и доброжелательности должны были быть. Спок представлял из себя некое долговязое существо в темно-синем строгом костюме. И был из породы тех, кто готов удушить себя галстуком, если промахнется хоть в какой-то задаче. МакКой не любил таких людей, но такого человека в качестве адвоката готов был принять, да еще и на руках носить. - Я не вижу связи, - еще раз повторил доктор. - Если мы вызовем его в суд, скорее всего такой вопрос встанет. Мы должны учитывая все возможные ответы и вопросы. Сколько ему? - Семнадцать. - Хорошо. Если вы вступали с ним в половые отношения по доброй воле, то это не усугубит ситуацию. [3] - Я не сказал, что спал с ним. - Мне нет. Но это не значит, что в суде этого не всплывет. - Мистер Спок, Чехов не пойдет в суд. Если только вы не гарантируете, что его фальшивые документы там сгодятся. - Нет. У него могут быть еще большие неприятности, если что-то вскроется, так рисковать нельзя. Он должен быть со своими реальными документами, со своей просроченной визой, со своей медицинской картой, в конце концов. - Категорически – нет. - Если он не пойдет в суд, у вас нет шансов. - Это глупо! Они не могут повесить на меня смерть наркомана, которого я в глаза не видел уже два года! - Не могут. Нет никаких улик. И его смерть отдалена по времени от выписанных Вами рецептов. Но слишком много мелочей, обстоятельств. Это будет знать судья и присяжные. Они постоянно будут думать – а что если так? Зачем нам врач, который может убить наших детей. Я не смогу оправдать вас, если у вас не будет алиби. А значит, в краже лекарств вы должны признать вину. - Я ее не отрицаю. - В героя играете? Вы знаете, сколько дают за распространение запрещенных веществ? Вы вообще понимаете, что умудрились попасться на этом в единственном штате, где есть точный список этих запрещенных препаратов, и антипсихотики, как и транквилизаторы туда входят? Вам рассказать под каким номером торазин? [4] - Да я не распространял их! - Вы их брали. У вас их нет. Не кажется, что картинка сходится? – Спок театрально приподнял бровь. - От года до 30 лет, доктор. - 30 лет?! За пару ампул транквилизатора? - Конечно, мы смягчим ситуацию. У вас отличные коллеги. Чудесная соседка. Вы не привлекались. Но лишение медицинской лицензии вам светит. Что же до срока. Мне кажется, легче будет отсидеть, чем выплатить штраф, который они предложат. - Заманчивая перспектива… - хмыкнул МакКой. – А мне казалось, что вы должны быть хорошим адвокатом. - Если вы сомневаетесь в моей квалификации, я готов предоставить вам необходимые… - Это была шутка. Неудачная. Извините. - Итак, продолжаем. Кто еще может выступить против вас? Какие-то свидетельства того, что вы не добропорядочный человек. - Моя жена, - ответ пришел ему в голову сам. – Бывшая. Нет, ничего страшного я ей не делал, но произвести впечатление на публику она сможет. - Она имеет права не свидетельствовать против вас. - О, уверен, она захочет. *** МакКой был не прав. Мириам, видимо, вспомнила все свои некогда глубокие чувства (впрочем, Леонард сомневался, что они были когда-то). Она вела себя с ним холодно. Но разборок не устраивала. - Может, он и не идеальный муж, но он никогда не сделал бы того, в чем вы его обвиняете, - завершила она финальным аккордом, и он был ей искренне благодарен. Это вряд ли могло спасти его, но хуже тоже не делало. Кирк был неотразим. В ораторских способностях лучшего друга МакКой не сомневался никогда, но тут даже он заслушался речью о том, какой же он хороший на самом деле. Его адвокат, напротив, кажется, не был удивлен, как будто они совместно писали эту пламенную речь. Во всей этой суете МакКой как-то не поинтересовался, сколько они знакомы и кем друг другу приходятся. Кристина… Леонард готов был ее расцеловать. Она была великолепна. Он сам поверил на какое-то мгновенье, что он спасает младенцев из мусорных баков и подбирает бездомных животных – как хороша была ее речь. Она ни словом не обмолвилась о Чехове, зато вспомнила ту историю с девочкой, как пример того, что даже для себя доктор никогда не выбрал бы транквилизаторы. Но ситуацию это только сглаживало, но не спасало. МакКой не мог отрицать, что брал лекарства. А объяснить зачем, не мог. Леонард упрямо не хотел подставлять Чехова. Никаких поблажек для него. Депортация. И хорошо будет, если просто. Потому что несовершеннолетнего, по меркам своей страны, юношу с поставленным диагнозом без опекунов и попечителей могли запросто сдать в какую-нибудь клинику. А выбраться оттуда всегда затруднительно. Что же до самого доктора, то у них не было ни единого доказательства, что он кого-то убивал, торговал лекарствами или совершал врачебные ошибки. Наигранный гуманизм Америки, пафосные речи про жизнь играли постоянно. А уж с красноречием у Джереми было еще меньше проблем, чем у Кирка. Лицензии его лишат, но есть ведь много других работ… И если посадят…. В общем, он уже смирился. И потому Чехов в зале суда никак не сходился с картинкой в его голове. Паша рассказывал историю подробно, говоря лишь о здоровье, причинах лжи доктора и ни секунды не затрагивая личное. Но МакКой уже понимал, что прокурор, почувствовав уплывающую из рук добычу в виде доктора, наверняка попытается изничтожить их, насколько это возможно. - Вы были любовниками? Светлый взгляд Павла болезненно метнулся в сторону МакКоя, словно ища правильно ответа. - Протестую, - взвился Спок, - это не имеет отношения к делу. - Ваша честь, не каждый подбирает домой бездомных и лечит их, - он повернулся к Джереми. – Мистер Спок, эта связь в какой-то мере даже оправдывает вашего подзащитного. - Отвечайте на вопрос, свидетель, - попросил судья. - Между нами ничего не было на тот момент, когда доктор МакКой начал лечить меня. Спок устало потер глаза. МакКой понимал причину. Чехов хотел, как лучше, но его фраза стала отнюдь не спасительной. - Вы платили ему сексом за заботу? Паша не сказал «нет». Воспоминания о той странной томной ночи накрыли их одновременно. И МакКой до сих пор не был уверен, что чувствовал юноша тогда. Только благодарность или же… - Нет, - все-таки произнес Чехов. – Я был… То есть. Я люблю его. Внезапность признания заставила МакКоя вздрогнуть. Любишь. Мальчишка. Вот почему ты сейчас здесь. - Он жертвует собой, чтобы вы не могли сделать того же, - тихо произнес Спок, словно читая его мысли. – Я не припомню, что в моей практике были подобные случаи. МакКой поймал полный ненависти взгляд Мириам. Он ясно давал понять – следующий суд будет здесь же и будет касаться лишения родительских прав. Показания Паши спасали его врачебную практику, но дробили в крошку жизни их обоих. *** Дверь распахнулась почти не слышно. МакКой подождал, пока Паша пройдет в квартиру и сядет напротив. Было слишком тихо. - Привет, - произнес юноша. - Привет. Прошла неделя. Или две. Счет дням потерялся. Они не говорили после слушания. Но Леонард понимал, что юноша появится рано или поздно. Странно внезапно ощущать, что знаешь о том, что человек чувствует, и понимать, что он тоже это знает. - Я говорил сегодня с мистером Споком, - начал Паша. - Он рассказал мне. Мне жаль. Прости. Показания Чехова вытащили его. Спок выдал такую заключительную речь, что присяжные практически плакали, а МакКой едва ли не аплодировал стоя. Всего год отстранения от практики. Да и Пайк был, конечно, готов принять его в объятия спустя этот год. Вроде бы обошлось. Но Мириам... Казалось, именно этого ей и не хватало, чтобы окончательно разрушить его жизнь. Иск на лишение отцовских прав она подала на следующий же день. Леонард после думал о том, что Паша ведь мог промолчать. Они не спали вместе постоянно, и это, в самом деле, не влияло на ход дела, но изменить что-то сейчас было уже невозможно. - Это еще не скоро, на рассмотрение заявления только не меньше полугода уйдет. И Спок говорит, что у нее нет шансов выиграть дело вчистую, но все будет зависеть от красноречия ее адвоката, - говорить на эту тему не хотелось. – А что ты? - Спок сказал, что если бы не болезнь, в суде могли бы особо и не проверить документы, но мне пришлось пройти медицинское освидетельствование моей вменяемости. А там… В общем, конечно, мое нелегальное здесь проживание вскрылось мгновенно. Можно бы обратиться в суд, знаешь, еще год по инстанциям, многие так делают и остаются. Но мне кажется, после всей этой истории, меня здесь все равно не оставят. Да и – ты же видел, эта история во всех газетах - из колледжа меня уже благополучно отчислили. Еще хуже - упекут тут в клинику. Так что… Я завтра улетаю. По смягчающим обстоятельствам – всего пять лет не въезда страну, а не десять. - Натворили мы дел с тобой, да? - Я не могу сказать, что жалею. Я ведь не лгал там, в суде. Прямота и честность мальчика поражали Леонарда, как и в первые дни их знакомства. Мало кто без смущения может говорить о чувствах. - Почему ты ушел в таком случае? Я не гнал тебя. - Мне казалось, что ты должен сам что-то решить… Чувствовать за двоих я не умею. Кроме того, ты дал понять, что не доверишься мне больше. И… В общем, мне казалось, что так будет лучше. Я не хотел больше смущать тебя. И не хотел себе боли тоже. - Подойди ко мне, - попросил Леонард. Он не играли в игры и не прятались. И теплые губы мальчишки, коснувшиеся его виска, теперь уже не удивляли, не смущали. Это было просто правильно. Ему осталось подняться, чтобы сравнять шансы, и поцеловать его. Без жадности и не наспех. Времени не было, но не настолько, чтобы спешить. - Ты имел дело с циничным, разведенным гетеросексуалом среднего возраста, - сказал Леонард. – Как ты думаешь, я был в состоянии принимать подобные решения? Когда рядом мальчик, который мог бы быть моим сыном. - Нас спас бы откровенный разговор? - Мне казалось, ты не из тех, кто думает «что если». Чехов пожал плечами. Как по нелепости глупо можно искать людей, можно ждать кого-то, а можно не верить и получить. Но только совсем забыть сражаться. Жизнь все еще играла в черно-белое. Оставалось только верить, что сейчас это грань, и следующая полоса светлее предыдущей. Паше, видимо, надоело ждать, пока доктор продумает все свои мысли, и он снова поцеловал его. Напористо. МакКой обнял его, Чехов в его объятиях казался совсем подростком. Но это была лишь иллюзия. Во многих отношениях он был старше самого доктора, и смелее – это точно. И судя по тому, как целовал его юноша, как уверенно, знающе, умело его язык скользил по зубам, проникал в рот, заставляя сходить с ума, еще и опытнее во многих отношениях. Сколько их было у тебя, мальчик? Случайных или неслучайных связей. Впрочем, каждый живет, как хочет, а когда твоя жизнь зависит от фальшивых документов и краденных лекарств, наверное, очень хочется жить как можно полнее и ярче. Есть люди, доктор, которые умеют совмещать мечты и личное удовольствие. - Ты все еще можешь не пересекать эту грань для себя, - будто прочел его мысли Чехов, отрываясь от него. - Меня уже обвинили в том, что я ее пересек. Но спасибо за заботу о моей совести, - усмехнулся МакКой, перехватывая инициативу. Благодаря себя за то, что все-таки решился на «обучающую» лекцию Кирка. Им все еще было не до спешки. И раздевая Пашу, МакКой мучительно осторожно покрывал поцелуями обнаженные плечи юноши, замерев на предплечье, где по-прежнему белел тонкий шрам от раны, нанесенной в тот вечер, когда они еще не знали друга. И в этот момент доктор сорвался, и не от того, что терпел, ждал, а от того, что хотел окончательно утвердить для себя эту границу – что это не его пациент, не его приемный сын, что это человек, которого он любит, которого он имеет право желать, целовать, трогать. Чехов секундно подстроился под новые правила, отвечая в том же духе – быстро, резко и агрессивно. Позволяя доктору уложить себя на живот, принимая в себя влажные пальцы. И по его стонам, болезненно-сексуальным, МакКой никогда бы не подумал, что Паша все-таки сделает по-своему, перевернется, толкнет его на спину. - Я не хочу, чтобы Вы долго возились, доктор, - язвительно улыбнулся он. МакКой приподнялся, рвано целуя его губы, кусая, притягивая за бедра. - Считаешь меня совсем неопытным, да? – это в какой-то мере было даже обидно и хотелось объяснить, что взрослые мужчины и с женщинами иногда… Но Паша улыбнулся так, что Леонард забыл слова. Юноша прильнул к нему, невыносимо медленно потеревшись животом о живот, прихватил зубами шею. И выдохнул на ухо: - Не считаю. Просто. Я. Хочу. Так… Ни в одной из самых бурных фантазий МакКой не видел ничего подобного. Мальчик сидел у него на бедрах и, прикусив губу, словно художник, любующийся своей картиной, растирал смазку по члену доктора, касаясь кончиками пальцев головки, так что МакКой уже готов был выть. Паша не терзал его больше, опустился на его член, заполняя себя полностью, только на мгновение замерев – привыкнуть – и начал двигаться очень аккуратно, словно все еще дразнился. Но Леонард потянул его на себя, обхватив рукой за шею, укусил плечо. И начал движения сам сильными, но отчаянно краткими толчками, одновременно сжимая член юноши, лаская его специально не в такт. Паша отрывисто постанывал. Кудряшки прилипли к его лбу, а взгляд был затуманенный. МакКой не мог оторвать от него глаз, и от этой игры в гляделки обоим было ярче, горячее. Он закрыл глаза, только кончая. И Чехов, выгнувшись последний раз, мягко повалился на него. - Люблюлюблюлюблю, - прошептал Паша скороговоркой, будто задыхаясь, будто иначе никак нельзя. - Я тоже люблю тебя, мальчик, - впервые МакКой это не думал, а говорил.