Драбблы по Космоолухам

Женька подошёл к костру. Языки пламени ярко освещали лагерь. Где-то на самом пределе слышимости зудели ночные комары. Вдалеке ухали совы и редко вскрикивали на дальних болотах ночные цапли. В небе перемигивались незнакомые звёзды и ярко светил серп жёлтой луны. Джек сидел у костра на бревне и точил один из своих кинжалов, то и дело проверяя качество заточки пальцем. Женька каждый раз залипал на том, как двигались его пальцы: сперва вдоль клинка, бережно, будто прикасались к чему-то интимному, потом, с разворотом, к самому кончику и — с нажимом по кромке. Иногда Джек после этого подносил палец к губам и слизывал выступившую каплю крови, но чаще, неудовлетворённый результатом, снова брался за точильный камень. А ещё эти обрезанные перчатки из оленьей кожи делали с Женькой что-то невероятное. Впрочем, что-то невероятное с Женькой делала вся одежда тёмного эльфа. Узкие ремни, которые, казалось, ничего не скрепляли, а просто дразнили своими пряжками, провокационная шнуровка и смелые разрезы в неожиданных местах: было к чему прикипеть взглядом и надолго задуматься ни о чём. Впрочем, Джек не только украшал отряд своим внешним видом, но ещё и очень хорошо сражался. Он предпочитал ближний бой с кинжалами, но иногда использовал и лук со стрелами. В конце-то концов, глупо не пользоваться врождённым мастерством, если оно дано тебе Единым и Всеблагим, а эльфы по умолчанию были мастерами стрельбы, будто рождались с луком в руках и колчаном полным стрел за спиной. В стороне негромко сопел вепрь Филька. Он честно заработал свой ужин, ящик репы и брюквы, и теперь поедал их с завидным аппетитом, аж прихрюкивая. Его полный доспех лежал на земле рядом: металлическое оголовье шанфрон, шейные и грудные пластины, критнет и пейтраль, защищающий с боков фланшард и круппер, прикрывавший бёдра. Чуть поодаль от костра бард Алла взялась за свою гитару. Сперва неторопливо подкрутила колки, прислушиваясь к звучанию струн, потом взяла пару аккордов, а после тихо запела. Язык был Женьке не знаком; должно быть, что-то древнее. Как раз недавно они вынесли из Руин-на-болоте несколько свитков с нотами. Возможно, как раз сейчас Алла старалась изучить что-нибудь новое, что наверняка поможет им в следующем бою. — Как дела, Джек? Хочешь поговорить? — не утерпев, спросил Женька и воспрянул духом, когда Джек движением раскрытой ладони пригласил его присесть рядом к костру. Иногда он его подчёркнуто равнодушно игнорировал, но тут ничего не поделаешь: эльфы. — Я вспоминаю наш прошлый бой, — сказал Джек серьёзно. — Ты меня удивил. — Да и ты тоже неплохо сражался, — наконец выбрал, что сказать в ответ Женька. На ум тут же пришло яркое воспоминание. Парные кинжалы в руках Джека ярко вспыхивают во время замаха, эльфийское проклятие звучит, будто ругательство на незнакомом языке, а выкрикивает его Джек во весь голос. Читает заклинание болотный гоблин, и Женька старается вовремя скомандовать Фильке: «Удар лбом!», чтобы прервать его чтение. Алла рядом, она поёт для их отряда, чтобы поддержать и воодушевить, играет на своей гитаре, чтобы вылечить незначительные повреждения. Больше всего достаётся Фильке, потому что он отвлекает болотного гоблина своим кабаньим рёвом. Что поделать, гоблины с кабанами извечные враги. Женька тоже использует собственную магию помимо управления вепрем и его лечения. Подземные корни, внезапно выпроставшиеся из-под земли и обхватившие гоблина за ноги, замедляющие и снижающие скорость реакции, — его работа. И рой цикад, налетевших словно из ниоткуда, облепивших грузное жирное зелёное тело и снизивших сопротивляемость к металлу, — тоже. В своё время Женька отвалил немало золотых на то, чтоб добыть свиток с этим заклинанием. Но благодаря ему железные клыки Фильки и кинжалы Джека теперь наносят гораздо больше урона. Гоблин воет и крутится на месте, будто не может выбрать, на кого из группы первым обрушить свою дубину, снова пытается воздеть её к низким тучам, набрякшим дождём, чтобы выкрикнуть очередное заклинание. Магия гоблинов не очень сильна, всё-таки их раса предпочитает ближний бой, этому способствуют и большие размеры их тел, и сравнительно маленький объём мозга. Женька кричит: «Филя, удар лбом!», кабан отступает от врага на пару шагов, коротко бьёт гоблина окованным в железо наголовником и неожиданно промахивается. Рёвом звучит завершившееся без помех вражеское заклинание. «Кажется, сейчас будет жарко!» — кричит Джек в предвкушении. Его голос алчный, словно горячка боя превращает его в исступлённого берсерка. Болотный гоблин исполняет победный танец, направо и налево взмахивая дубиной. Женька бросает на Джека короткий взгляд и понимает, что его здоровье упало до половины, а это значит, что Алла не справляется с лечением. Подбежать к Джеку и бросить рядом с ним семя Цветка Жизни — дело пары секунд, и Женька достаёт из кошеля предпоследнее семечко, безжалостно и щедро швыряя его в негостеприимную болотистую почву. Он вздымает свой посох и со всей силы бьёт его пяткой о землю, вознося короткую молитву о росте. Цветок Жизни распускается, разворачивая белые полупрозрачные лепестки. Филька вновь издаёт свой кабаний рёв, и гоблин, оставляя танец, опять поворачивается к животному. Лицо Джека в потёках тёмной крови, в одежде видны прорехи, но он улыбается горячке боя. Или, быть может, персонально Женьке. Яркие всполохи от белых лепестков залечивают незначительные раны и царапины. «Спасибо, друг!» — восклицает Джек неожиданно мягко, и Женька тает. Внезапно под ногами разверзается земля, и растаявший и непозволительно размякший Женька, теряя равновесие, падает на колени. Алла прерывает игру на гитаре и вскрикивает: «Нас атакуют! Мерзавцы!» Заклинание гоблина дало свои плоды, призвав мелких болотных личинок. Они передвигаются под землёй и, как правило, нападают всем скопом. Женьке приходится отбиваться от зубастых безглазых тварей, похожих на пиявок, посохом. У него нет готовых заклинаний против такого врага. Вроде и мелкий, но в массе своей — разрушительный. Одна из личинок алчно пожирает Цветок Жизни, и белые всполохи пропадают. Женька впадает в отчаяние. За спиной звучит бряцанье гитары, которую теперь используют явно не по назначению. Под ногами Джека сразу три болотные личинки, они стараются вползти по сапогам и поножам выше. Чёрные, извивающиеся, и отвратительно гадкие, их слизь ядовита. Глаза Джека начинают яростно сверкать алым огнём. На последнем издыхании тёмные эльфы впадают в раж, нанося критический урон по врагу, но при этом становясь уязвимыми для чужих атак. Обычно Женька старается следить за Джеком и не допускать подобного, но в этот раз что-то пошло не так. Сейчас Джека даже один укус личинки способен прикончить! И Женька решается. Поспешно достаёт из кошеля заветный свиток, который случайно приобрёл в самом начале странствия по территории Тёмных Эльфов. Свиток содержит особое заклинание Жертвы Жизни. Его можно использовать только раз, после чего заклинание, записанное в свитке, пропадёт и с бумаги, и из Женькиной памяти. Но раздумывать некогда. Женька читает слова на неродном языке срывающимся голосом, один раз сбивается, когда личинка прыгает и повисает на его руке и вонзает зубы в плоть. Наконец Филька ревёт снова, и все личинки разворачиваются к нему. Джек наносит подлый удар исподтишка, его кинжалы уже не блестят, все измызганные в зелёной гоблинской крови. Женька завершает заклинание, и Единый и Всеблагой принимает его жертву. Жизнь постепенно исходит из тела Женьки мощными ударными волнами, разнося в клочья всех врагов на своём пути. Несколько недобитых личинок взрываются чёрной болотной жижей, другие тонко взвизгивают, получая урон. Они разворачивают к Женьке свои безглазые головы, распахивают рты. Гоблин пошатывается, будто пьяный: пульсация ударной волны добралась и до него. Женька чувствует, как тают его силы, ему приходится вцепиться в посох, чтобы продолжать стоять. Филька жалобно всхрюкивает. Перед глазами всё тускнеет, как бывает при смерти. Женька опускается на колени, не размыкая рук на посохе. Он жалеет лишь об одном: у него не так много запасов здоровья, а это значит, что и урон от Жертвы Жизни будет средненький. Но хоть что-то... «Ха-ха! Получи, тварь!» — выкрикивает вдруг Джек, и потускневшим взглядом Женька видит его финальный прыжок к горлу врага. Кинжалы хватом от себя, сложены крестом, руками остаётся только взмахнуть, и Джек ими взмахивает. Брызги крови хлещут веером, но Джек изящно сгибается, не дав ей себя испачкать. «Мы победили!» — радостно сообщает Алла. Со смертью предводителя все призванные болотные личинки исчезают, откуда пришли. «Хрю-хрю!» — горделиво оповещает всех Филька, и гарцующей походкой возвращается к Женьке. Даже как-то неловко помирать в такой обстановке. «Эй, друг, — окликает его Джек, — возьми», — и в подставленную руку Женьки падает волшебный эльфийский хлебец, возвращающий жизнь и ману. Что на себе-то не использовал? — хочется проворчать ему, но он берёт его и съедает. «Попозже нам надо будет поговорить», — продолжает Джек и смотрит на него как будто с каким-то странным намёком. Сердце Женьки делает натуральный кульбит. — В том бою ты использовал Жертву Жизни, — напомнил Джек, неспешно водя лезвием кинжала по точильному камню. — Это наше заклинание, эльфийское. Я никогда не видел, чтобы его произносил человек по собственной воле. — Я сделал это из-за тебя, — признался Женька. — Из-за меня? — Чтобы спасти жизнь тебе. Ты и сам был при смерти. — Я поклялся следовать вместе с твоим отрядом куда угодно и, если надо, умереть. Твоя великая цель слишком важна, чтобы принимать во внимание жизнь отдельного тёмного эльфа, — глаза Джека показались бездонными, когда он отвернул голову от костра и посмотрел на Женьку. Женька почувствовал, что его корёжит, так не хватало слов. На заднем плане запела Алла, и ему показалось, что он различил смутно знакомые фразы из легенды о бедном рыцаре, что умер за своё королевство. — Мне важна твоя жизнь, — наконец выбрал, что сказать Женька. — А мне — твоя, — признался вдруг Джек. — Не как пророка вторичного прихода Единого и Всеблагого, а как тебя самого. Наверное, из уст простого боевого эльфа такие слова звучат оскорблением нашему общему делу? Я знаю, что твоё предназначение умереть и стать предвестником прихода Единого и Всеблагого. Так что ты не должен был умирать раньше всего лишь из-за меня. — Давай сегодня я буду поклоняться только тебе, Джек? — мертвея от собственной наглости, предложил Женька. — Буду возносить тебе свои молитвы, приносить тебе свои жертвы? — А что будет на рассвете, когда сегодня закончится? — прошептал Джек, пристально заглядывая в его лицо. — Мы выйдем из твоей палатки и пойдём разными дорогами? — Кто знает, — покусывая губы, ответил Женька. — Отлично, мне это подходит, — сказал Джек, быстрым движением разрушая расстояние между ними. Их поцелуй на фоне костра трепетно невинный, всего лишь сомкнутые и едва шевелящиеся губы, но Женьку обдало жаркой волной уже от одного осознания: они поцеловались! Это просто божественно! Потом Джек поднялся и протянул руку, которую Женька безропотно принял. Они вместе направились в сторону палатки и...

***

...хлопнула входная дверь, и Джек ввалился в модуль вместе с порывом шквального ветра. — Всё, Жень, таблички об опасности выхода на лёд у озера поставлены! — Спасибо, Джек! Скорей бы уже эти рёбра зажили... И ведь даже на флайере не полетаешь при такой погоде. Очередной порыв ветра влетел в стенки модуля и сотряс его до основания. Музыку на экране и то заглушило. Джек стянул сапоги, отряхнул их от грязи и аккуратно поставил у стеночки на выходе. Фигуры на экране двигались. Кат-сцену было не поставить на паузу и не отменить. Разве что свернуть окно... Женька дёрнул рукой, но Джек остановил его, уложив ладонь поверх его пальцев. — Стой, может я тоже хочу посмотреть. Как-никак, ты его целую неделю обхаживал. — Мнэ-э-э... — проблеял Женька. — Думаешь, я не замечал, во что ты играешь? — фыркнул Джек. — У меня вообще-то удалённое подключение к системе. Кстати, по-моему, называть персонажей именами реально существующих людей — это скрытое извращение, — добавил он с ехидцей в голосе. — Иди на хрен, — и Женька ткнул его под рёбра локтем. Промазал как всегда. Да как он умудряется стоять так близко позади кресла и, тем не менее, уворачиваться? — Ага, щаз. Кстати, как ты его дожал? — В смысле? — Ну, как смог повысить лояльность персонажа? — А-а... Случайно заюзал самоубивающий свиток, а тот оказался ещё и квестовым предметом. Так что Джек сам подошёл и предложил поговорить. — «Джек подошёл», бр-р-р! — Джек передёрнул плечами в притворном отвращении, а потом нагнулся ниже. Женька почувствовал, что от этого движения у него запекло щёки и загорелись уши. Или от того, что делали на экране герои. — А я думал, тебе не нравится, что я назвал барда Аллой, — с вымученным смешком, стараясь поддерживать шутливый тон, произнёс Женька. Джек его будто не услышал. Склонился к самому уху и промурлыкал в него: — А знаешь, по-настоящему я бы сделал лучше. Женька сглотнул. — Гораздо лучше. Женька набрал воздуху, решаясь. — Так, может, сделаешь? — Он бы стонал громче. И прогибался бы в моих руках сильнее, — продолжил Джек, не отлипая от его уха. Женька зажмурился. — Сначала он кончил бы от моего рта. Ты знаешь, на сколько DEX-6 могут задерживать дыхание? Ему бы хватило. Потом я долго растягивал бы его пальцами, — Джек шевельнулся, и Женька только сейчас понял, что его до сих пор держат за руку. Джек нажал указательным и средним пальцем в центр его ладони, и рука Женьки непроизвольно сжалась. — Да, пальцами. Сперва двумя, потом добавил бы ещё один, чтобы раскрыть его сладкую дырку шире. И ещё шире. Он бы начал выставлять свои ягодицы повыше, прося, чтобы я трахал его сильнее и глубже. — Женька втянул воздух сквозь сжатые зубы. Получилось очень шумно. — Кончая на моих пальцах, он бы сжимал их изо всех сил, — шепнул Джек, налегая на плечо Женьки подбородком. Его тело позади казалось очень горячим. — Женя, погоди-ка. У тебя почему-то стоит... — Почему-то, — прошипел Женька. — Сволочь. — Н-да? А я думал, что тебе нравлюсь, — с наигранным разочарованием в голосе протянул Джек. — Выходит, ошибся? — и он отодвинулся от Женьки прочь. Точнее, попытался это сделать. Женька развернулся в кресле и успел поймать его за рукав куртки. Запоздало сообразил, что если бы Джек не хотел, чтобы его поймали, то не поймался бы. — Не ошибся, — твёрдо сказал Женька. — Сюда иди. Надо отвечать за свои слова! — Как скажешь, Жень. Раз надо — значит надо! — Джек над ним откровенно насмехался, но, тем не менее, быстро склонился над его креслом, опираясь руками о край терминала: берёг Женькины рёбра. Поцелуй у них вышел сочный, глубокий, действительно совсем не такой, как в игре, и прервался нескоро, а потом...

***

...фра Дженио проснулся со вскриком. Что за блудливый сон?! Сев на своём жёстком ложе в холодной келье, он поплотнее укутался в тонкую дерюгу, заменявшую ему одеяло. Аскеза была второй натурой монаха фра Дженио. Так, через лишения и умерщвление плоти, он выискивал искры духовного, чтобы затем рисовать их в своих фресках и картинах. Но для фра Дженио об руку с искусством всегда шло искушение. С самого отрочества искушение смотрело на него глазами святых с настенных фресок соборов, пело в хоралах, говорило и шептало в молитвах, поражало воображение разлётом крыльев ангельских статуй, соблазняло линиями изгибов молодых тел прихожан и даже братьев в монашеских рясах. Ещё время от времени появлялись сны. А иногда к нему приходили видения наяву, горячкой чувств и ощущением прикосновений истязавшие его разум нечистыми образами, и фра Дженио возблагодарил бога за то, что сейчас увидел всего лишь искусительный сон. С подобными мороками он всегда боролся молитвами и ночными бдениями, то было ему привычно. Он вёл праведную жизнь, стараясь соблюдать правила монастыря. Утро начиналось с часа молчания и размышления, потом была утренняя молитва, потом завтрак, зачастую состоящий из плошки воды и пресного монастырского хлеба. Затем фра Дженио с учениками отправлялся в новый корпус, что по заказу настоятеля Григорио расписывал альсекко. Ученики толкли пигменты, смешивали их с растительным клеем, яйцом или известью, раскрашивали по вторично увлажнённой штукатурке складки хламид и хитонов, а сам фра Дженио рисовал позы, руки и лики святых. Ещё с детства он понял, что простое копирование художников прошлого не сможет помочь ему добиться той выразительности, что ему виделась в уме, а потому начал рисовать по-своему. То, что ему примечалось в обычных живых людях, что волновало его плоть и мысли, он рисовал на стенах соборов, умудряясь сквозь патину греховности привнести в свои картины возвышенную одухотворённость. Он делал ангелов и святых ближе и понятнее простому человеку, наделяя их телами, формами и объёмами обычных смертных. Греховно ли то было? Конечно, да. Но реальность увиденного заставляла людей оборотиться к богу, веруя в то, что тот — рядом. И потому фра Дженио продолжал и продолжал рисовать. Когда солнце садилось, рисовальщики спускались с лесов и отправлялись на ужин. К тому времени вся рабочая ряса и руки фра Дженио уже были в свежих пигментах, волосы и кожа, будто оштукатуренные стены собора, пропитывались ими, казалось, насквозь. Если было тёплое лето, то после еды, горячей похлёбки на рыбном или костном бульоне, можно было помыться нагретым солнцем водой. Если же зима вступала в свои права, то омовение тела приходилось делать с помощью холодной воды из колодца. Когда искушения особенно волновали фра Дженио, он даже не просил эту воду подогреть. Потом наступало время всеобщей вечерней молитвы перед ликами святых в общем зале и затем подходило время сна, и фра Дженио оставался один на один со своими искушениями. Сегодняшний сон оказался необъяснимым, непонятным, но, тем не менее, взволновал его своей греховной сутью. Отношения меж мужчинами казались фра Дженио запретно сладостными, бороться с ними было тем тяжелее, что мужчины окружали его постоянно. Будь то прихожане, братья в таких же, как у него монашеских рясах, ангелы, святые и праведники в статуях и фресках, определённо несущие в себе мужские черты, они были близки фра Дженио и понятны. Будет святотатством упомянуть, что даже сам дьявол был определённо мужского рода, но и забывать об этом было нельзя. Опять же, как знал фра Дженио, все искушения исходили как раз от него и его слуг. И мужской же голос слышался ему временами промеж слов молитв и шёпота собственного голоса во время видений наяву. Но искушение было не столь физической телесностью, сколько тоской по взаимопониманию, по духовной близости и отсутствии одиночества. Там, во сне, эти двое не были одиноки, тогда как фра Дженио — был. О, можно было сколь угодно долго думать о боге, взирая снизу вверх на его возвышенную обитель, и всё-таки быть одним из многих, таких же одиноких, как и он. — Кто внушил тебе, что ты одинок? — внезапно вбуравился в его уши чужой голос. Фра Дженио рад бы был назвать его незнакомым, но то было не так. Голос его личного искушения был ему прекрасно знаком. Фра Дженио выбрался из кровати, поспешно встал на холодный пол на колени и забормотал начальные строки молитвы, стараясь произносить их тихо, чтобы не разбудить братьев, спящих в соседних кельях. Сквозь узкое оконце было видно, что на улице глухая ночь, ни проблеска рассвета на небе. — Это был явно не я. Ты не одинок, Дженио. У тебя есть я, — голос искусителя казался шелестом ткани по обнажённой коже, он лаской проходился по хребту, и тело фра Дженио дрожало вслед за этим эфемерным прикосновением. — Изыди, — отвлёкся он от молитвы, сбившись, когда щекотка сосредоточилась на его чреслах, беспрепятственно приникнув к срамным органам прямо сквозь штаны. — Ну что ты всё «изыди» да «изыди», будто я какой-то слабый бес. Не изойду, не дождёшься. Обратись ко мне по имени, попроси как следует и, может, я оставлю тебя… На какое-то время. — Голос издевательски медленно подул ему в ухо, отчего фра Дженио скорчился, прикрывшись плечом. Он сжал чётки в ладонях, и бусины чуть не трескались от силы сжатия его пальцев. — Н-нет… Не надо, — бормотнул фра Дженио себе под нос. Он знал, что даже его мысли будут услышаны. Не было нужны говорить громко. — Моё имя тебе прекрасно известно. Давай, повтори его, как делал это уже много раз. Самое ужасное своё деяние фра Дженио сотворил, ещё когда был всего лишь послушником в монастыре, похожим на здешний. Он подолгу смотрел на статую святого, стоящую в трансепте храма. Лик святого прятался в тени, волосы лежали на плечах причудливыми локонами, складки одежд как будто развевались, подхваченные бурей. Он подолгу смотрел на святого, которого звали… — Иаков… — шепнул Дженио имя своего демона, не отдавая отчёта в том, как молитвенно прозвучал его голос в тот момент. Его личное искушение снизошло на него однажды во время заночной молитвы, на которую молодой Дженио выбрался тайком от настоятеля. Просто вышагнуло из статуи, встало рядом и назвало его по имени мягким молодым голосом. С тех пор Дженио уже никогда не был один. — Да, это я, — и руки объяли его плечи. Фра Дженио вскинулся и задрожал сильнее, потому что не было реальнее прикосновений, чем те, что касались его сейчас. — Куда бы ты ни пошёл, я всегда буду следовать за тобой по пятам. Где бы ты ни взялся рисовать свои картины. — Руки огладили его лопатки, проскользнули под рёбрами, невзирая на плотно прижатые к бокам локти, обняли живот. Фра Дженио закусил губы. Зря он полагал, что сегодняшний сон — это малость. Самое страшное ждало его впереди. — Я всегда буду с тобой. — Не нужно, — коротко бросил фра Дженио, зажмуриваясь. Он напрасно закрыл глаза: в темноте круговые поглаживающие прикосновения к животу стали казаться ещё реальнее, и он поспешно вытаращил глаза в полутьму кельи. Сквозь оконце виднелся пояс Ориона, висящий криво на тёмном небе. — Нужно. Ты ведь просил обо мне. Молился о друге. — Я не знал, что ты такой! Резкий смешок прозвучал язвительно. — Уж какой есть, Дженио. Зато я могу дать тебе то, что ты хочешь. — Я ничего не хочу! — Лжёшь, Дженио. Я знаю, чего ты по-настоящему хочешь прямо сейчас, — прошептал демон Иаков, и его руки легли прямо туда, на ещё не успокоившуюся плоть. — Ты хочешь знать, чем окончится твой сегодняшний сон. Отдайся мне, и я покажу, как…

***

...хлопнула входная дверь, и Женя быстро захлопнул ноутбук, а потом опомнился: ёпт, ну что он, в самом деле! Как маленький. Будто до сих пор живёт в аду трёхкомнатной квартиры с шестью младшими братьями и сёстрами. Нет уж, теперь он сам своей жизни хозяин, родственники остались дома, а он снимает квартиру вместе с другом и учится в аспирантуре университета. Так что дверью на самом деле хлопать мог только один человек. — Джек, ты?! — крикнул Женя, не поворачивая головы. — Я. — Как экзамен с утра? Чего не позвонил? Сдал? — Сдал, разумеется. Поставили отл! Теперь ещё и стипендия повышенная пойдёт, — в комнату ввалился Джек с выбритыми висками и кожаных ботинках-говнодавах. — Обувь-то снимай, — буркнул Женя, поправляя очки на переносице. Он их надевал, только когда сидел за ноутом, не потому, что зрение плохое, а чтобы защитить глаза от... Ну от чего их все защищают? Чем Женя хуже? У Джека каждый раз делалось странное лицо, когда он заставал его в этих самых очках, вот даже сейчас. Поэтому Жене опять пришлось пересиливать себя, чтобы не снять ещё и очки вдобавок. Хватит того, что зашухерился и ноут захлопнул. — А ты чего это снова? — Джек кивнул на логово из пледов и подушек, в котором Женя по привычке устроился на кровати с самого утра. Вот как выпихнул этого первокурсника на экзамен, так и устроился. — Разве реферат ещё позавчера не дописал? — Да это так. Своё. Женя с усилием подавил стыдливость, которая каждый раз выползала невесть откуда, если он упоминал, что пишет. В конце концов, только благодаря этой писанине они с Джеком и познакомились, чего уж тут стыдиться. — Неужели прода? Да ты у нас плодовитый пейсатель, — заулыбался Джек. — Сам ты... «пейсатель»! Тут же некстати Жене вспомнилось, как он по ночам писал для Джека рефераты: подтягивал балбеса, чтобы того допустили до сессии. — Ой, то есть, пейсательница! — не унимался Джек. — Вот я бы ни за что не додумался для привлечения фанатов назваться Кирой Тиммонс и говорить о себе в женском роде! — Да, тебя хватило только на «Джека», — яростно сверкая глазами, отбрил Женя. — Ой всё, не начинай. — Джек сунул руку за пазуху косухи. — А то у меня тут кое-что есть для одного моего друга-задрота. — И он достал из внутреннего кармана компьютерный диск с яркой этикеткой. Неужели та самая инди-игра, о которой они говорили на прошлой неделе? Женя прищурился. Новая игра от 3-X и Фрэнки! — Теперь будешь сажать деревья, собирать грибы и искать похитителя роз! Кстати, там есть и многопользовательский режим. Хочу с тобой сыграть, больно интересно ты рассказывал. Женя потянулся за диском, при этом чуть не скинув ноутбук с колен на пол. — Спасибо! — Нет, погоди. Одного спасибо мало. А поцеловать? — Джек проворно отдёрнул руку и спрятал её за спину. — Ёпт, а ну дай сюда! Засранец! — От засранца слышу! Когда Женя поймал Джека и ухватился за него обеими руками, тот всё-таки чмокнул его в губы. Один лёгкий поцелуй перешёл в другой, уже не такой лёгкий, а потом внезапно Джек всунул язык ему в рот. Женя зажмурился до искр в глазах. И так же внезапно всё прекратилось. — Ладно. Сперва ужин, — сказал Джек. — Я там рыбки с картошечкой принёс, Эльвира разрешила всё забрать. У нас сегодня был рыбный день. Хорошо подрабатывать в столовой. Трудно выходить на смену после экзамена, но всё-таки хорошо: еда, какая-никакая, дома у них была всегда. А вот Жене в качестве дополнительного заработка приходилось писать рефераты на заказ. Впрочем, совместных денег на проживание хватало, особенно если снимать однокомнатную квартиру-студию на двоих. — Тогда пойду, разогрею, — сказал Женя. — А ты — снимай ботинки! — Да, Жень. — Вместо того, чтобы послушаться, Джек присел на край кровати и схватил его ноут. — А покажешь, что уже написал? — Да щас! Сам же сказал: сначала ужин. — Ну Жень! Ты жлоб! — Ага. И я тебя тоже! Возясь с пластиковыми контейнерами с едой, Женя про себя усмехнулся. Читатели читателями, но самый по-настоящему дорогой фанат у него был всего один единственный. Наглый, конечно, но... Если б не его наглость, у них бы так ничего и не случилось.