человечество несомненно спасет базилик

В комнате пахнет краской, благовониями с сандалом, растворителем и скисшим молоком. Нагретым воском и еле уловимо - железом. В комнате пахнет так, что приходится признать - ему тут нет места. Не в его дизайнерских джинсах и лимитированной рубашке, не в пиджаке от известного только в узких кругах бренда. И это чертовски обидно. - Джун, - вздыхает Минхао, не отрываясь от полотна - он мягко сжимает кисть, почти невесомо кладет мазки и смотрит на еще недоделанную картину как что-то родное. В груди сжимается до боли - подступает к горлу и оседает там комом. Как хоть кому-то можно тягаться с такой любовью? Разве что восхищаться на расстоянии и грезить о недостижимом. - Ты уже пару минут молчишь. Что-то случилось? - Я принес документы, - говорит Джун и мысленно благодарит себя за то, что голос не дрожит. Он сжимает в руке папку, опечатанную лентами безопасности в офисе, и сглатывает. Ком не становится меньше, но обида немного утихает. В конце концов ревновать художника к его детищу - это та еще глупость. По-детски наивная и настолько же жестокая. Джун все же давно уже не ребенок - влюбляться он может в кого хочет, а вот требовать взаимности - уже нет. - Ага, сейчас закончу и подпишу, - говорит Минхао, все еще не отводя взгляд от полотна. Он задумчиво держит кисть почти у самого холста, но так и не касается его - словно ждет от мира ответов на свои молчаливые вопросы. Джун тихо выдыхает, делает осторожный шаг к незаконченной картине и зачем-то задерживает дыхание. Он знает, что это глупо и не по правилам его галереи, да и его обязательно поймают на подглядывании, но желание понять, что же там Минхао пытается разглядеть в слоях краски на белом холсте, слишком велико. Это даже не праздное любопытство коллекционера, что пытается выяснить не прогадал ли он в покупке незаконченной картины - а желание прикоснуться к чему-то особенному. Увидеть нечто невообразимое. Он медленно подходит ближе и замирает, видя в мазках краски яркость летнего дня и мгновение бабочки-однодневки, что пока что еще жива - и только на холсте она все еще порхает, пока в реальности ее труп давно уже пожрали черви. Джун делает вдох и поворачивается к Минхао, пытаясь подобрать хоть какие-то слова, какими бы он мог описать все то, что ощущает, когда понимает, что слушать его никто не хочет. Папка с легким шорохом падает на пол, неизбежно пачкаясь в краске. Минхао целует его так, будто только в этом и есть смысл - он тянет на себя, сжимает волосы на затылке и задевает язык зубами, глотая горячее дыхание и пошлые стоны. Он толкает - настойчиво и молча - к стене, к очередному холсту с еще не высохшей краской и прижимается губами к челюсти, касается щеки и замирает у виска. И Минхао сам - весь замирает. Он опускает руки - медленно и аккуратно касается запястьев, трогает ладони, переплетает пальцы. Дышит тяжело и смотрит прямо в глаза. - Что ты видишь? - почти неслышно спрашивает Джун, ощущая, как его подводит голос. Как что-то внутри скручивается и трескается. Минхао улыбается - он нежно целует его в губы, сжимает до боли пальцы и выдыхает: - Тебя. И смотрит так, будто он нашел все ответы на свои вопросы.