Steampunk's struggles drubbles (Стимпанк не справляется)

Иногда, раз в несколько месяцев они остаются одни. Одни — в смысле совсем одни, полностью одни, по-настоящему одни. Мукуро, проведя в Райском Кольце два года, узнает об одиночестве много нового. Можно быть одному, находясь в роскошной зале, полной слуг. Можно быть одному, прогуливаясь по дорожкам сада мимо безмолвно замершей охраны. Можно быть одному, сидя в Штабе вместе со шныряющими туда-сюда иллюзионистами, шепчущими на ухо непрерывный поток информации. Мукуро узнает, что одиночество — это навык, прежде всего, а не состояние. Навык сложный, абсурдный на первый взгляд, но вполне постижимый. Самое главное в этом деле — лишать окружающих тебя статуса «человека». Низвести их, до, скажем, мебели, или природного явления. Станешь ли ты сетовать, что капля дождя, упавшая с неба, нарушила твое одиночество? Это глупо. Глупо, говорит ему Хром, полагать, что всякий, кто имеет две руки, две ноги и голову, является человеком. Человек — это нечто большее, чем внешний вид. Это право. И она ему это право любезно дарует. Вот уже два года как. И не то, чтобы Мукуро ей за это не благодарен. Просто когда они остаются одни, Мукуро в наличии у себя этого права как-то начинает сомневаться. Хром вздыхает устало, разглаживает костяшкой пальца морщинку меж бровей и снимает Туманный монокль, множество шестеренок и линз которого тут же приходят в движение, щелкая и складываясь одна на другую. Последние дни для нее были трудными, хоть она ничем это и не выдает. Неприятные новости о шевелениях вокруг Варии, этой кучки наглецов, собравшихся вокруг Занзаса, идут нескончаемым потоком. Там наследили, тут мелькнули — а внутри пустота, белое пятно, и неизвестно, что пытается затеять этот вылезший невесть откуда сын Девятого. Ну не планирует же он, в самом деле, отбить отцовскую Семью, когда та уже приняла нового хозяина — и приняла весьма, весьма благосклонно? Докуро на это прохладно замечает, что из него еще не выветрилась романтика трущоб, и просит впредь о таком не думать. Верность, говорит она, может измеряться чем угодно. Деньгами. Кровными связями. Количеством акций. Политикой на следующие производственные кварталы. Правильным браком, в конце концов — только не чувствами. Мукуро молчит — молчит и не спрашивает, чем же тогда измеряется его верность. Он наблюдает, как Хром подходит к небольшому секретеру и тенью следует за ней, мягко, неслышно. Они одни, совсем одни, по-настоящему одни — и это как подарок, самый желанный. Раньше о таком он мог только мечтать, но вот они здесь, вдвоем, в ее пустых комнатах, и рядом нет ни мебели, ни природных явлений, ни еще каких-нибудь фантазий воспаленного сознания городского аристократа. Рокудо ловит на себе ее взгляд. Смотрит в ответ. Докуро Хром похожа на тех самых аристократочек Райского Кольца, которые лелеются своими родителями до самой свадьбы. Аккуратные, красивые, хрупкие. Роскошные юбки с оборками, тугие корсеты, кокетливые шляпки-цилиндры с вуалью — все это у Докуро Хром есть, и Мукуро очень хорошо помнит, с каким презрением смотрел на нее два года назад, стоя на коленях, избитый и грязный. Чистенькая, ни в чем не нуждающаяся Хром. Богатая владелица сети часовых заводов Докуро. Юная, цветущая леди, решившая почему-то воспитать для себя дикую собаку. Глава Информационного Штаба Вонголы, держащая в своих бледных пальчиках ниточки, протянутые по всему Городу. Зачем он понадобился ей, если она одним словом может вершить судьбы? Зачем она тратила на него время, которого у нее нет, этими самыми пальцами распутывая колтуны в жестких волосах и подстригая ему ногти? Зачем выскребала, вычищала из него грязь Нижнего Кольца? Что она видит, глядя на него сейчас? Выброшенные на ветер усилия? Лучшее свое приобретение? Мебель? Погодное явление? Инструмент? Человека? Мукуро пытается угадать, но не может. В холодных, равнодушных глазах Хром обычно не возникает ни единой эмоции, когда они одни. Кажется, даже командуя иллюзионистами или беседуя с Десятым она излучает больше жизни, больше тепла, чем в своих собственных комнатах, снимая жемчужные серьги-гвоздики и вынимая из изящной прически шпильки, позволив темным локонам волной упасть на плечи. — Я слышала, — говорит она, и в этих двух словах столько власти, столько веса, что пальцы Мукуро замирают над шнуровкой ее корсета, — что ты опять поссорился с Гокудерой. Когда Хром говорит «я слышала» она, очевидно, недовольна, хотя их с наглым барчонком пикировки никогда ее особо не цепляли. Тем более, что они ни разу не доходили до драк. Пока что. — Я всего лишь навестил его в лазарете, как верный товарищ, — певуче тянет он, пальцы порхают вдоль ее неестественно прямой спины. — К тому же, наша ссора перманентна, слово «опять» в данном контексте неуместно. У меня нет причин ладить с ним. Докуро молчит некоторое время, взвешивая его слова. Черные ленты с шуршанием выскальзывают из петель, корсет расходится и она делает едва различимый выдох. Идеально-ровная спина вздрагивает, расслабляется, плечи слегка опускаются и ее тон становится чуть тише — словно толстый слой льда дает трещину. — Ты не ладишь с ним не потому, что у тебя нет причин, а потому, что он тебе не нравится. — Разве есть разница? Мукуро легкомысленно пожимает плечами, опускаясь на одно колено. Шнуровка пышной атласной юбки поддается ему с некоторым трудом, запутанная вязь синих лент прозрачно намекает, что их затягивали вслепую, заведя за спину руки. А ведь она могла позвать кого угодно — служанку, его, в конце концов... но предпочла весь день ходить с перетянутой спиной. Чего она так боялась? Металлического запаха крови? Как будто эта маленькая человеческая деталь организма разрушит весь ее несгибаемый образ, напомнит всем вокруг, что она всего лишь девушка, что под слоями оборок, шнуровок и прохладных гримас таится нечто живое. Как будто Мукуро не знает этого. — Ты мимикрируешь, но не меняешься. Чувства для тебя все еще на первом месте. Будь все наоборот, ты бы нашел причины сдерживать свою неприязнь. — Я достаточно полезен, чтобы ты и дальше терпела этот мой маленький недостаток? В его шутливом вопросе небрежность и ирония переплетаются, скрывая под собой тревогу. Мукуро отчаянно боится быть слишком бракованным для нее. Она целых два года потратила, начищая его до ярчайшего блеска, и продолжает делать это до сих пор — но в ее тоне все чаще скользит что-то непонятное, странное, новое. Досада? Раздражение? Презрение? Мукуро не может распознать. Что, если она действительно недовольна им? И дело здесь вовсе не в деньгах, новом статусе, легальном доступе к кристаллам и роскошных апартаментах в соседнем коридоре. — Ты хочешь уйти? Он аккуратно расстегивает серебряные пуговицы ее белоснежной рубашки, плавно вытаскивая полы из-под юбки. — А ты отпустишь меня? Хром с шорохом приспускает рубашку, оголяя контур мраморно-белых плеч и зябко поводя ими. Она выглядит очень уязвимо в растрепанной чуть смятой одежде, с распущенными волосами и без своего верного монокля. Ее взгляд кажется почти живым, почти теплым, какая-то искра мелькает в темноте омута на долю мгновения, но тут же потухает. — Нет. Мукуро усмехается. Касается подушечками пальцев острой ключицы, скользит ниже, ниже, меж маленьких грудей, едва прикрытых тонкой тканью. Как бы Хром ни казалась хрупкой, это всего лишь иллюзия — ее самая главная, самая опасная атака. Милые пальчики Хром без промедления сомкнутся на твоей шее, если ты только позволишь ей. А ты позволишь, ты сам ослабишь ворот рубашки, чтобы ей удобнее было тебя душить — потому что Хром аккуратная, Хром слабая, у Хром болезненный тон кожи и слепой глаз, почему-то прикрытый моноклем. Никто никогда не задумывается о том, почему. Никто никогда не задумывается о том, что перед тем, как дикая собака станет приносить тебе в зубах информацию из трущоб, ее нужно приручить. Его пальцы останавливаются на солнечном сплетении, мягко проходятся по нему, разыскивая выемку и, нащупав, аккуратно подцепляют ее, раскрывая тело. Хром чуть выдыхает, прерывисто и болезненно, цепляется пальцами за его плечи, и Мукуро опускается перед ней на второе колено; верхние края юбки задевают его подбородок и щеки, щекоча и принося тонкий аромат лавандового саше, который она всегда кладет в незаметные кармашки у пояса. Он легко, успокаивающе касается ее бока, и иллюзия кожи отступает под его пальцами, проявляя черный с синим отливом металл. Гладкий, холодный, мертвый. Внутри него таится жизнь, ее средоточие. Мукуро знает каждую шестеренку в теле Хром, каждый винтик и шуруп, каждый узелок проводов, по которым зелеными всполохами течет энергия кристалла. Тело Хром — большой механизм, гениальный и сложный, он дарует ей жизнь, отнимает у смерти мириады секунд и вдыхает их в ее тонкое, бледное тело. Хром живет взаймы уже несколько лет. В центре механизма мерно пульсирует крупный кристалл Грозы, и Мукуро начинает с него, как обычно. Сначала снимает перчатки, которые, пусть и со свободными пальцами, все равно стесняют кисть — его работа требует ювелирности и точности. Затем оборачивается к секретеру, доставая из ящичка черный футляр и, стоя на коленях, раскрывает его перед Хром; она берет тонкий, почти невесомый платок и протягивает его своему часовщику. Кто бы мог подумать, что случайно оброненная фраза о том, что в детстве он жил с часовых дел мастером, помогая ему в работе, приведет его сюда, в эти комнаты. Мукуро смахивает пылинки с кристалла, осторожно просовывает руку глубже. В каких-то местах механизм стыкуется с живой плотью, образуя под воздействием кристалликов Солнца причудливые узоры, и эти розовато-желтые переливы Мукуро старается не задевать, зная об их чувствительности. Он чутко прислушивается к чужой реакции, к редкой дрожи и дыханию, к шороху одежды и силе, с которой пальцы сжимают его плечи — маленькие, едва заметные детальки, которые она не может скрыть при всем своем мастерстве. — Как много ты рассказал ему? Мукуро морщится. — Все. Он слышит ее осуждающий вздох и поджимает губы. Тончайший платок порхает в его руке, очищая рычажки, шестерни и кристаллики от пыли, внимательный взгляд рассматривает каждую деталь на предмет поломки. Механизм очень тонкий и хрупкий, даже несмотря на подпитку кристаллами Грозы. Если знать, куда нажать, где придержать мерно щелкающую шестеренку — хотя бы на секунду, на долю секунды... Мукуро, разумеется, знает. Он разбирается в часовых механизмах. Жизнь Хром поддерживают одни большие, хитроумно построенные часы, которые вместо секунд отсчитывают удары ее сердца. Она чуть склоняет голову, темный локон скользит с ее плеча вниз, мягко опускаясь на грудь. — Он отправится в Нижнее Кольцо. Мукуро тонко улыбается. Да, Гокудера Хаято абсолютно точно решит навестить трущобы, чтобы лично удостовериться в том, что услышал. Это очевидно. Мукуро позаботился об этом. Он подбирается к ангренажу, аккуратно касается кончиком ногтя слегка ослабшей спирали. Чтобы рассмотреть все шестеренки, ему приходиться податься вперед; аромат лаванды тут же смешивается с едва ощутимым запахом чужого тела, заставляя его на секунду сощуриться. Пальцы Хром исчезают с плеч и он успевает испугаться на краткий удар своего — и, слегка запоздало, чужого сердца, прежде чем они опускаются на его затылок, мягко зарываются в основание небольшого хвоста, ослабляя резинку, скрытую под атласной черной лентой. Он поднимает взгляд. — Ты хочешь использовать его, как приманку. В ее тоне смешиваются интерес и еще что-то, то самое непонятное, странное, новое. Мукуро замирает и опускает руку с платком, мельком удостоверившись, что ничего не задел. — Только не говори мне, что я не должен этого делать потому, что он член Семьи, а должен быть ей верен. — А ты верен Вонголе? Хром щурит глаза насмешливо, стягивает резинку с лентой. Распущенные волосы тяжестью ниспадают на плечи, и она пропускает их меж пальцев, ласково заправляя выбившийся локон за ухо, задевая серебрянную сережку. Недавний прокол отзывается слабой пульсацией, когда она легко оглаживает мочку. Ее руки подбирают иссиня-черную копну, медленно собирая каждую прядку, а затем аккуратно перекидывают через плечо. — Я верен тебе, — просто отвечает Мукуро. Пальчики сжимаются и болезненно натягивают волосы на кулак. Докуро чуть подается вперед, склоняясь над ним и внимательно выискивая что-то в его глазах — эфемерная тень улыбки исчезает с ее лица, растворяясь, словно рябь иллюзии. — Разве это не одно и то же, Мукуро? — вкрадчиво шепчет она, опуская кулак так, чтобы ему пришлось приподнять подбородок. В ее глазах — почти приговор, почти гильотина, почти мерзлая зима, не обещающая легкой смерти. Доверие, которое, как Мукуро думал, протянулось нитью между ними, подергивается ощутимыми трещинками, украшается сеточкой чужих сомнений. Хром, ледяная, недосягаемая Хром, изучившая за два года все полутона и двойные смыслы его слов, прекрасно осознавшая, что он имел ввиду — Мукуро вдыхает ее морозный гнев, смотрит из-под ресниц. Хрупкая, тоненькая Хром, стоящая перед ним с раскрытой грудью, со всеми щелкающими шестеренками и пульсирующими кристаллами. Мукуро может одним движением остановить ее механизм — он знает, куда, где и как. С какой силой. Под каким углом. Он улыбается. — Кто знает? Зависит от того, что ты прикажешь. Хватка на его волосах медленно слабеет, и он, опустив голову, спокойно возвращается к работе. Осматривает необычный, значительно измененный гениальным Аркобалено ремонтуар, прислушивается в повисшей тишине к стуку чужого сердца. Затем слегка подзаводит импульсные стрелки, задающие ритм биения и немного отклонившиеся от необходимого — Хром крупно вздрагивает и Мукуро удерживает ее, не давая потерять равновесие. Он наблюдает, как она чуть смеживает веки, прислушиваясь к новому сердечному ритму. Пальцы окончательно разжимаются, выпуская его волосы и мягко касаются скул, очерчивают линию подбородка, замирают над впадинкой верхней губы, словно заново исследуя его лицо. Пальцы Хром холодные и немножко шершавые, от них пахнет металлом трезубца — тяжелый, могильный аромат специального сплава. — Мои цели совпадают с целями Вонголы, — медленно, словно взвешивая каждое слово говорит она наконец, а затем неожиданно — неожиданно ли? — добавляет: — Пока что. Глубокие аметистовые омуты сталкиваются с его взглядом — и Мукуро задыхается. Он видит этот взгляд впервые за все то время, что провел подле нее. Все то время, что он скользил за ней неслышной темной тенью, просачивался в блеск ее жемчужных сережек, обвивал ее тонкие руки змеиной чешуей и добавлял к ее властному стуку каблуков свои мягкие шаги — Докуро Хром никогда не дарила никому вокруг такой взгляд. Прямой и спокойный, с искоркой внимания на самой поверхности, доступной и мягкой, почти светлой. Хром, которая дарит ему право быть человеком уже два года — но впервые смотрит на него, как на человека. Смотрит и щурится настороженно, как будто неверяще, как будто испуганно, тут же пряча взгляд под темными ресницами, опуская руки; ногти легонько скребут чужие щеки, словно выискивая, за что можно удержаться. Она выпрямляется, гордо вздергивая подбородок, улыбается чуть-чуть грустно и медленно кладет пальцы ему на плечи. — Я надеюсь, твой план увенчается успехом. Мукуро требуется несколько бесконечно долгих секунд, чтобы отвести взгляд, чтобы взять под контроль подрагивающие кончики пальцев и биение сердца. Он смешано, почти неловко щелкает рычажком ремонтуара, фиксируя новый ритм, а затем закрывает дверцу. Глубокий черный металл немедленно подергивается иллюзией кожи и Хром вздрагивает. Мукуро осторожно снимает ее левую руку со своего плеча, мягко берет ее за запястье, поворачивая и отодвигая белоснежный манжет рубашки, чтобы посмотреть на выступающие над кожей венки-провода. Их желто-зеленое мерцание ровное, хотя и не очень яркое — энергии кристаллов в механизме хватит еще на месяц или два. Мукуро ласково проводит по ним большим пальцем, невесомо целует, улыбаясь с тихим довольством. — Я не подведу тебя. Хром прикрывает глаза и улыбается в ответ тенью его чувств. Чувств, существование которых она отрицала до последнего. Чувств, на которых не строится верность. Чувств, которые не делают тебя человеком. Чувств, которых у нее быть не должно — ведь она ледяная, статная, могущественная тень за спиной Десятого, навечно запирающая в иллюзорной арктической пустыне врагов Семьи. Сердце Мукуро выстукивает ее имя — Хром, Хром, Хром. Хром, которая забрала его из трущоб, Хром, которая показала ему как вести себя в высшем свете, Хром, которая лично тренировала его — такая хрупкая и одновременно поразительно сильная, с отточенными движениями и тонкой усмешкой всякий раз, когда острие ее трезубца касалось чужой шеи. Почти всему она научила его сама: создавать невесомые, ювелирные иллюзии, не скалиться нервно при виде охраны на улицах, быть в одиночестве даже на самом людном приеме. Она сама научила его красиво писать и выводить завитушки росписи — До-ку-ро Му-ку-ро, росчерк литеры «V» в конце. Докуро Мукуро из Вонголы. Докуро Мукуро, принадлежащий Вонголе. До тех пор, пока его милая Хром не скажет ему об обратном.