Steampunk's struggles drubbles (Стимпанк не справляется)

Часовая стрелка с тихим щелчком встает ровно на двенадцать. Верде всматривается еще немного в медленно ползущую минутную и совсем уж как-то неприлично быстро секундную, прежде чем сует часики в нагрудный карман пиджака. До репетитора остается полтора часа, и он намеревается потратить их более чем благотворно... намеревался, по крайней мере, до того как его посылка затерялась на складе. Ее ищут уже двадцать семь минут, а он вежливо стоит около потеющего хозяина лавки и скучающе то и дело поправляет цепочку часов, которая, ну разумеется, некрасиво сползает каждый раз, когда он их достает. Сзади топчется слуга, который должен посылку нести, и его безделье — громкое и нарочитое, проезжается по нервам Верде не хуже воплей maman, когда она в очередной раз затрагивает тему его «глупых увлечений». Ситуация осложняется тем, что он только вчера выстоял целый скандал и еле отбил право иметь «хобби» — как бы его не тошнило от подобного определения своих занятий, и если он сегодня же опоздает к репетитору из-за проклятой посылки... Верде мечтает о том, чтобы склониться к уху нерадивого хозяина и вкрадчиво ему прошептать, что, мол, если вы немедленно мне мои детали не предоставите, я вас... разорю? каким это еще образом? ...нажалуюсь на вас отцу? еще более нелепо и унизительно. К скребущей досаде, у него нет своих собственных ни возможностей, ни репутации, ни влияния, чтобы сделать хоть что-нибудь. И поэтому ему остается только ждать и поправлять цепочку, пока один из работников, наконец, не выносит долгожданные детали в огромной коробке. Верде придирчиво их проверяет, расписывается в бланке и оплачивает товар, с облегчением и предвкушением выходя из лавки и еще раз вынимая часики, чтобы удостовериться в наличии времени. Правда, до циферблата он взгляд не доводит, обратив неожиданно внимание на мелькнувшее сбоку яркое пятно. Рассмотрев его внимательнее, Верде невольно тормозит, вздернув брови. Около инженерной лавки отирается подросток. Трущобный подросток. Здесь, в Райском Кольце, одним своим видом как будто пачкая вычищенные мощеные дорожки. Не то, чтобы Верде был в Нижнем Кольце и видел настоящих трущобных подростков, но у него почему-то не возникает сомнений в своих догадках, что этот — ни в коем разе не поддельный, и он правда стоит напротив витрины, внимательно рассматривая выставленные на ней детали и чертежи. И жует какую-то жухлую длинную травинку. Слуга, на несколько секунд тоже замерший в удивлении, зовет «молодого господина» домой, но Верде рассеянно отмахивается от него, с любопытством рассматривая неожиданного пришельца снизу. В конце концов, он ведь и правда никого оттуда не видел! Как тут устоять перед неизведанным? Неизведанное ерошит грязными от сажи пальцами сиреневые волосы, оставляя на них пятна, и задумчиво что-то мычит себе под нос. Он весь какой-то угловатый и нескладный, высокий и тощий, но при этом с удивительно ловкими жестами. На нем слишком большая рубашка, серая, но вся в черных сажевых пятнах, а жилетка поверх расшита на спине нелепым ярко-фиолетовым осьминогом. На этом осмотр можно бы и закончить, но взгляд Верде приковывается к грязно-бурой повязке на левом предплечье, и он пропускает момент, когда его излишнее внимание вдруг становится замеченным. — Чего пялишься? Прямо перед его лицом возникают вдруг желтые стекла гогглов, так близко, что он от неожиданности шарахается назад. Незнакомец тут же отступает, подняв ладони в жесте безоружности и воровато оглянувшись. — Воу-воу, не боись, приятель! Я ж просто спросил, ты чего? — Я... не боюсь. Я просто не ожидал, — пытается снисходительно ответить Верде, но выходит больше похоже на оправдание. Он неловко тянется поправить цепочку, но на полпути меняет направление и вместо этого одергивает воротник. При виде чужой голой и грязной шеи хочется немедленно помыть руки. Подросток, словно не замечающий чужой брезгливости, вдруг ухмыляется и указывает большим пальцем себе за спину: — А! Я знаю! Тебе понравился мой кракен, да? Правда устрашающий? Он вдруг поворачивается на одной пятке, показывая свою спину и даже чуть наклоняясь вперед, чтобы было лучше видно. Верде скептически рассматривает «кракена» еще раз, думая о том, что он скорее смешной, чем страшный, особенно с этими растерянно выпученными глазами с пришитыми шестеренками вместо зрачков. Вслух он об этом тактично не говорит, вместо этого задав интересующий его вопрос: — Что вы здесь делаете? Незнакомец мгновенно поворачивается обратно. Его смеющийся рот тут же сужается полоску и он скрещивает на груди руки, принимая какой-то серьезный и хмурый вид. И даже чуть подается вперед, словно пытаясь нависать. — А что? Мне нельзя? — Ну да... Нельзя... без разрешения, — под такой наглой уверенностью Верде сначала немного сдает, но затем, вспомнив что он, вообще-то, будущий юрист, тоже скрещивает на груди руки. — Согласно семнадцатой статье кодекса Города, пункт семь точка три, жителям Нижнего Кольца запрещается подниматься в Райское Кольцо без специального разрешения. — Вот это да, вы только посмотрите какой умник напыщенный! Небось всю ночь зубрил, да? Подросток гримасничает с каким-то ярким оттенком досады, настолько очевидным, что Верде даже почему-то не обижается. Его снова пытается отвлечь слуга, и рука в небрежном жесте отмашки взлетает раньше, чем мозг успевает подумать о том, что он действительно просто тратит здесь свое драгоценное время. — Я действительно выучил весь Кодекс, — с достоинством и тщательно выверенным снисхождением отвечает Верде. — А вам, между прочим, полагается за незаконное проникновение хлыст и штраф. Только сказав это, он вдруг моргает и осекается следующей фразой. Взгляд невольно цепляется за повязку на чужой руке, и Верде вдруг почему-то злится на себя самого. Незнакомец весь выглядит очень помято, на нем, если приглядеться, куча царапин и ссадин, и даже раненая рука, а он говорит так, словно сейчас же пойдет и доложит о нем в охрану... То есть, конечно, по совести так и стоило бы поступить. И действительно, ну что ему делать здесь, немытому и драному, среди кованых фонарей и витых скамеек? У каждого свое место в жизни, пусть не лезет туда, где ему быть не суждено. Размышляя об этом, Верде вдруг замечает, как хмуро-вызывающая гримаса вдруг оборачивается хитрой и самодовольной. Очередная метаморфоза в чужом настроении настораживает и слегка утомляет; Верде смотрит на пришельца почти укоряюще, ну что ты на этот раз выкинешь? Он и правда выкидывает — достает из кармана смятую бумажку и гордо ей машет в воздухе. Затем, оглядевшись, уходит с широкой улицы за угол лавки, активными жестами подзывая собеседника идти следом. Заинтересованный Верде, немного подумав, все-таки заворачивает за угол тоже. Незнакомец прислоняется к стене узкой боковой улочки и ухмыляется, поправляя гогглы. — Разрешение! Мое, смекаешь? С печатью! — А ну покажи... те, — не верит Верде и очень невоспитанно выхватывает бумажку. Не может быть. Отряхнув ее от пятен сажи, он разворачивает листок и удивленно приподнимает брови. Действительно, разрешение. Действительно, с печатью. В груди неожиданно пробивается облегчение, что не нужно искать охрану и... погодите. — ...выдается на имя Скалла, — зачитывает он и хмурится. — А фамилия? — Что? — Фамилия где? Он раздраженно смотрит на чертового незнакомца. Неужели нельзя сделать все правильно? — Да нет у меня фамилии, чего ты прицепился, как репей? — возмущается тот, но как-то опасливо. — Больно нужна она? — Согласно семнадцатой статье Кодекса пункт девять точка... — заметив чужую возмущенную гримасу, Верде закатывает глаза. — Да, нужна. Без нее это разрешение не имеет юридической силы. Просто бумажка. — Так и что мне делать, если у меня ее нет... у нас фамилии как-то не приняты. Скалл растерянно принимает листок назад и Верде неожиданно тоже теряется. Но ведь если фамилий у трущобных нет, то выходит, и попасть сюда, вверх, они совсем не могут? Только, выходит, по личному приглашению местных. Не очень-то это и справедливо. Точнее совсем несправедливо! А впрочем, ему-то какое дело? — Зачем вы вообще сюда пришли? — неловко спрашивает он снова. Тот как-то обреченно машет рукой, оглядываясь на лавку. — Так я... мне детали нужны, понимаешь? У нас и на Среднем Кольце нет таких, я думал, что здесь найду. Я даже денег скопил. Только хозяин точно первым же делом разрешение попросит... как думаешь, он знает, что без фамилии нельзя? Наверное, знает... Верде чувствует, как внутри него что-то вздрагивает и вытягивается, пронизывая его от кончиков пальцев до самой макушки. Он недоверчиво смотрит на Скалла, бормочущего себе под нос что-то про завод и «жлобскую зарплату», окидывает новым, более внимательным взглядом всю его нескладную, яркую и грязную фигуру: и криво вырезанные в форме треугольника пуговицы на сапогах, и облепленные пластырями пальцы с чернотой под ногтями, и кончик отвертки, высовывающийся из кармана штанов. Отвертки. Где-то на границе мыслей мелькает желание помыть руки и тут же вытесняется. — Что за детали? — осторожно, со спрятанным интересом спрашивает Верде. — Я в этом разбираюсь. Может и скажу вам, продается ли здесь такое. Подросток замирает. Несколько секунд он задумчиво чешет щеку, а затем вдруг стягивает с лица гогглы, натянув их на макушку. В Верде ввинчиваются его заинтересованно блестящие глаза, яркие, фиолетовые. Они жирно подведены угольно-черным и это настолько вульгарно, что тот смотрит на Скалла почти с обидой. Ну как так можно? — А почему бы и не показать! — решается бесфамильный горе-инженер и вытаскивает на свет еще одну бумажку. — Вот, смотри, я тут набросал... Верде смотрит на засаленный листок, поджимает губы, а затем, надев перчатки, все-таки его принимает и всматривается в кривые, но разборчивые чертежи. Детали выглядят очень странно, Верде таких никогда не видел и даже не может понять, зачем они могут понадобиться. Он недоуменно смотрит на почти-незнакомца. — Где ты такое подсмотрел? Для чего они? — Я их сам придумал, — гордо задирает нос Скалл и воздевает к небесам свой немытый перст. — Я собираюсь собрать паробайк! Его я тоже сам придумал, если что. Воцаряется молчание. Скалл, очевидно, ждет реакции, а Верде рассматривает его растрепанные волосы и думает о том, что это совершенно абсурдно. — Паробайк, говоришь? И что же это такое? — медленно спрашивает он, щурясь. Горе-инженер издает восторженное «ооо» и подпрыгивает на месте несколько раз. Его рот расплывается в улыбке и смотрит он почти ласково, словно Верде спросил у него о здоровье любимейшей maman. — Паробайк — это... это... — Скалл раскидывает руки в стороны: — Это как автомобиль, но для одного человека! И на двух колесах! И меньше в размерах, удобней, быстрее!.. — Чушь. Верде фыркает бросая взгляд на чертежи. Он ожидал чего-то более исполнимого и возможного, и теперь чувствует разочарование. Машина на двух колесах? Меньше в размерах? Мозгами этого вот... немытого... исцарапанного... да он считать-то умеет? — Умею, — недовольно насупливается вдруг Скалл на невольно заданный вслух вопрос, а затем зловеще предлагает: — Хочешь, высчитаю, сколько тебя надо палкой по заднице отлупить, чтобы выбить всю твою аристократическую спесь? А? А? Хочешь? Я формулой выведу, все как полагается! — Не надо, — Верде примиряюще поднимает руки, делая короткий шаг назад. — Я тебе верю. Короткая злая вспышка на чужом лице его не пугает, но скорее смешит, хотя он и не сомневается, что этот подросток умеет... хм, лупить по задницам своих обидчиков. И он уже совсем не удивляется, когда она почти мгновенно сменяется доброжелательностью с примесью хитринки. Скалл фонтанирует настроениями так громко, и меняет их на своем лице так часто, что у Верде не остается сил пытаться их проанализировать. Кажется, он просто каждую свою реакцию, каждое мелькнувшее чувство выставляет напоказ, на всеобщее обозрение — и maman, увидев бы такую непосредственность, точно слегла бы с горячкой. С другой стороны, Верде ведь не она. И мало ли чему его учат разряженные по последней моде репетиторы! Вчерашний, обучавший его математике, так вообще ни на что не годен; ученик давно уже поравнялся, превзошел и растоптал своего учителя, и слушать его бредни не имеет больше никакого смысла, чтобы там не говорил этикет, любезно преподаваемый ему по вторникам. Хотя, конечно, подучить манеры Скаллу точно стоит. Он на надменно брошенное «чушь» словно бы и не обижается — только хитро сверкает своими фиолетовыми глазами, становится на коленки и, вынув огрызок карандаша, принимается рисовать на обратной стороне листка, перед этим нагло дернув собеседника за рукав, привлекая внимание. — Смотри, смотри.. вот здесь общий силуэт, так... мотор можно поместить сюда... — Постой, как ты сюда поместишь целый мотор? Он же паровой, не кристальный. — А я его ре-ор-га-ни-зу-ю! Смотри, поршни сюда можно, а вот сюда тогда маховик... Верде от таких заявлений возмущенно вскидывает брови и поспешно становится на коленки рядом, чтобы лучше рассмотреть схему. Огрызок карандаша неровно скользит по шершавой бумаге, пальцы оставляют на ее уголках черные следы, которые Скалл тут же пытается стереть, размазывая их еще сильнее. Верде прибавляет к графиту свои чернила, достав из нагрудного кармана ручку. — Ага, реорганизует он... а вал ты сюда как всунешь-то? Какая здесь ширина? Тут минимум столько надо... Скалл задумчиво сопит и выводит несколько цифр ширины, видимо, на разные возможные модели своего паробайка. Они сравнивают свои параметры и оба довольно хмыкают. — Ладно, это, пожалуй, вполне осуществимо... только я не понимаю, куда ты собираешься поместить центробежный регулятор. Сюда? — Да, да... или ну вот сюда! А здесь смотри, здесь будет сидение.... вот такое... и руль... — Руль какой-то нелепый. — Пиджак у тебя нелепый! Отличный руль, удобный! И крутить сильно не надо, просто поворачивать... а во-о-от тут педали... и соединяются вот здесь... а тут труба... Верде внимательно рассматривает кривую трубу. — Дымить будет сильно, — подсчитав что-то в уме, хмурится он. Скалл на это отмахивается и чешет щеку; вблизи Верде различает на ней тонкую царапину. На ней остается сажевый след и он испытывает какое-то обреченное желание столкнуть этого никем непризнанного чумазого гения в речку. — Ниче, ниче, я этот вопрос решу, — довольно хмыкает тем временем тот. — Мне нужно время еще подумать над нюансами... плюс тут же все будет зависеть еще и от материалов, смекаешь? Ну что, прям-таки уж и чушь, а? Он хитро щурится, улыбается широко, и Верде не может не признать со вздохом: — Не чушь. Признаю, я был неправ. И я удивлен, что ты смог придумать все это. Скалл от чужой похвалы сияет, как начищенная монета. — Ты тоже ничего, приятель! — он панибратски хлопает его по плечу. — Мозги у тебя варят, я заметил. Наверное будешь изобретателем, да? Завидую я тебе, можешь свободно собирать всякое... да... Он мечтательно смотрит куда-то сквозь стену лавки, краешек рта сползает вниз, делая его улыбку какой-то неловкой. Верде отводит взгляд, не желая отчего-то разрушать его воздушные замки, и выдавливает кое-как: — Вообще-то я на юриста учусь. — Чего? — Скалл недоуменно моргает. — А что ты тогда здесь делал? Детали же заказывал, я видел коробку! Да и разбираешься ты отлично, сразу уловил, как именно я мотор пересобрал. Наивность — она добивает Верде окончательно, и он, нахмурившись, встает с коленей, принимаясь отряхивать брюки и оправлять немного помявшийся пиджак. Скалл не понимает, он свободен от семейных скандалов и традиции поколений. У него нет в будущих владениях юридической конторы. И у него нет ни категоричной maman, ни вечно занятого отца, ни тайком собранных ночами механизмов, ни въедливых, опостылевших репетиторов. И слуг, смеющихся за спиной, у него тоже нет. — Это... увлечение, — цедит он ровно. — Так, хобби. Скалл смотрит на него внимательно, но ничего не отвечает, только пожимает плечами и поднимается следом. Чешет свою щеку снова, и Верде, не выдержав, протягивает ему белоснежный платок. — Вытритесь. — Что?.. — У вас сажа на щеке. Подросток издает короткое «а» и принимается возить платком по поцарапанной щеке. Задумчиво рассматривает черные пятна, оставшиеся на белой мягкой ткани. На Верде он взгляда не поднимает, словно он его своим заявлением про юриста задел или даже обидел. Это кажется Верде нечестным. Если кто здесь и обижен, так это он сам. У Скалла есть все, все — а у него нет ничего. И это при том-то, что в Райском Кольце здесь живет явно не первый. Они стоят неловко и молча, пока Верде наконец не роняет, прикусив губу. Он говорит словно бы в пустоту, глядя в сторону, в проем, выходящий обратно на широкую мощеную улицу. — Таких деталей здесь вы точно не найдете. Их нужно отливать по чертежам. Если вы мне их предоставите, чистые и аккуратные, не помятые, я могу заказать... здесь есть одна мастерская. Там хорошие металлы и... Он не договаривает — Скалл впивается пальцами в его плечи, разворачивая к себе и восторженно смотрит прямо в глаза. — Правда закажешь?! Верде смотрит на его блестящие глаза, на угольно-черную вульгарную подводку, на шрамик через бровь и царапину на щеке. Рассматривает остатки сажи на подбородке, рассеченную губу и шарик пирсинга под ней. Странно, он его и не заметил раньше... очередное вульгарное изобретение из трущоб. — Закажу, — сдержанно кивает он наконец, аккуратно хватая чужие запястья и убирая руки со своих плеч. — Я напишу вам личное приглашение, только, будьте добры, не размахивайте им где попало... — Ты крутой парень, — снова перебивает его Скалл, глядя ужасающе благодарно. — Серьезно, ты лучший. Да ты хоть представляешь, что ты сейчас... а, ничерта ты не представляешь!.. Он отмахивается от него, делает шаг к улице, замирает и оборачивается. — А зовут-то тебя как, зеленый мальчик? Только, прошу, без этих ваших фамилий, мы такого внизу не понимаем, не любим и всячески презираем. В этом что-то есть, думает «зеленый мальчик», презирать фамилию. В этом что-то есть. — Меня зовут Верде, — кивает он. Скалл кивает в ответ и протягивает свою грязную, побитую ладонь с мозолями и следами чертовой, чертовой сажи. Верде тянет мгновение, а затем все-таки пожимает ее, скрепляя знакомство. Скалл, конечно, трущобный, наглый, невоспитанный, ужасно грязный и больше напоминает помойного кота, но... Вымыть его, и станет почти нормальным человеком, честное слово.