Я требую адвоката!

Море наползало на берег, ласково касалось ног, и с таинственным шепотом отползало. Они сидели на песке, закатав штанины выше колен. Песок был влажным, и приятно освежал. После длительной прогулки по жаре хотелось прохлады. Солнце зависло низко над морем, прочертило янтарную дорожку. Чайки вальяжно бродили по пляжу, присматривая за чужаками. Руднев набрал в ладони мокрого песка, и слепил котлету. Положил рядом с собой, и стал лепить следующую. Он вспомним свой недавний отпуск на море, куда летал с последней любовницей. Она была судьей арбитражного городского суда, старше его на четыре года, сделанная из бетона с применением особо прочных стальных конструкций. Бескомпромиссная и властная, из тех, кому страшно признаться, что ты не хочешь сегодня в оперу, а хочешь посмотреть легкое кино дома, и лечь спать в девять. Элегантная, как английская герцогиня, и выдержанная, как снайпер. Читающая Сартра в оригинале, и цитирующая Фому Аквинского. Они идеально смотрелись вместе на публике, и идеально гармонировали в постели. Техничные и расчерченные отношения длились несколько лет, сопровождаясь отметками о запланированных встречах в ежедневниках, а потом он получил тепловой удар на море, и все испортил. Разумеется, ей не по чину мужчина, способный два дня кряду свешиваться с кровати к тазику. Это был крах. Она съехала в другой номер, и остаток отпуска они проводили, как коллеги в совместной командировке. Сухо общались по необходимости, и расходились по разным сторонам. Это было ужасно. И никогда, даже до краха, он не стал бы при ней лепить котлеты из песка. - Скоро стемнеет, - заметил Руднев, наблюдая за солнцем. – Ночевать будем здесь? Рекс плел косичку из водорослей. Предварительно их приходилось аккуратно извлекать из водорослевого колтуна. - Больше негде, - ответил он. – Я здесь никогда не был. Не знаю, где ближайшая цивилизация. В этот раз из кладовки их закинуло в жаркую ровную степь, которая перешла в редкий лесок, кончившийся морем. Ни дорог, ни городов не попалось, ни ферм. Ни одного человека, и ни одного следа человека, будь то постройка, тропа, выброшенная бутылка или спиленное дерево. Словно они перенеслись на много тысяч лет назад. - Ты считаешь, в этом есть смысл? Руднев не хотел спрашивать, но зачем-то спросил. Старик может жить в хижине, во дворце, в комнате общаги, в пентхаусе, в гостинице, в дубле дерева, в брошенной машине, в землянке, и прочая, прочая. Его жилище может быть где угодно, в любом из углов этого безграничного мира. Его местоположение постоянно меняется, и можно в каждый прыжок обшаривать один и тот же поселок, потому что сегодня старика вон в той лачуге нет, а завтра он там появился. Каковы шансы при таких условиях встретить его? Шансы найти булавку на дне моря выше, разве нет? Рекс разорвал косичку, которую плел. Упругость и толщина водорослей делала ее прочной, но у него на Изнанке сильные руки. - Это всё, что я могу делать. Неужели непонятно? Он сказал это сухо и отчужденно, и Рудневу захотелось отсесть от него в сторону. Потому что стало слишком тоскливо быть рядом. Такой символический поиск – единственная альтернатива пассивности. Сам Рекс, конечно, заменил бы слово «пассивность» словом «предательство». По отношению к брату. В общем, он будет заниматься этим, сколько сможет, еще пять месяцев и пару недель. Руднев поднялся, отряхнул песок с джинсов, отошел от кромки воды, и присел поодаль. Ту его любовницу звали Роксана. В этом что-то есть, или нет ничего? Солнце коснулось своим краем края моря. Янтарная дорожка стала еще ярче среди серебристой глади. Рекс бросил водоросли, перебрался к Рудневу. Легонько постучал костяшками пальцев в его плечо, как в дверь. - Хотите, костер разведем? – предложил весело. – Только придется походить по лесу, собрать хворост. Зато будет красиво и тепло. Руднев уже успел обеспокоиться тем, что с приближением ночи становится заметно прохладнее. У них никаких более-менее теплых вещей, только по рубахе, и по паре штанов. Он не имел особой тяги к походно-пикниковой романтике, и идею костра оценил с точки зрения практичности. Когда голодно и холодно – это грустнее, чем когда только голодно. Впрочем, всё это мелочи. Он снова сбежал от своей жизни, и это важно. Вышел из роли, играть которую не оставалось никаких сил. Двадцать лет отпахал на сцене паршивого криминального театра, сколько можно? Строить из себя самого опасного зверя в лесу, когда на самом деле ты дрожащий зайчишка, напяливший волчью шкуру - это… истощает. И доктор уже пригрозил ему повторным инфарктом. Здесь, в сказке (ладно, на Изнанке), он как ребенок, которого освободили от занятий, репетиторов и кружков, и пустили лазать по гаражам. Уже не хотелось бухтеть и хмуриться, и грязи вокруг стало так мало, что ей было лень уделять внимание. Они побродили по лесочку, набрали хвороста, натаскали на пляж. Рекс достал зажигалку, которая оказалась пустой, пришлось долго чиркать колесиком. Когда пламя вспыхнуло, оба расплылись в шальных улыбках. К тому времени стемнело, и костерок отметил их точку в пространстве, прикрепил к территории. Будто дал им больше прав на этот берег. Собирая хворост, они нашли немного грибов, но Рекс запретил их брать. Вернее, сам он взял парочку, положил в карман, но идею поужинать ими категорически отмел. - Это не те грибы, - сказал он. – Вообще, постарайтесь тут ничего не есть без меня. Здесь очень много того, что лучше не трогать. Тонкий месяц висел перевернуто, как в южном полушарии. Волны шептались громче, чем до темноты – почти навязчиво. Песок остыл, сидеть на нем стало неприятно. Щекам было горячо от огня, а спине – холодно от ночи. Рекс пересел вплотную, и обнял сзади, вжав рудневскую спину в свою грудь. Руднев обалдел от того, насколько это получилось естественно. Так просто и нормально, словно электрическим выключателем в комнате щелкнуть. Как будто они так уже сотню раз сидели. Руднев стал вспоминать, когда он сидел в чьих-то объятиях. Ну, у парня – точно никогда. Любовницы проявляли какую-то заботу, или только требовали заботы о себе? Мать? Вот это однозначно нет. Бабка? Ха. Патрон?! Роман Аркадьич?! Последний мог бы прижать к груди, но только с издевательским подтекстом. Паясничая. Панарин способен приобнять по-человечески, как друг. Он стоит отдельно от всего цирка. Но Рекс-то ему не друг. Он вообще просто подросток, если вспомнить. Причем, больной, и морально раздолбанный. Которого самого бы приласкать и пожалеть. - Меня опять быстро выкинет, как думаешь? – спросил Руднев, стараясь, чтобы в голосе не звучало сожаления. - Никогда не угадать, - ответил Рекс. – Но лучше бы так и случилось. Что? Почему это? - Я тебе мешаю? – озорным смешком Руднев замаскировал готовность обидеться. - Нет, просто я умею жить здесь в одиночестве, а вам незачем учиться. На Изнанке он выглядел совсем взрослым. Зрелым, опытным, ответственным. Способным решать не только за себя. Руднев сообразил, что это и есть его суть. Изнанка казалась ему сказкой, но на самом деле здесь всё более настоящее, чем в реальности. По крайней мере, люди более настоящие. - И чем займешься? - Доберусь до цивилизации, найду подработку, арендую машину. Здесь много возможностей для быстрого заработка. Буду колесить. Потом очнусь в Доме. Если меня выкинет раньше, идите в любую ночлежку любого города. Там много пришлых, которые подскажут, как жить. Руднев не хотел никуда идти. Он хотел сидеть вот так, в этой минуте. Он даже забыл, что был голоден. Его начало клонить в сон, голова стала заваливаться на жесткое «индейское» плечо. Он удерживал ее усилием воли. Рекс тихо засмеялся над ухом. - Расслабьтесь, Андрей Константинович, - предложил он. – Вы же здесь за этим. *** Чужие холодные пальцы на лице сопровождали рудневское пробуждение. Он улыбнулся, не открывая глаз – прикосновения были приятными, хотя и довольно настойчивыми, приставучими. Пальцы пробежали по лбу, векам, скулам, щекам, обвели губы и подбородок, проехались по носу, потрогали даже уши. Это было изучение – так знакомятся с внешностью слепые. Открыв глаза, Руднев дернулся, забыв, что секунду назад испытывал удовольствие. Над ним нависал неизвестный парнишка – совсем мелкий, лет тринадцати на вид, ужасно тощий, с сальными черными волосами ниже плеч. Клетчатая рубаха была велика ему размера на четыре, и болталась балахоном. Он сидел на корточках у рудневской головы, а вокруг было какое-то затемненное холодное помещение, похожее на подвал. Бетонный пол врезался жесткостью в тело, где-то на периферии капала вода. - Здравствуйте, - тихо сказал парнишка. Большой рот в трещинах при этом почти не шевельнулся. Он уже убрал свои руки, и спрятал в карманы рубахи. Дымно-серые глаза смотрели в пустоту. Руднев быстро сел, спину заломило. Лежать на бетоне не полезно в его возрасте, как и во всех других возрастах. - День добрый, - бросил он небрежно. – Тебе чего? Парнишка сидел очень близко, захотелось его оттолкнуть. При этом дотрагиваться до чумазого зверька не хотелось, потому отталкивать он не стал, а аккуратно отодвинулся сам. Заметив, что ломит не только спину, но и все кости. - Хотел поговорить, - ответил пацан. – Но не здесь. И они оказались не здесь. Возникла темнота, абсолютная и стопроцентная, как в могиле. Вместо бетона - крупные камни, сглаженные водой. Они были пушистыми от мха и скользкими от сырости. Вода здесь не капала, а неслась пенным звучным потоком. Воздух был стоячим и тяжелым, как в погребе или пещере. Сильный толчок отбросил Руднева в сторону. Он оказался на самом краю какой-то ямы, и взмахнул руками в попытке удержать равновесие, не свалиться вниз. Новый толчок скинул его с края. Без зрения не оценить глубину ямы, но, судя по болезненности падения, там было метра два-три. Удар о камни на дне едва не лишил сознания, но Руднев уцепился, остался здесь. Смог даже сесть, и половину лица залило горячим и липким. По шее это горячее и липкое побежало в воротник. Хлынувший поток ледяной воды вмиг смыл с него кровь, и едва не вернул в горизонталь напором. Вода быстро наполняла яму, поднимаясь от бедер к пояснице, оттуда к лопаткам, к плечам. Поняв, что еще немного, и он захлебнется, Руднев попытался встать, но камни дна были скользкими, а в голове после удара носились смерчи. Острый холод воды сковывал мышцы, сжимал грудную клетку, жег кожу. Хватая ртом воздух, Руднев держался на плаву, быстро утратив дно. Уровень воды стремительно поднимался, и скоро она должна была заполнить яму, позволив выбраться. Но вместо свободного пространства наверху образовалась заслонка, и подниматься стало некуда. Тогда вода перестала пребывать, приняла неподвижность, заполнив все ниши, вытеснив весь воздух. Руднев оказался будто подо льдом. В смертельной панике он бился в заслонку, трепыхался и дрыгался, а легкие горели и склеивались, и всё это было похоже на конец. Темнота трансформировалась – из пугающей неестественной становилась какой-то мягкой, кажущейся правильной и нормальной, и даже почти желанной. Вода вдруг стала густой, как ряженка, и теплой, как постель. Руднев больше не дрыгался, он обмяк и расслабился, отдался кружению, затягиваясь в воронку. Ему стало так хорошо, как не было даже на берегу у костра, в объятиях Рекса. Даже в утробе матери, наверное, было не так спокойно и легко. Ничего важного не осталось в целом мире. Всё стало пустотой. Всё исчезло, и сам он исчез. А потом снова появился на бетонном полу затемненного подвала. Слепого парнишки не оказалось рядом. Одежда была сухой, а череп не разбитым. Всё пережитое казалось минутной страшной галлюцинацией. Руднев, кряхтя, поднялся. Поясницу и все кости ломило от лежания на бетоне. Где-то на периферии капала вода. *** В своей квартире он наполнил ванну. Сыпанул душистой соли побольше, погасил верхний свет, оставив россыпь мелких фонариков, вмонтированных в стену. Замер перед погружением, вспомнив яму. Внезапный конфликт с водой оставил гнусное послевкусие. Усмехнулся над собой, и погрузился. Приятный озноб от жара побежал по телу. Припугнуть его решили, мелкие тварёныши. Намекнуть, что ему не рады. Потеха, да и только. Руднев пытался смеяться, но злиться было проще и привычнее. Естественнее для него. В своей злости на бестолковую мелюзгу он смутно ощущал что-то недостойное и жалкое, и это еще больше распаляло. Но что он должен сделать теперь? Поставить гада на место? Показать, что не на того напал? Отомстить ребенку-инвалиду, судя по всему? Хорош Андрей Константинович, силён. Но и так оставлять нельзя. Хотя бы потому, что отказываться от прогулок по Изнанке он не намерен. Ему нужны эти выходные, почему он должен отказываться? Потому что какой-то сопляк пометил территорию, и решил по детской небитой самонадеянности, что она действительно его? И, как бы ни было забавно и глупо, сопляк едва не убил его по-настоящему. А не убил потому, что так решил, и потому, что успел вытащить. Безошибочно высчитал момент, когда уже почти, но еще не совсем. Это смазывает образ заигравшегося дитятки, и рисует более серьезную фигуру. На которую есть смысл посмотреть поближе, чтобы избежать новых неприятных неожиданностей. У стены с россыпью фонариков стоял мужчина. Лет пятидесяти, в старомодном костюме, с седыми висками и добрым лицом. Чуть более блеклый, чуть менее контрастный, чем живые. На руках у него пестрела краска, на рукаве пиджака поблескивал высохший канцелярский клей. Из одного кармана торчали очки, из другого – самодельная рогатка. Он помолчал немного, а потом сказал: - Не злись на него. Расспроси Рекса о прошлом выпуске. Парфюмерные ароматы вытеснились сильным запахом крови. Будто целые лужи ее расползлись по полу, или даже она заменила воду в ванне. Руднев услышал короткий стук, похожий на звук падения ножа на паркет. Мертвецы редко приходили к нему просто потрепаться. В основном, они говорили о важном, и, в отличие от живых, не пытались ему врать. - Передай Слепому привет от меня. Ему будет приятно. Картинка возникла перед внутренним взором: жаркий летний день, пустая дорога, этот мужчина за руку с мелким тощим мальчонкой, завешенным черными патлами. И чувство клокочущего разрывающего счастья, от которого хочется плакать. Руднев потянулся за маской для волос. Он забыл нанести маску, которую необходимо держать пятнадцать минут перед мытьем головы. Теперь придется держать меньше, потому что так долго торчать в ванне он не настроен.