Я требую адвоката!

Окна одноэтажного здания прикрывались ставнями, и в темноте оно получалось почти невидимым. Фонари освещали дорогу, а здание таилось в стороне, поодаль, окруженное тяжелыми влажными елями. На небольшой парковке стояло несколько дорогих машин и один микроавтобус. У микроавтобуса собралась стайка людей – пятеро или шестеро, девушки и парни. Они переговаривались между собой, громко смеялись, пританцовывали без музыки. Рудневский водитель – серый непроницаемый детина – остановил машину, указал на них квадратным подбородком, и сказал: - Тебе туда. Стервятник завозился. - Они… проститутки? – уточнил он, как-то вдруг робея. - Эскортники, - поправил водитель. – Гейши. Аниматоры. Массовка. Пофиг, как назвать. Их задача – составлять компанию и развлекать. - Не анекдотами же развлекать? Водитель скучающе поморщился. - Вылезай, - поторопил он. – Держи. Он вынул из бардачка маленький замшевый мешочек, и сунул Птице. - Раньше времени из мешка не доставать, голыми руками не трогать, - напомнил он. Стервятник раздраженно вздохнул. Этим «не доставать», «не трогать» Руднев вчера ему дыру в черепе продолбил. Развязать кисет только когда представится возможность подложить вещь в квартире. Оставить не на видном месте, а так, чтобы сразу не заметили. Завязать пустой кисет, вымыть руки, умыть лицо. С этой инструкцией справится и умственно отсталый. Главное – попасть в квартиру, и хоть на минутку остаться там одному. Если верить Рудневу, с попаданием проблем быть не должно. Некий любитель колченогих мальчиков в сюртуке и побрякушках должен быстренько возжелать его, и отвезти к себе, дабы трахнуть. Правда, сохранялся риск того, что жертва предпочтет поехать в гостиницу, а не к себе, но тут адвокат заверил, что это уж независящие от нас обстоятельства, и не будет засчитано как провал. То есть свою часть сделки Руднев все равно выполнит. Если так, если не наврет чернокнижник несчастный, то неважно, куда они поедут, и чем там займутся. Хорошо бы еще, чтобы Наружность не вцепилась, как вчера в пути, когда нелепая позорная паника скручивала кишки. И чтобы нога не разболелась в неподходящий момент. И чтобы в упырятнике не оказалось других любителей уродцев. А то еще устроят там аукцион… - Ты идешь, или как? – нетерпеливо напомнил водитель. - Не нуди! – зло огрызнулся Птица. – Иду. Он сунул мешочек в карман пальто, неторопливо выбрался из машины, и потопал к компании у микроавтобуса. В темноте их тонкие подвижные фигуры казались колышущимися водорослями. Они вели себя развязно, и вряд ли были полностью трезвыми. Хотя, Крысы вели себя куда развязнее безо всяких стимуляторов. На конкурента они не обратили внимания – видимо, состав массовки текучий. Сегодня одни, завтра другие. Куда деваются сегодняшние? Не выбрасывают ли их, обдолбанных и утраханных, где-нибудь в лесу? Если бы Ральф узнал, чем он удумал заняться, избил бы в мясо. Но Ральф не узнает. В помещении Стервятнику сразу понравилось. Полумрак, духота, клубы дыма, вязко-азартный дух – почти его картежная палатка, только просторнее и без огоньков. И запах лучше – не носков, а одеколона, не «Хвойного», а какого-то нормального алкоголя. Зал был небольшим – всего несколько игорных столов, барная стойка, диваны вдоль стен, и маленький подиум с шестом. Тихая ритмичная музыка, приглушенные голоса. Птица постоял у одного из столов, посмотрел, потом подсел. В следующий раз раздали и на него. Вскоре он забыл, где и зачем находится – увлекся. Наружность никак не проявляла себя. Удача, правда, не фонтанировала, и символическое рудневское снабжение иссякло. Когда ставить стало нечего, Птица поднял глаза от сукна, и обнаружил рассматривающую его женщину. Она стояла за плечом у мужчины-игрока, помигивая коротким блестящим платьем, и улыбалась таинственно, будто своим фантазиям. Она была дивно хороша – Стервятник знать не знал, что такие красивые люди на свете бывают. В кино - вроде есть, но он плохо их помнил, потому что редко смотрел кино. Он улыбнулся ей, и она оживилась, кокетливо накрутила на палец прядь волос. Волосы были темными, а ногти белыми, а в открытой ложбинке груди лежала капля кулона. И взгляд полыхал, как закат перед морозом. А что, если она и есть тот пресыщенный «классикой» любитель «экзотики»? Руднев не уточнил пол жертвы. Он сказал, что нужный человек сам на него клюнет. Вернее, не так. Нужные люди, а не человек. Женщина тронула плечо мужчины-игрока, и воздушным движением тонкой кисти показала на Птицу. Игрок отследил направление, и полыхнул предморозным закатом. Холодные маленькие пальчики забегали по крестцу Птицы, щеки онемели, под ребрами застучало. Он ушел к стойке, попросил налить себе чего-нибудь. Почему-то ему налили слегка сладкой водички в мисочку на ножке. Презрительно отставив мартини, он огляделся, и заметил, что освещение стало красноватым, игроков за столами осталось немного, а низкие диваны вдоль стен занялись парами. У шеста на подиуме образовалась тренированная девица в невидимых трусах. Вечеринка переходила ко второму этапу. Массовка не может быть с улицы – сообразил Птица. Они должны быть проверенными и чистыми, и кто-то должен их поставлять. Почему ему позволили присоседиться? Поставщик игрушек – партнер Руднева? А какая разница, собственно? Разница в том, что, по крайней мере, его не выбросят в лесу. Мужчина-игрок подсел к нему, и сразу по-хозяйски положил свою ладонь на его запястье – застолбил. Немолодой, но ухоженный, приятно пахнущий, импозантный. Далеко не Руднев, конечно, но тоже вполне неплох. Высокий лоб, залысины, умные глаза. И глубокое спокойствие, уверенность, исходящая от каждого сантиметра тела. Руднев-то внутри истеричка, как бы ни красовался внешне. Хм. И зачем вообще их сравнивать? Мужчина сказал какую-то ерунду, которую люди говорят для начала знакомства, Стервятник какую-то ерунду ответил. Хорошо, что ему налили нелепую сладкую водичку, а не крепкий алкоголь – в голове и без того шумело. Спину вдруг лизнуло жаром страха – а вдруг подставу просекут? Уж очень толковый у этого извращенца взгляд. Вскоре они оказались на заднем сиденье большой машины. Прекрасная женщина с белыми ногтями уже ждала их там. Теперь на ней была шубка, скрывающая блестящее платье и каплю кулона в декольте. Птица сидел между ними, пытаясь не напрягаться от давления их бедер. Четыре руки приступили к его изучению, не дотерпев до спальни. - Не волнуйся, всему научим, - шепнул мужчина в самое ухо, и коротко прикусил серьгу. Конечно, он сразу определил новичка. *** На Перекрестке висело затишье – Меняльный вторник собрал народ на первом этаже. Стервятник сидел на перекресточном диване без соседей, и никакие шумные скопления не нарушали его покой. Отдельные индивиды проходили и проезжали мимо, кто-то коротко здоровался, кто-то нарочно делал дугу и глядел в другую сторону, чтобы избежать контакта. Большего уединения в Доме трудно сыскать. В спальне птенцы услужливо не приставали к Папе, видя его дурное настроение, и сами по себе вели себя очень тихо, но их внимание все равно всегда было приковано к нему. Каждое его почесывание важно для них. А ему необходимо отстраниться. Иногда нужно запереть свою грязь, чтобы не пачкать ею мир. После успешной ночи с упырями прошла неделя, а от Руднева не было ни слуху, ни духу. Ненависть распирала Стервятника, и от этой ненависти хотелось реветь. Свободный Перекресток немного успокаивал, но, как и положено всякой белой полосе, эта полоса подвинулась черной. Курсирующие мимо индивиды вдруг начали замечать его. Сначала этаж содрогнулся от воплей Шакала Табаки и грохота его модернизированного Мустанга. Те адские погремушки, которыми он оборудовал свою коляску, наверняка, будили кротов под землей и зимних мух в щелях. Табаки торопился вниз, нагруженный торбами со всяким хламом для обмена. Поравнявшись с Птицей, он остановился и спросил, нет ли у Папаши каких-нибудь ингредиентов для взаимовыгодной сделки. Вопрос был мил в своей простоте. Делиться ингредиентами с конкурентом? Вот еще. Конечно, шакалиные настойки и на четверть не так хороши, как стервячьи, но, что поделать, население Дома не отличается развитым вкусом. Многим из них неважно, чем упороться, и место на данном рынке найдется даже тому умельцу, который не отличит тмин от зиры, а дистиллированную воду от обычной. Получив отказ, Табаки уехал, вереща что-то про жадюг, которые над златом чахнут, и на несколько минут в жизнь вернулся покой. Но не успела атмосфера унять колыхания, вызванные шумами, и поседевшие от ора тараканы не успели оправиться, как на свободный край дивана плюхнулся Черный, и заговорил о девчонках. - Они оккупировали нашу спальню, - воинственно выдохнул он. - Габи перемазала помадой наши подушки. Рыжая расхаживает у нас голой. Волосы Русалки мы скоро начнем находить у себя в задницах. Они подружек водят - табуны подружек! Черный был пьян, и потому нехарактерно словоохотлив и агрессивен. - Так жить нельзя, - сокрушался он. - Ты не пойми меня неправильно, я вовсе не против девчонок. Я не женоненавистник какой. Но пусть они не занимают наш туалет на полчаса. Пусть не ржут визгливо среди ночи. Пусть не бросают грязные прокладки мимо ведра. Не крошат пудрой на постели. Не сметают наши бутерброды. Не эксплуатируют нашего Македонского. С этим Новым законом спальня превратилась в цыганский табор. Это невыносимо, поверь. Я, знаешь, всерьез думаю о том, чтобы перебраться в шестую. Псы - самые адекватные ребята в этой дурке. Они такого не допустят. Стервятник не понял, почему его должны волновать проблемы четвертой, но из вежливости сказал, что от души сочувствует Черному, и что, по его мнению, поведение всех гостей необходимо строго регламентировать, дабы не ущемлять права и свободы хозяев. Черный с чувством сжал его руку своей тископодобной лапнякой, поблагодарил за понимание, и, немного унявшийся, ушел. Не успел Птица вздохнуть с облегчением, как компанию ему составил Валет. Усевшись, тот закинул ногу на ногу, покачал своим кошмарным ортопедическим ботинком, и горестно помотал головой. Ремешок ошейника на нем был застегнут на иголку, но не протащен через замочек полностью, и мотался криво, норовя свалиться. - Стая - она ведь с вожака начинается, - сообщил Валет горестно, потрясая ботинком. - А без вожака это не стая, а горстка придурков. Он помолчал секунды три, размышляя, откровенничать ему, или не стоит, и продолжил: - Мы не можем решить, пора нам делать уборку в спальне, или не пора. И это хорошо, потому что, если возьмемся, в жизни не разберемся, кто будет подметать, кто вытирать пыль, кто чистить раковины. Перессоримся только, вот и вся уборка. На днях чуть не передрались из-за кошки, которая к нам забрела. Решали, оставить ее, или нет. Если бы не звонки на завтрак, обед и ужин, мы бы с голоду померли, ей-богу! Не договорились бы, когда в столовку идти. И ведь каждый сам по себе - нормальный парень! А все вместе - толпа недоумков. Как так, а? Хорошо еще, что не лезет к нам никто. А если кто полезет - сметут нас, как котят слепых. Зато Псы, ёпта! Стыдно в обществе появляться. Ходишь, глаз не поднимая, как фазан ущербный. Я уже не знаю, зачем ошейник ношу. Стаи-то нет, единства нет. Выбросить его, что ли? Он дернул свой ремешок на шее, но тот удержался, и Валет, чуть остыв, решил-таки застегнуть его полноценно. Стервятник не понял, почему его должны волновать проблемы шестой, но он соскреб остатки вежливости и труху терпения, и наполовину в шутку ляпнул: - А вы позовите Черного к себе. Пусть он вас ведет в светлую даль. Валет перестал трясти ботинком. - Эк ты загнул... - пробормотал невнятно. - Хм... Встал, и ушел, задумавшийся по самые пятки. И снова несколько минут отдыха, а потом - Лэри. Необычно медленный и притихший, и совсем пустой, безо всяких новостей. Он нерешительно опустился на край дивана, потыкал пальцем в вулканоподобный прыщ на лбу, и робко заговорил. - Слушай, Птица, - промямлил, ткнув другим пальцем в другой прыщ. - Ты вроде разбираешься в таких вещах. Вот скажи, может ли дух мертвяка приходить туда, где раньше жил? Понимаешь, - он понизил голос до зажатого шепота, - мне кажется, я иногда замечаю Волка. Как будто он у нас в спальне отирается. На подоконнике сидит, гитарой бренькает, или стоит над кроватью, в изголовье, и смотрит... Жуть берет! Знаешь, мы же не помогли ему ничем. Может, мы могли бы, но не заметили. А вдруг он нас винит, а? Когда я начинаю об этом говорить, они все орут на меня. Но они сами, наверняка, замечают!.. Стервятник не понял, почему его должны волновать проблемы тупиц, которые пустое место в черепе занимают идиотскими фантазиями, и вежливости с терпением у него более не нашлось. Он ничего не сказал, и скорчил такую отвратительно кислую мину, что даже безмозглый лог додумался молча ретироваться. Не успел остыть его прыщавый след, как объявился Рыжий. Вскочил на диван вместе с грязными кедами, взъерошил отросшие огненные волосы, и, растянувшись в улыбке, счастливо пропел: - Я слышал, у Птички появился папик! Богатый-красивый, на клевой машинке! Стервятник не сразу заметил, что перестал дышать. А когда заметил, глаза уже выпучились желтыми шарами, а горло стянулось внутри, отчего голос его вышел страшным, как предсмертный хрип. - Рыженький, - прохрипел он медленно. - Ты давно требухой не блевал, родной? Я тебе всю стаю перетравлю, если ты еще раз вякнешь... Вожак Крыс предусмотрительным прыжком отдалился от дивана со злой Птицей, и примирительно, как для объятий, раскинул руки. - Да я ж не осуждаючи, пернатенький! - вскричал он сердечно. - Я очень одобряючи, и не без зависти! Смертоносным копьем в него метнулась трость, но он успел спастись, отскочив. Трость с грохотом влетела в стену, отбив кусок штукатурки. Какой-то фазанчик испуганно прижался к большому плану эвакуации под мутным, исчерченным гвоздем, пластиком. - Чего таращишься?! - рявкнул на него Стервятник, утративший остатки лица. - Подай! Дрожащий фазаненок подобрал палку, протянул ее издали, и угнал без оглядки. *** К ночи снегопад стал совершенно диким. В такой пурге заплутать можно на собственном балконе. Мокрые комья облепили стекла, отчего казалось, что там, на улице, все замело по самое небо, и ни города теперь нет, ни дорог, ни людей. Что наступил конец света, и остатки жизни укрылись в лоне Дома, отрезанные от всего земного. В кабинете Ральфа на письменном столе стояла ополовиненная бутылка водки. На плоской тарелке подсыхала нарезка сыра, колбасы, и почему-то апельсина. Переполненная пепельница топорщилась окурками. - Спорим, электричество отрубится? - брякнул Ральф, закинув в рот колесико сырокопченой. - Будем бражничать при свечах, романтично. Янус покусывал аккуратный ноготь на длиннющем пальце. Выглядел он загруженным, будто совсем не пил. - Скоро начнется, - пробормотал он, не выпуская ноготь из челюстей. - Еще пара месяцев покоя, и держись. Ральф не сразу сообразил, о чем толкует доктор, а когда сообразил, наполнил им стопки до краев. - Брось, Ян, - он осторожно пододвинул к собутыльнику стопку с горкой, и, несмотря на осторожность, чуть-чуть расплескал. - Глупо бояться выпуска за полгода до. - Они начнут сходить с ума раньше. И мы вместе с ними. Ты как будто не помнишь, Ральф! А мы с тобой вдвоем остались с тех времен. Никого тут больше нет из тех, кто видел! Ральф поморщился, опрокинул в себя водку, не чокаясь. Снова поморщился, закусил апельсином. Резня семилетней давности не отодвигалась во времени, будто годы шли в стороне от нее. Но кто сказал, что их ждет повторение кровавого ада? Может, этот выпуск пройдет нормально. Может, никто не начнет заранее сходить с ума. Свет моргнул два раза, но уцелел. Ветер за окном завыл так заунывно, что захотелось подвыть ему. Этот выпуск не пройдет нормально – нечего и гадать. Но Ральф не хотел начинать бояться уже сейчас. Он хотел запьянеть и расслабиться, и прибалдеть в уюте теплого жилища, атакуемого бураном, но стойко держащим оборону. И если электричество отвалится, то будет даже веселей. В дверь нещадно забарабанили, и сочный матюк сорвался с губ. - Что там?! - оранул Ральф в сторону двери. В кабинет ввалился какой-то пёс - его кличка не пришла на ум. Нарядный и в ошейнике, как все Псы, торопящийся, будто на Ковчег. - Р Первый, разнимите полудурков! - выпалил он, и, не дожидаясь реакций, умчал. Воспитателю с доктором пришлось мчать за ним. В пустом учительском туалете Стервятник с Рыжим счищали кулаки друг о друга, помогая себе ногами, дверцами кабинок, и облупленной сантехникой. Битва была яростная, будто на кону полцарства - неудивительно, что безымянный пес туда не полез. С третьего этажа подоспел Шериф, призванный другим псом, и втроем взрослые растащили озверевших бесов. Те продолжали брыкаться в руках, и хотелось вырубить их ударом головой о колено. Матерщина Шерифа расшевелила народ в спальнях, и начали подтягиваться зрители. Под зад и за шиворот, крысиный надсмотрщик погнал подопечного прочь, ловко распинывая возникающую на пути публику. - Держи своих бешеных уёбков подальше от моих бешеных уёбков! - проорал он Ральфу, вызвав у того смешок. Стервятник в захвате почти перестал трепыхаться, и стало возможно его отпустить. Янус интеллигентно, но твердо вывел из туалета зрителей, и вышел сам. - Это что... - заговорил Ральф ошеломленно. Он не помнил, чтобы Стервятник с кем-то дрался после выхода из возраста рогаток, пряток и риска энуреза. Это ж совсем не его стиль. Грязь, варварство, зашквар - вот, что для него драки. Что за позорная птица - кулаки стесаны, когти переломаны, рот разбит, из носа льет. Синева на скуле ползет в сторону виска. Взгляд безумный, дыхалка загнанная. Может, водки ему налить? - Папаш, я в ахуе, - сразу признался Ральф. - Ты чего это, а? Птица молчал, не смотрел на него, и вообще был не здесь. Ральф нагнул его над раковиной, умыл, как смог. Никаких полотенец в неиспользуемом туалете не водилось, и пришлось вытереть лицо полой рубашки. Теперь впереди битва за поход в Могильник - без отчаянного сопротивления сыкло в больничку не пойдет. - Чё б тебе над Акульей жопой не покудахтать, мамка? - с отвращением процедил Стервятник, оскалив розовые зубы. В сознании Ральфа потемнело, и он втащил хамлу наотмашь - не во всю силу, но крепко, так, что хлипкую фигурку отбросило в стену. Потом грохнул дверью, уходя, бизоном протопал по коридору шагов десять, вернулся, снова грохнул дверью, но с внутренней стороны. Птица сидел в углу за раковиной, уткнувшись лбом в согнутые колени. Красные и прозрачные капли, чередуясь и одновременно, падали на пол с его лица. Ральф сел перед ним на корточки, помолчал, послушал рваное дыхание. Может, Янус придет на помощь? Ибо непонятно что-то, как тут быть. - Ладно, что мне сделать? - спросил Ральф резко, но прозвучал смущенно. Он ожидал ответа вроде "отъебаться" (только не матом), и даже сунул руки поглубже в карманы, чтобы проще было удержаться, и не врезать снова. Но Птица поднял голову, взглянул в упор, и тихо просипел: - Позвонить Рудневу. Пусть он приедет.