Бэдтрип

- Почему мы ушли? Элиза с трудом заставила Агату отвечать на вопросы, хоть это и было достигнуто бесконечным повторением одного и того же, пока Агата, молча нахмурившись, ходила вперед-назад по номеру, а Элиза следовала за ней. - Не люблю иметь дел с фанатиками, - наконец ответила Агата, продолжая хмуриться. - Не думай, что мне чем-то не нравится твой атеизм, мне ведь всё равно. Но она может накинуться на кого-то другого и зарезать его. В лучшем случае, покалечить. - Мне-то до этого какое дело? - То есть, какое дело? - застыла Элиза. - Человек умрет. Агата положила руки ей на плечи и внимательно посмотрела в глаза: - Послушай, Элиза. Каждый день вокруг нас умирают сотни и тысячи людей, и даже если пытаться спасти каждого из них, твои действия всё равно косвенно повлекут чью-то смерть. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, слышала такое? А вот моя жизнь — это важно. Если кто-то пытается уничтожить мое тело, то я, само собой, буду спасаться. Мне ведь хочется жить. - А если речь идет о моей смерти, например? - спросила Элиза. - Близкий человек это часть меня, поэтому спасать его я буду, как себя, исключительно ради собственного спокойствия. - Это ужасный эгоизм. - Нищим подавать тоже эгоизм: тешишь свое самолюбие тем, что ты такой щедрый, такой бескорыстный, ничего не просишь взамен. Кроме морального удовлетворения, конечно. В случае фанатиков от религии всё, естественно, только усугубляется. Соблюдают заповеди, чтобы после смерти не гореть в гипотетическом огне — далеко от бескорыстия, не так ли? Только забота о себе любимом, всё о себе печется, жалкий и нечестный с собой фанатик. Элиза совсем не была с ней согласна, но, как и всегда, не стала возражать. Агата, поняв, что расспросы окончены, дружески похлопала её по плечу: - Молодец. Что ж, я узнаю, куда можно сходить вечером. И кстати, если захочешь вернуть книгу, можешь это сделать. Я бы на твоем месте не возвращала. Оставив Элизу с удивлением рассматривать случайно украденную книгу, Агата исчезла в коридоре, глухо стукнув дверью о косяк. Книга действительно лежала у Элизы в широком кармане юбки, и Элиза совсем не планировала её красть. «Некрасиво получилось», - подумала она и выложила книгу на подоконник. Многое следовало обдумать, и на фоне этого многого непреднамеренное воровство выглядело крайне малозначимым событием, хотя Элизе и было от этого немного не по себе. Дама с ножницами вызывала множество вопросов. Арестовали её или же просто выгнали из магазина? Неужели Агату действительно не беспокоит то, что она может в конечном итоге кого-то убить? Разум подсказывал, что все-таки не арестовали: нет заявления от потерпевших — нет дела. Да и годятся ли для этого потерпевшие, забывшие свои паспортные данные? В том, что Агату не беспокоит ничего, кроме собственного удовольствия, Элиза теперь не сомневалась, для Агаты на первом месте стояла жадная до ощущений плоть, будь то алкогольное отравление, долгий сон или адреналиновые качели. Однако факты говорили о том, что Агата со своей неконтролируемой агрессией и желаниями то и дело кому-нибудь нахамить, которые очень трудно было скрыть и тем более сдержать, оказалась здоровее Элизы. У Агаты не было странных видений и искажений восприятия, а даже если и были, то ничто в ней этого не выдавало. Шерстистый ворс пледа, которым укрылась Элиза, когда легла на диван, действовал слишком успокаивающе, и она волей-неволей задремала, провалившись в мягкие солнечные сновидения, где светло-голубое небо сливалось с сине-белым морем. Дул теплый ветер, и издалека доносился голос Агаты, становясь всё громче и отчетливее. - ...а тот художник, у которого постоянно играет музыка, будет весьма рад нас видеть. Он хотя бы не спившийся моралист и точно не религиозный фанатик. Элиза поняла, что это уже не сон, и нехотя разлепила глаза: Агата ходила перед ней в красном платье и такой же красной шляпе с широкими ровными полями. - Что? - переспросила Элиза. - Два цвета будут смотреться лучше, чем несколько, - Агата продемонстрировала ей пару черных туфель и тонкие пластиковые плечики с висящей на них курткой, которую она брала вчера на пляж. - Нет, я не про цвета, я про художника. Мы что, идем к нему в гости? - Да, художник, который живет напротив. - Он нормальный? Он не захочет нас, к примеру, убить? Агата расхохоталась, продемонстрировав потолку белые зубы: - Он странноват, но для художников это нормально. Ты чего в темноте сидишь? Уже вечер. - Что? - Элиза огляделась, вокруг действительно было темно. - Я не сидела, я спала. - Так вот почему ты не отвечала мне. Я решила, что ты просто не хочешь говорить. «И продолжала трепаться», - раздраженно подумала Элиза, ей действительно было не очень комфортно слушать громкий голос Агаты. - Я не хочу никуда идти, - возразила Элиза, - я буду спать дальше. Однако через час она всё равно сидела в номере напротив. Художник представился Германом и был одет в просторный китайский халат поверх обычных брюк с рубашкой, впрочем, довольно мятых. Он удобно расположился в ворохе подушек возле низкого стола. На полке за его спиной стояла черная статуэтка четырехрукой и явно разозленной женщины с высунутым языком и кренилась вправо высокая стопка винила. Свет не был включен, только виднелся в окне лоскут ночной синевы, и давал мерцающее свечение телевизор, расположенный на полу под подоконником и беззвучно показывающий не очень хорошего качества черно-белый фильм, где высокая пышногрудая женщина в черных перчатках и с азиатским разрезом глаз выкручивала кому-то руку на фоне сухой американской пустыни. То, что она делала на экране, со включенным звуком воспринималось бы как стандартный фильм тех годов про секс и насилие, однако проигрыватель для пластинок вращал черный круг, извлекая из него уже знакомые Элизе напевы про луну и плаху, и с таким звуковым сопровождением экранное действие больше походило на жертвоприношение. - Вы не представляете, как я люблю музыку, - медленно, с некоторой отрешенностью в голосе говорил художник, в очередной раз выпустив из легких дым и свесив на пол кисть, сжимающую чубук синего высокого кальяна, - я собираю винил уже около пяти лет и беру с собой только те, что нравятся сильнее остальных: «Coil», «Current93», «Merzbow»... Света телевизора было достаточно, чтобы разглядеть его фигуру, больше похожую на щепку: впалые щеки, будто он был чем-то болен или крайне редко питался, тонкие руки, торчащие из широких рукавов халата, покрытые глубокими порезами и широкими белыми шрамами, которые напоминали прячущихся под кожей червей. Агата молчала и пила предложенный художником абсент. От прозрачного стакана в её руке пахло полынью, он отбрасывал на кожу зеленую дрожащую тень. Элиза, отказавшись от абсента, выбрала отдающий чем-то лесным чай, который в темноте своим цветом напоминал скорее деготь. Агата сидела, так и не сняв шляпы, и пыталась произвести на художника, то ли соблазнительное, то ли угрожающее впечатление. Впрочем, в её случае это было одно и то же. - Это ваши картины? - спросила Агата, указав на ряд необрамленных холстов, висящих над полкой с винилом. - Полотна! - художник многозначительно обвел воздух рукой. В своем широком халате он походил на журавля. - Это серия посмертных портретов, «Погребенные», постмортем, - продолжал он с той же ленивой и отстраненной интонацией, - эти дамы, эти женщины, эти владычицы погибли в самом расцвете красоты, молодости. При жизни они представляли собой воплощенную витальность — жадную, хищную, поглощавшую всё вокруг. Будь они живы, я бы лег под их уставшие ноги, подставил бы спину под удары их плетей! Но они мертвы, и я могу только запечатлеть их бренные оболочки, кожаные мешки с требухой. Знаете, - сказал он, глядя на Агату, - я бы вас тоже так написал. С натуры. Элиза поперхнулась чаем. Агата только с презрением улыбнулась: - Вряд ли вы сможете написать с натуры мою требуху. Я умирать не планирую. Зато я вполне жива, и ноги у меня очень даже уставшие, и держать в руках плеть я очень даже могу. У вас ведь есть плеть для меня. Элиза снова поперхнулась чаем и горела желанием зарыться в подушки, на которых сидела, а художник замахал тощими руками: - Давайте не сейчас, давайте позже, когда ночь встретится с утром. Я ведь хочу рассказать вам про этих дам. И вам тоже. Он смотрел на Элизу. Та поежилась и спрятала лицо за кружкой: - Я не умею держать плеть. Думаю, я лучше пойду к себе, когда ночь... встретится с утром. Гм. - На всё ваша воля, я не могу с вами спорить, - почтительно кивнул художник, - итак, полотна! Он взмахнул рукой, та застыла в воздухе, указывая на первую из четырех картин, где лицо, окруженное крупными кудрями, улыбалось разрезанным до ушей ртом. «Вот уж правда, пожирающая витальность», - подумала Элиза, глядя на темную щель разорванного рта. - Черный Георгин! Это давняя история, которую я, понятное дело, не застал, но был впечатлен жизнью этой женщины, её загадочной смертью и не менее впечатляющим посмертием... «Восхитительный вечер», - Элиза с отвращением пробежалась взглядом по следующим картинам. Если для художника повешенная с опухшим языком, двухнедельная утопленница и захлебнувшаяся рвотой мадам были источником вдохновения, то Элизе они не казались чем-то особенным, что следовало бы непременно запечатлеть, поэтому она перевела взгляд за окно. Мелкие гвозди звезд нестерпимо ярко сверкали, мерцая радужным ореолом, казалось, что небо находится одновременно так далеко и так близко, будто оно было везде. Руки и ноги стали тяжелее, голова кружилась, но это было едва заметно. - ...прожив насыщенную жизнь, они так и не поняли, что ад — совсем близко. Художник с хитрецой смотрел на Элизу, а она смотрела за его спину, на черную статуэтку, которая в один миг стала больше него, больше всех них. Её глаза ожили, засверкали радужно-красным, в черном лбу прорезался третий вертикальный глаз, тоже ярко вспыхивающий и больше похожий на голодный рот. Удушливо запахло дымом, который клубился по углам, перекатываясь тяжелыми, плотными волнами. «Черт возьми, - Элизу охватила паника, - снова началось!» Она в ожидании помощи посмотрела на Агату, но в подушках вместо неё лишь покачивал красной шляпкой большой мясистый гриб. «Не врасти, - билось в голове у Элизы, - только не врасти в пол!» Резко вскочив, она поспешила извиниться, громко и счастливо хохоча: - Я должна идти! Ночь встретит рассвет! Простите! Агата в недоумении замерла и с подозрением и даже яростью посмотрела на художника. - Я бы не советовал вам уходить, - участливо сказал художник Элизе, - вы выпили грибной чай, и ваша нервная система несколько часов будет подавать вам неверные сигналы. Лучше бы вам остаться здесь. - Ха-ха! Ха-ха-ха! - раскинув руки, как крылья, Элиза выбежала в коридор на заплетающихся ногах. Непонятная смесь страха и веселья заполнила её разбухшую, как мокрая губка, голову, и несла Элизу в неизвестном направлении.